Виктор Пелевин - Священная книга оборотня Страница 3

В баре сидели две мои соратницы – Карина из бывших моделей и транссексуалка Нелли, которая перешла сюда из гостиницы «Москва» после ее закрытия. Несмотря на то что Нелли недавно стукнул полтинник, дела у нее шли очень даже ничего. Вот и сейчас она окучивала какого-то галантного скандинава, а Карина в одиночестве дотягивала уже не первую сигарету, это было видно по перемазанным помадой окуркам в пепельнице. Я до сих пор окончательно не поняла, почему так происходит, но происходило это постоянно – Нелли, уродина с комсомольским прошлым, делала больше бабок, чем молодые девочки с модельной внешностью. Причины могли быть разными:

1) западный человек, с молоком впитавший идеалы женского равноправия, не способен отвергнуть женщину из-за возраста или внешнего несовершенства, поскольку в первую очередь видит в ней человека.

2) удовлетворять половую потребность при помощи фотомодели означает для мыслящего западного человека пойти на поводу у идеологов потребительского общества, а это пошло.

3) западный человек ставит социальный инстинкт настолько выше биологического, что даже в таком интимном деле, как секс, заботится прежде всего о наименее конкурентоспособных участниках рыночных отношений.

4) западный человек полагает, что уродина обойдется дешевле и после часа позора останется больше денег на рассрочку по «Ягуару».

Как и велел бармен Серж, я даже не глядела в его сторону. У них в «Национале» все стучат на всех, поэтому вести себя надо осторожно. К тому же Серж в эту минуту был мне малоинтересен, меня больше занимал клиент.

В баре на эту должность было два кандидата: похожий на шоколадного зайца сикх в темно-синем тюрбане и мужчина средних лет в тройке и золотых очках. Оба сидели в одиночестве – очкастый пил кофе, разглядывая сквозь стеклянную крышу четырехугольник двора, а сикх читал «Financial Times», покачивая носком лакированной туфли в такт пианисту, мастерски перегонявшему культурное наследие девятнадцатого века в звуковые обои. Играла прелюдия Шопена, «Капли дождя», та самая вещь, которую исполняет злодей в фильме «Moonraker» при появлении Бонда. Я обожала эту музыку. Ах, не зря Софья Андреевна Толстая, работавшая в последние годы жизни над опровержением «Крейцеровой сонаты», собиралась назвать свой труд «Прелюдии Шопена»…

Лучше бы тот в очках, подумала я. Он явно на «Ягуар» не копит, у него уже есть. Для таких все приключение в том, чтобы потратить деньги, они от этой трансакции возбуждаются больше, чем от всего остального, которого вообще может не быть, если напоить как следует. А вот сикх – серьезная нагрузка.

Я улыбнулась очкарику, и тот улыбнулся в ответ. Вот и славно, уже подумала я, и тут сикх сложил свою финансовую газету, встал и пошел к моему столу.

– Lisa? – спросил он.

Это был мой сегодняшний псевдоним.

– That's right, – радостно ответила я.

А что делать.

Он сел напротив и сразу принялся ругать местную кухню. Английский у него был очень хороший, не такой, как обычно бывает у выходцев из Индии, – настоящее оксфордское произношение, которое своей сухостью чуть напоминает русский акцент. Вместо «fucking» он, словно бойскаут, говорил «freaking», что звучало смешно, поскольку он вставлял это слово в каждое второе предложение. Возможно, браниться ему запрещала религия, был в сикхизме такой пунктик. По профессии он оказался портфельный инвестор, и я еле удержалась от вопроса, где его портфель. Портфельные инвесторы не любят таких шуток. Я это знаю, поскольку каждый третий мой клиент в «Национале» – портфельный инвестор. Не то чтобы в «Национале» было так много портфельных инвесторов, просто я очень юно выгляжу, а каждый второй портфельный инвестор – педофил. Я их не люблю, скажу честно. Это профессиональное.

Он начал с крайне старомодных комплиментов – дескать, не верит в свою удачу, и я похожа на девушку его мечты из голубого детского сна, так он и сказал. И еще что-то в этом роде. Затем он захотел увидеть мой паспорт – убедиться в моем совершеннолетии. К таким просьбам я привыкла. Паспорт у меня был – заграничный и, естественно, фальшивый, на имя «Алиса Ли». Это я сама придумала – с одной стороны, распространенная корейская фамилия, подходит к моему азиатскому личику. А с другой – как бы намек: «Алиса ли?» Сикх пролистал его очень внимательно – видимо, боялся за свое доброе имя. По паспорту мне было девятнадцать.

– Хотите выпить? – спросил он.

– Я уже заказала, – ответила я. – Сейчас принесут. Скажите, а вы всем девушкам так говорите – про голубой детский сон?

– Нет, только вам. Я такого раньше не говорил ни одной девушке.

– Понятно. Я тогда вам тоже скажу одну вещь, которую до этого не говорила ни одному мужчине. Вы похожи на капитана Немо.

– Из «Восемьдесят тысяч лье под водой»?

Ого, подумала я, какой начитанный портфельный инвестор.

– Нет, из американского фильма «Общество выдающихся джентльменов». Там был похожий на вас выдающийся джентльмен. Бородатый подводный каратист в синем тюрбане.

– Что, фильм по Жюль Верну?

Мне принесли коктейль. Он оказался маленьким – всего шестьдесят грамм.

– Нет, в нем собрали вместе всех суперменов девятнадцатого века – Капитана Немо, человека-невидимку, Дориана Грея и так далее.

– Да? Оригинально.

– Ничего оригинального. Экономика, основанная на посредничестве, порождает культуру, предпочитающую перепродавать созданные другими образы вместо того, чтобы создавать новые.

Я слышала эту фразу от одного левого французского кинокритика, который кинул меня на триста пятьдесят евро. Не то чтобы я была с ним полностью согласна, просто каждый раз, когда я повторяла эти слова в разговоре с клиентом, мне казалось, что кинокритик отрабатывает несколько условных единиц. Но для сикха это было слишком.

– Простите? – наморщился он.

– Короче, удивительно похожий на вас персонаж был этот Немо. Усы, борода… Он еще на своей подводной лодке молился богине Кали.

– Тогда вряд ли между нами много общего, – улыбнулся он. – Я не поклоняюсь богине Кали. Я сикх.

– Я очень уважаю сикхизм, – сказала я. – Мне кажется, это одна из самых совершенных религий в мире.

– Вам известно, что это такое?

– Да, конечно.

– Слышали, наверно, что сикхи – это такие бородачи в тюрбанах? – засмеялся он.

– Меня в сикхизме привлекают не его внешние атрибуты. Меня восхищает его духовная сторона, особенно бесстрашие перехода от опоры на живых учителей к опоре на книгу.

– Но ведь так же обстоит и во многих других религиях, – сказал он. – Просто у нас вместо Корана или Библии – Гуру Грант Сахиб.

– Но нигде больше к книге не обращаются как к живому наставнику. Кроме того, нигде нет такой революционной концепции Бога. Меня больше всего поражают две черты, которые радикально отличают сикхизм от всех остальных религий.

– Какие же?

– Во-первых, признание того факта, что Бог создал этот мир вовсе не с какой-то возвышенной целью, а исключительно для своего развлечения. На такое никто до сикхов не отваживался. И, во-вторых, богонаходительство. В отличие от других систем, где есть только богоискательство.

– А что это такое – богоискательство и богонаходительство?

– Помните эту апорию с казнью на площади, которая часто приводится в комментариях к сикхским священным текстам? Кажется, она восходит к гуру Нанаку, но полной уверенности у меня нет.

Сикх выпучил коричневые глаза и сразу сделался похож на рака.

– Представьте себе базарную площадь, – продолжала я. – В ее центре стоит окруженный толпой эшафот, на котором рубят голову преступнику. Довольно обыкновенная для средневековой Индии картина. И для России тоже. Так вот, богоискательство – это когда лучшие люди нации ужасаются виду крови на топоре, начинают искать Бога и в результате через сто лет и шестьдесят миллионов трупов получают небольшое повышение кредитного рейтинга.

– О да, – сказал сикх. – Это огромное достижение вашей страны. Я имею в виду улучшение кредитного рейтинга. А что такое богонаходительство?

– Когда Бога находят прямо на базарной площади, как сделали учителя сикхов.

– И где же он?

– Бог в этой апории является казнящим и казнимым, но не только. Он является толпой вокруг эшафота, самим эшафотом, топором, каплями крови на топоре, базарной площадью, небом над базарной площадью и пылью под ногами. И, разумеется, он является этой апорией и – самое главное – тем, что сейчас ее слышит…

Я не уверена, что такой пример можно назвать апорией, поскольку в нем нет неразрешимого противоречия – хотя, может быть, оно как раз в том, что Бога находят посреди крови и ужаса. Но у сикха этот термин не вызвал возражений. Он выпучил глаза еще сильнее и стал похож не просто на рака, а на такого рака, который догадался наконец, почему вокруг стоят эти огромные пивные кружки. Пока он размышлял над моими словами, я спокойно допила коктейль – что такое Drambuie, мне так и не стало ясно. Сикх, надо сказать, выглядел живописно – он словно бы балансировал на границе озарения, и легкого внешнего толчка могло хватить, чтобы неустойчивое равновесие его рассудка сместилось.