Виктория Токарева - Рарака Страница 3
- Категория: Проза / Современная проза
- Автор: Виктория Токарева
- Год выпуска: неизвестен
- ISBN: нет данных
- Издательство: неизвестно
- Страниц: 5
- Добавлено: 2018-12-08 14:35:13
Виктория Токарева - Рарака краткое содержание
Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Виктория Токарева - Рарака» бесплатно полную версию:Виктория Токарева - Рарака читать онлайн бесплатно
Я осмотрелась по сторонам. Дом был кирпичный, красный. Стена в наступающих сумерках казалась какой-то зловещей. Возле таких стен расстреливают заложников.
Снег шёл хорошо. Деревья стояли будто обсахаренные. Поблёскивали полоски трамвайных рельсов.
Я ждала Лариску и думала о том, что она сошла с ума, а я не в состоянии сойти с узкоколейки своей трезвости. Я молода и красива, на третьем месте по красоте. Но почему-то такие редкие, ценные обстоятельства, как молодость и красота, не дают мне никаких преимуществ. Я живу, как старуха, с той только разницей, что у меня впереди больше лет жизни. Значит, я дольше буду играть и любить своих родителей.
Я ждала Лариску, и мне тоже хотелось сильных, шекспировских страстей, хотелось бежать к кому-нибудь по морозу с мокрой головой и бросать ему под ноги своё хрупкое существование.
Появилась Лариска.
— Никто не открывает, — сказала она.
— Значит, его нет дома.
— А может, он прячется?
— Он ведь не знает, что ты придёшь. Ты ведь не предупреждала.
— А как ты думаешь, он вернётся?
— Конечно! Куда же он денется!
— А вдруг у него кто-то есть? — В Ларискиных глазах остановился ужас.
— Тогда бы он женился, — сказала я. — Ведь он свободен.
— А может, она не свободна?
— Значит, это не имеет никакого отношения к любви.
Лариска обняла себя за плечи, чтобы не дрожать крупно.
— Ты простудишься, — предсказала я.
— А как ты думаешь, если я простужусь и умру, что он сделает?
— Напьётся, — предположила я.
— Правда? — обрадовалась Лариска.
— Напьётся и заплачет, — пообещала я.
— Мой образ будет со временем высветляться в его памяти, и он влюбится в свою потерю.
— Подожди, может, ещё и так влюбится.
Мы с Лариской брели вдоль красной стены. Мимо прошла очень высокая собака. Она шла и знала, что все на неё смотрят.
Лариска подняла голову.
— Смотри! — сказала она.
— Куда?
Я тоже подняла голову. В небе шло неясное брожение, как в кастрюле с закипающим супом. Мы стояли с Лариской, как две бесполезные косточки на дне кастрюли мироздания. Какой от нас навар…
— Видишь? — спросила Лариска. — Это моя нежность и печаль.
— Где? — Я вглядывалась в перистые облака, которые двигались, перемещались.
— Человеческие чувства и голоса не рассеиваются, а поднимаются в небо, — объяснила мне Лариска. — А оттуда передаются в более высокие слои атмосферы.
— Может быть, сейчас где-нибудь в галактиках бродит голос Калинникова…
Мы стояли, чуть покачиваясь, и смотрели, как выглядит Ларискина печаль. Она каждую секунду была разной.
Потом мы опустили головы и одновременно увидели Игнатия. В короткой дублёнке, он быстро шёл, глядя перед собой. Прошёл, обогнув нас, не заметив.
— Игнатий Петрович! — вскрикнула Лариска, будто в неё выстрелили.
Он обернулся. Она подошла к нему, медленным самоотверженным движением стянула оба платка на воротник.
— Лариса? — удивился Игнатий. — Я вас и не узнал.
А что вы здесь делаете?
Лариска смотрела на купол его лба, в стихийное бедствие его глаз.
— А я тут рядом живу, — проговорила она.
— Понятно…
Помолчали. Потом Игнатий сказал:
— Вы совершенно не готовитесь к занятиям, мы только напрасно теряем время. Я поговорю в учебной части, пусть вас переведут к Самусенке… Доброй ночи!
Он повернулся и пошёл к своему парадному.
Лариска медленно тронулась за ним. Потом побежала.
Игнатий остановился и сказал, не оборачиваясь:
— Я слышу ваши шаги. Не ходите за мной, потому что я вынужден буду проводить вас, а я очень устал…
Когда я подошла к Лариске, она стояла как каменная, и её новое лицо не выражало ничего.
— Пойдём! — Я покрыла её платками и подняла воротник. — Если бы ты ему не нравилась, он не переводил бы тебя к Самусенке.
— Оставь меня. Я хочу побыть одна.
— Что ты собираешься делать? — испугалась я.
— Ничего, — гордо сказала Лариска. — Перейду к Самусенке.
Наш поход в разведку окончился расстрелом возле каменной стены.
Лариска ушла. Я осталась одна против дома Игнатия. Мне хотелось подняться к нему и спросить: «Ну почему? Почему? Почему?»
Говорят, для того чтобы прыгнуть с трамвая, необходимо выполнить три пункта инструкций:
1. Встать на подножку и сконцентрировать в себе состояние готовности к прыжку.
2. Прыгнуть вперёд по ходу трамвая и пробежать трусцой, чтобы сохранить инерцию движения и не свалиться, как мешок, под колёса идущего транспорта.
3. Игнорируя свистки милиционера, перебежать дорогу и скрыться за дверьми родного училища.
После того как ты спрыгнул, не попал под колёса и убежал от милиционера, после того как ты уцелел, особенно остро чувствуешь аромат жизни, её первоначальные свойства, стёртые каждодневной обыденностью.
У японцев есть соус, который они добавляют в еду. Этот соус усиливает и проявляет вкус предлагаемой пищи: мясо как бы становится ещё более мясным, а рыба — рыбной, и у японца не возникает сомнения, что он ест именно рыбу, и ничто другое.
Риск — это своего рода жизненный соус. Я прыгаю с трамвая — не для того, чтобы острее ощутить радость бытия. Просто наше училище стоит на полдороге между двумя трамвайными остановками, и я выбираю наиболее короткий путь.
Я прибежала на чтение партитур и разложила ноты.
Оттого что пианино было старое — ему лет сто, а помещение мрачноватое — раньше здесь жил угрюмый купец, — ещё светлее и белее выглядел белый свет за окном.
Игнатий вошёл почти следом за мной. Вид у него был оживлённый, взъерошенный, как будто он тоже только что спрыгнул с трамвая на полном ходу.
Он подтащил стул к инструменту и потёр руки, как бы готовясь к пиру своего самоутверждения. Я была его лучшей ученицей, смыслом его пребывания в училище, и, видимо, он очень нравился себе в моем обществе.
У нас было сорок пять минут — двадцать три мои и двадцать две Ларискины.
Я открыла пролог «Снегурочки», посмотрела на Игнатия. Его лицо было близко, и я вдруг увидела, что оно действительно переделено на три части.
Купол лба, щедрый размах бровей и сильные глаза весёлого самоубийцы — это его духовность. Нос — мужественность. Рот — жестокость. Все это ему действительно принадлежало, но было открыто не мной. Мне стало казаться, что Лариска стоит за дверью, прижавшись спиной к стене. У меня появилось ощущение, будто я надела краденую вещь и встретила хозяина.
Я стала смотреть в ноты.
— Начнём, пожалуй… — поторопил меня Игнатий.
Я перевела глаза с нот на клавиши, а с клавиш на колени.
— Что произошло? — спросил Игнатий.
Действительно, что произошло?
Игнатий не просил Лариску любить его, она сама его любила, и его вины здесь не было никакой. Но Лариска любила его так красиво, так талантливо. И это не пригодилось. И теперь неприкаянная Ларискина любовь плавает над крышами. А Игнатий сидит, как сидел, и его лицо по-прежнему переделено на три части. А я, её подруга и вместилище тайн, сижу на её месте и занимаю её самые главные двадцать две минуты.
— Что с вами? — удивился Игнатий.
— Я больше не буду ходить на чтение партитур, — сказала я, исследуя переплетение чулка на своём колене.
— Почему?
— Потому что я буду занята основным предметом. Через месяц-диплом.
Игнатий поднялся и отошёл к подоконнику, — должно быть, ему удобнее было издалека смотреть на меня.
Мне тоже так было удобнее. Я подняла на него глаза и по полоске его сомкнутого рта увидела, что он оскорблён.
Мы молчали минут пять, и у меня звенело в ушах от напряжения.
— Почему вы молчите? — спросила я.
— А что вы хотите, чтобы я сказал? — спросил Игнатий.
Я пожала плечами, и мы снова замолчали трагически надолго.
— Если вас волнует, что я пожалуюсь в деканат, можете быть спокойны: жаловаться я не буду. Но здороваться с вами я тоже не буду.
— Пожалуйста, — сказала я.
С тех пор мы не здоровались.
С Лариской, как ни странно, мы тоже сильно отдалились друг от друга.
Она не хотела возвращаться мыслями ни в Летний сад, ни к красной стене, и Лариска избегала меня, интуитивно подчиняясь закону самосохранения.
Однажды мы столкнулись с ней в раздевалке и вышли вместе.
— Я больше не хожу на партитуры, — сказала я.
— Напрасно… — самолюбиво ответила Лариска.
На её лбу сидел фурункул, величиной с грецкий орех. Я вспомнила, что она живёт в Ленинграде без родных, снимает угол и ест от случая к случаю.
— Ну, как ты? — неопределённо спросила я, давая возможность Лариске ответить так же неопределённо, вроде: «спасибо» или «хорошо».
— Плохо, — сказала Лариска.
Она одарила меня откровенностью 39 то, что я приняла её сторону, перестала ходить к Игнатию.
— Я все время оглаживаю себя, успокаиваю, как ребёнка, — сказала Лариска. — Но иногда мне хочется закричать… Я только боюсь, что, если закричу, земной шар с оси сорвётся.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.