Берли Догерти - Здравствуй, Никто Страница 3

— Ты сам знаешь. — Отец сделал паузу. Казалось, он ждал, что еще интересного скажет ему эта женщина на экране. — Она ушла от меня, вот и все.

— Но почему?

Отец так посмотрел на меня, словно хотел сказать, чтобы я не лез не в свое дело. Я не обиделся бы, если бы он так и сказал. Он поморщился, крутанулся на софе и сел, причем проделал этот маневр так натужно, словно он был дряхлым стариком, измученным радикулитом.

— Она встретила другого, вот и все. Он был моложе меня, волос на макушке имел побольше, носил стильные свитера, читал умные книги. Вот она решила, что он ей нравится, и ушла к нему.

Некоторое время мы молча смотрели на экран. У актрисы было скуластое лицо, плотно обтянутое кожей, как у змеи. Когда она смеялась, виден был ее трепещущий язычок.

— Ушла к нему, и все, — спокойно продолжал отец. — Как-то вечером я вернулся домой после смены, усталый, понимаешь, как черт, а она стоит в прихожей, пальто надела, и парень этот с ней. — Он нагнулся и нацепил тапок. — Он еще все время то шнурки завязывал, то еще чего-то делал, лишь бы лицо спрятать. Тут она мне и говорит: я ухожу, мол.

— Ты его знал? Отец фыркнул.

— Вообще-то знал. Не очень-то, конечно. Так, видел пару раз.

Мы оба уставились в телевизор. Я не решался взглянуть ему в глаза. Казалось, что теперь, когда отец начал об этом рассказывать, он уже не мог остановиться. Фактически он говорил сам с собой. Краем глаза я видел, как отец теребит нижнюю губу. Я боялся пошевелиться. Из телевизора продолжало доноситься монотонное бормотание.

— Я ни на секунду ни в чем ее не заподозрил. Наверное, за это твоя мать меня больше всего ненавидела. Она говорила, что у меня напрочь отсутствует воображение. — Отец рассмеялся каким-то кашляющим смехом. Тем временем в фильме между женщиной и мужчиной завязалась ссора. По щекам у женщины текли слезы.

— Ты думаешь, это настоящие слезы? — махнул рукой отец. — Могу поспорить, это какое-нибудь масло или что-нибудь вроде. Смотри, косметика совсем не течет, а они наверняка должны были загримировать ее при таком-то освещении.

— Вроде грима никакого не видно, — я как-то нервно хихикнул.

— И вот что странно, — отец, казалось, не слышит меня. — Я не понимал, как сильно люблю твою мать, пока она не ушла. Может, ты думаешь, я ее возненавидел. Да, потом возненавидел. Никто не может смириться с тем, что его бросили. Я возненавидел ее за то, что я ей больше не нужен. За то, что она разбила нашу семью. Я пытался что-то исправить, но ничего не получилось. Сколько тебе было тогда?

— Десять. А Гаю — шесть.

— Вот видишь. Гай скучал без матери, каждую ночь плакал. Как я мог ему что-то объяснить? И ты — «где мама? где мама?» — каждую минуту. Что я мог тебе сказать? Что мама больше не вернется? Нет, мне ни секунды не стыдно, что я ее ненавидел, к тому же от ненависти становилось легче. И вот что я еще скажу, Крис, думаю, тебя это ужаснет, и все-таки скажу: порой я думал, лучше бы она умерла.

Драма на экране была неожиданно прервана шумной рекламой. Веселые шампиньончики дружной ватагой протанцевали по столу и энергично поплюхались в кастрюлю с супом.

Отец подался к экрану, завороженный танцем грибов. Он начал теребить ремешок на часах, словно тот вдруг стал ему мал, все не мог оставить его в покое, вертел и вертел его, цепляя волоски на руках.

— Если бы она умерла, я смог бы с этим смириться. Рано или поздно через это всем приходится проходить. Похороны, цветы, слезы… Конечно, это было бы ужасно, но я, по крайней мере, был бы уверен, что она никогда не вернется, что я ее уже никогда, никогда не увижу, и со временем свыкся бы с этим, стал бы как-то жить дальше, воспитывать вас, ребята, и все такое. Но пока она жива, я не могу раз и навсегда оставить надежду на то, что когда-нибудь она вернется; никогда по-настоящему не отвяжешься от этой мысли. Да, я ненавидел ее за то, что ушла, и все-таки мечтал, чтоб она вернулась. У меня подступил комок к горлу. Я не мог больше его слушать. Я хотел, чтобы отец остановился, хотел выключить телевизор — и не мог двинуться с места.

Мое молчание угнетало нас обоих, но я не мог понять, как мне вести себя, как взглянуть в глаза отцу, что сказать. Я сидел, откинув голову и закрыв глаза, но сквозь закрытые веки видел мерцание телеэкрана: вспышка, еще вспышка, снова и снова. И монотонное звучание отцовского голоса.

Я пытался представить себе, как она наслаждается жизнью с этим пижоном, среди всех его книг и так далее. И совершенно отчетливо понимал, что она не может быть счастлива. Нет, не может. Я знаю, что она прошла через все круги ада. Не пытайся убедить меня, что на свете бывают женщины, которые могли бы со спокойной душой бросить собственных детей. Да, жизнь обернулась для нее адом.

С экрана доносились затейливые переборы гитары. Мужчина и женщина шли рука об руку вдоль пляжа. Местность чем-то смахивала на Брайтон.

— Сперва кажется, что ты единственный на свете, с кем такое случилось, — пока не заглянешь в паб и не облегчишь душу, общаясь с другими бедолагами. И поневоле задумаешься: да что же это такое? Любовь? Не понимаю. Я думаю, любовь — просто надувательство, обман, выдуманный для того, чтобы род человеческий не вымер, вот и все.

— Почему же ты снова не женился или что-нибудь такое?

— Фух! — отец одернул руки, точно обжегшись. Встрепенулся, выключил телевизор, где змееподобная женщина как раз раскрывала губы для очередного поцелуя, и пошел на кухню. Я слышал, как он наливает воду в чайник.

— Какао, Крис?

Я поплелся в кухню, остановился в дверях, прислонившись к косяку двери, руки в карманах.

— Кстати, отец, у тебя случайно нет маминого адреса?

Отец достал из шкафа две кружки. Он сделал их сам у нас в подвале. У отца была мечта, что когда-нибудь он сможет бросить работу и будет зарабатывать себе на жизнь, «гончарничая помаленьку», как он выражался. Готовя какао, он просыпал немного порошка на стол, но тут же взял тряпку и ликвидировал беспорядок. Тщательно протер весь стол, а заодно и чайник. И лишь потом ответил:

— Должен быть. Где-то лежит.

Я подал отцу бутылку молока из холодильника. Кот подошел и с кротким терпением заглянул ему в глаза.

— А что? — Отец ногой отодвинул кота и поставил бутылку обратно в холодильник.

— Да так… думал, может, заехать как-нибудь, — я старался, чтобы это прозвучало совсем небрежно. — Ну ладно, спокойной ночи, пап. — Я взял кружку и потихоньку поднялся наверх, потягивая какао на ходу. Я и сам не мог понять, с чего бы вдруг мне захотелось спустя столько лет увидеть мать. Может, это было как-то связано с Элен? Наверно, я хотел их познакомить.

Я еще раз прослушал запись. Все мои мысли были поглощены Элен, я не мог заставить себя думать ни о чем другом. Просто лежал в кровати и не мог уснуть. В голове начал крутиться новый куплет из песни для нее, и я решил спуститься вниз, чтобы съесть хлеб с джемом и записать слова.

Внизу на веранде сидел отец с чашкой холодного какао в руке и молча смотрел, как мокрый снег ударяется в стекло и сползает по окну.

ФЕВРАЛЬ

Не думаю, что я решился бы расспрашивать отца о матери, если бы не то, что произошло между мной и Элен. Казалось, будто я вновь заглянул в давно покинутую комнату моей жизни. Мне вдруг захотелось понять, какой была моя мать, даже если это понимание причинит мне боль. Когда-то давно они с отцом были молоды и любили друг друга. Я знал, что отец родился в этом доме и ухаживал здесь за своими родителями до самой их смерти. Что чувствовала мать, когда она, молодая жена, переехала в чужой дом? Я знал, что она была моложе его. Может быть, ей казалось, что дом полон приведений? Старая мебель, выцветшие ковры, потемневшие фотографии… Резной стул дедушки, бабушкин чайный сервиз, полированный ящик с кухонными принадлежностями, часы с боем… Я не помнил бабушку с дедушкой, но их дух до сих пор обитает в этих стенах, это точно. Но когда я попытался представить себе свою мать, это было все равно что войти в темную комнату со свечкой в руках, озираясь и не узнавая знакомых предметов. Духа моей матери не было в этом доме. Не было в помине.

Я потратил несколько дней на то, чтобы написать письмо. Мне помогала Элен, с нею вместе мы несколько раз переписали его с начала до конца.

— Ты уверен, что тебе это нужно? — Элен испытующе смотрела мне в глаза.

— Тебе не удастся вернуть ее. Сам понимаешь, столько лет прошло.

Но я не думал о том, чтобы ее вернуть. Я лишь хотел ее увидеть снова, убедиться, что она существует, понимаете? В памяти моей она была той, что читала мне книжки, переводила за руку через дорогу… Я не мог представить, что она может заниматься чем-то другим. Мне казалось, что ее больше нет на свете.

Несколько дней я таскал письмо в кармане, и в конце концов Элен отняла его у меня и сама бросила в ящик. Недели через две я уже перестал надеяться на ответ. Ясное дело, теперь я был для нее пустым местом. Пыльным пятном, которое можно щеткой смахнуть с одежды. И когда наконец спустя месяц письмо все-таки пришло, первой моей мыслью было показать его Элен. Вечером, когда стемнеет, мы с ней собирались сходить на пустошь, а потом посидеть где-нибудь в кафе. Письмо жгло мне карман, мне не терпелось показать его.