Эдуард Лимонов - Апология чукчей Страница 3

Из темноты возник человек с рацией, в аккуратном черном костюме. «Таможенная служба. Пройдемте!» За ним стояли еще трое. И к нему шли еще двое.

Поезд «Ташкент — Денау» был забит человеческим мясом. Женщины в национальных костюмах — расшитые штаны и платье поверх, сидели на всех полках, свесив ноги. У меня в ногах устроились туркменка и ее мать. От таможенников мы ушли за пять минут до отхода поезда, когда уже потеряли надежду. Появился большой начальник в тюбетейке, узнал меня, велел отпустить. Я пожал ему руку, и мы убежали.

От Самарканда до Душанбе, если по прямой, — рукой подать, но мешают горы. Поэтому поезд идет петлей целую ночь через Карши, Аму-Дарьинскую и Термез, забираясь на несколько часов на территорию Туркмении.

Денау. Я заранее прикрепил ребят к нескольким узбекским женщинам, к тем, у кого было всех больше ребятишек и мешков. Так, чтобы они, нахлобучив кепки, тащили ребятишек и мешки. Маневр удался. Правда, их командир, я, совершил перед самой высадкой дисциплинарный проступок — сунул перед высадкой под язык щепоть зеленой гадости, «нос» или «начхе», меня угостил таджик, поросший щетиной. У меня тут же вспыхнуло лицо и загудело в голове. Пот залил лицо. Захотелось блевать. И вот в таком состоянии я вынужден был командовать. Но Бог любит дерзких! Мы прошли мимо внимательно озирающих толпу ментов, загрузились в автобус с выбитыми стеклами и под жаркий ветер, вдувающийся в автобус, зажатые как селедки в бочке, под какую-то индийскую музыку покатили в Сары Асия. Просто восхитительно было, вокруг одни прекрасные азиатские рожи.

Сары Асия. Мне было известно, что там нет никакого досмотра, и если удастся влезть в поезд, то можно пересечь границу.

У водителя автобуса не было боковых зеркал, и он спрашивал, что там сзади, у пассажиров, но доехали. Стало весело. Не то «начхе» повлиял, не то судьба перевернулась с решки на орла.

Сары Асия — захолустная станция. Жара. Пахнет азиатской весной и разогревшейся смолой на шпалах. На шпалах расселись цыгане — целый табор. В голубых шелках. Когда прибыл состав на Душанбе, его окружила сотня солдат с дубинками, как эсэсовцы новый эшелон, прибывший в Треблинку. Таможенники впрыгнули туда, как в барак с заключенными. По прошествии часа они стали выходить. Все в черных куртках, эти таможенники, кто доволен, кто нет.

Мы всё стояли, а перед нами солдаты с дубинками. И вдруг, как по сигналу, толпа ринулась к вагону, игнорируя и дубинки, и солдат. Самые опытные кидали вещи в открытые окна и потом карабкались сами. Всё это напоминало мексиканскую революцию. На некоторых цыганах были разорваны голубые шелка. Со многих текла кровь. Нас не преследовали. Солдаты с дубинками снялись и ушли. Поезд тронулся. На окнах были железные сетки. Когда через некоторое время поезд по пути следования стали забрасывать камнями, мы поняли, зачем сетки.

Я пошел отлить. Со мной мент Леха. В тамбуре мы увидели гроб. От гроба сладко воняло мертвечиной. Оказалось, из Москвы везут труп двадцатитрехлетнего таджика, застреленного в Москве.

Душанбе. Прикрываясь русской старухой, таща ее вещи, мы выбрались на перрон, потом из вокзала. Город весь был в цветах, тропических запахах, яркий, розовый и красный. Город был в гроздьях цветов.

Мы сели в троллейбус. Там был троллейбус, о Господи! Я знал, что в гостинице «Таджикистан» живут русские журналисты. Вот туда мы и покатили.

Когда мы ввалились, грязные, пыльные, топоча сапогами, в холле все притихли. Я прошел к женщине, сидевшей под табличкой «менеджер».

— Сколько у вас стоит номер?

Она назвала цену. Цена была невысокой, но я присвистнул.

— Тогда я хочу позвонить.

Она назвала цену. Я попросил ее набрать номер министра культуры и информации. «Вас беспокоит Эдуард Лимонов». «Министра нет в настоящее время», — ответил его помощник.

Я продиктовал номер газеты 201-й дивизии «Солдат России».

Ответил подполковник Рамазанов.

— Нам бы разместиться, — сказал я, назвав себя. — В гостинице дорого.

— Сколько вас, Эдуард Вениаминович?

— Девятеро.

Рамазанов в трубке лишь на секунду замешкался.

— Что-нибудь придумаем. За вами сейчас придут офицеры.

— Как вас сюда занесло, Эдуард Лимонов? — спросила менеджер.

— На поезде приехал.

— На поезде! — воскликнула менеджер.

Все присутствовавшие в холле, включая двух японских журналистов, по-особенному посмотрели на нас. Как на воскресших Лазарей.

Уже через двадцать минут прибыли офицеры. А еще через четверть часа мы уже входили через КПП на территорию 201-й.

На следующее утро случилось землетрясение. Я спал в вагончике редакции. Так там попадали со стен все фотографии в рамках. Некоторые стекла разбились. Солдаты во дворе сказали, что здесь это обычное дело, да и трясет несильно, хотя балла четыре будет. И солдаты занялись своими делами. Потом оказалось, что было выше пяти баллов.

Накануне вечером я допоздна пил водку с полковником Крюковым, начальником штаба дивизии. Он приехал к ночи, прослышав про свежего человека. Вот что я от него узнал.

В 1992-м в разгар межтаджикской резни между «вовчиками» и «юрчиками» дивизия могла стать хозяевами Центральной Азии. Семь тысяч «штыков», два артиллерийских полка, ракетный дивизион — они могли бы государство основать! К ним приходили делегациями таджики. Возьмите власть, русские! Но среди офицеров не оказалось Эдуарда Лимонова. Я бы взял ее, власть.

А «вовчики» — это муджахеды, мусульмане-националисты. «Юрчики» — те под красными знаменами, СССР, потому «ю». ВырезАли они друг друга усердно, при этом ухитрившись достойно не трогать русских. А друг друга они уничтожили, по разным источникам, от 160 до 250 тысяч человек.

Мы прибыли в перемирие. По городу носились джипы с бородачами, увешанными оружием. Чуть ли не каждую ночь убивали русских офицеров, обычно вблизи места жительства, из засады в кустах стреляли в спину. Всего уже застрелили двадцать шесть офицеров к нашему прибытию.

Спросил Крюкова: а почему не выдать всем оружие на руки?

Москва не позволяет. На каждый чих требуется разрешение из Москвы.

Добрались! Убежали! У моего отряда отличное настроение. Так продолжается несколько дней, пока не вмешиваются особисты. Вероятнее всего, они получили инструкции из Москвы. Моих ребят вдруг арестовывают на полигоне, куда я их устроил стрелять. С помощью Крюкова вызволяю их, но становится понятно, что будут чинить препятствия.

«Что дальше?» — думаю я, глядя в небольшой пруд, где шевелятся в тине огромные красные рыбы. Хотелось бы закрепиться тут, но как? Поступить на службу в дивизию? Контрактниками?

Что там еще я думал и какие предпринимал шаги, я вам не скажу. В таких приключенческих историях за тканью прямого повествования обыкновенно скрываются наказуемые по закону тайны, которые нельзя поведать бумаге, ибо наступят неприятные последствия.

Курган-Тюбе. Здесь расквартирован 191-й полк. Чистый зеленый двор. Портреты полководцев: Суворова, Кутузова, Жукова. Полководцы все смахивают на таджиков, глаза черные, рты пунцовые. Казармы. Я люблю казарму.

Под вечер мне устроили встречу с полевым командиром Махмудом Худойбердыевым, фактическим хозяином Курган-Тюбе. Это в колхозе имени Чапаева. Мы вышли из военного газика на невзрачной улочке и через дворы под конвоем дюжины автоматчиков прошли к полковнику. Терраса, на которой он нас принял, — фактически мост через арык. Под террасой шипит, устремляясь с гор, ледяная вода. Махмуд вышел к нам в спортивном костюме.

У него бригада. Все комбаты русские. Сам он — член компартии Таджикистана. «Пока я жив, не будет в Таджикистане ваххабитов». Он платит бригаде жалованье деньгами, которые получает от эксплуатации завода по производству алюминия.

Я уединяюсь с ним буквально на несколько минут. Нужно бы не спеша, не так, не на ходу, но я спрашиваю, о чем хотел спросить. Получаю ответ, который меня огорчает.

Прибыв на территорию полка, узнаю, что напился наш Влад, тот, который опер, старший лейтенант. Вне себя от ярости, я сам везу его на гауптвахту и сдаю дежурным. Сука, позорит нас.

На следующее утро имею из-за него проблему с особистами. Нет, не потому, что он напился, а потому, что я не имел права сажать его на гауптвахту дивизии. Но я же его командир! И он же напился! Мне выводят его. А мы направляемся на двух БТР-ах на границу с Афганистаном. Приказываю загрузить его на самое дно БТР-а, чтоб и носа не было видно, и пятки.

Пяндж. Стоим у контрольно-следовой полосы. Всё как полагается, два раза колючки, а между ними тщательно причесанная граблями полоса. Как в лучшие времена эсэсэсэра. Начальник заставы полковник Ушаков дает мне бинокль. Внизу река Пяндж. На Пяндже острова. Видны хижины беженцев. Чуть левее сдвинешь линзы бинокля — горит город. Это Мазари-Шариф, город, в котором родился Гельбутдин Хекматьяр, один из вождей гражданской войны, некоторое время президент Афганистана. В то время он жил уже в изгнании в Ираке.