Герман Садулаев - Я - чеченец Страница 3

И, наконец, с облегчением увидят, рано утром, выйдя из дома: они тут, уже суетятся, прилаживают кусочки глины и соломы, лепят гнездо к стене. Значит, все хорошо, все будет хорошо, мой дом будет стоять, моя семья выживет. А если две пары ласточек начинают лепить гнезда по разные стороны дома, это хорошо вдвойне: в этом году мой сын приведет в дом невестку, у меня появятся внуки.

Ласточка — это тотем, священная птица, убить ласточку большой грех. Никто не убивает ласточек. Мы жестокие дети, мы упражняемся в меткости, подстреливая из рогаток воробьев, мы устраиваем ловушки для голубей. Иногда мы убиваем голубей просто так, иногда мы разводим в поле костер и жарим на костре их нежное мясо, но мы никогда не стреляем в ласточек. Наверное, нам объяснили еще в раннем детстве, что этого делать нельзя, а может, и нет, я не помню, чтобы нам объясняли, просто мы никогда не стреляем в ласточек.

И даже кошки. Наша кошка, славный представитель древнего рода, до крайности смешанной породы, ее котята то черные как уголь, то голубые как топаз, то камышового цвета, четвертое поколение с родовым именем Пушка. Пушка Четвертая, так я ее зову. Далекого предка принесли моей бабушке маленьким пушистым комочком, вначале все думали, что это кот, назвали Пушком. Но Пушок оказался девочкой. Чтобы не менять имя, его переделали. Так появилась Пушка Первая, потом была Вторая, Третья и Четвертая. У кошек род ведется по женской линии — поди отыщи отца котенка среди окрестных хвостатых донжуанов.

Пушка Четвертая не просто охотница, она ответственный работник. Она регулярно давит мышей и крыс, но никогда их не ест. Она понимает — это ее обязанность, то, чего от нее ждут. Однажды вечером, когда семья собралась у телевизора, отец посетовал на хорьков, которые подгрызают корни тыкв в огороде; кошка сидела рядом и внимательно слушала. На следующее утро во дворе у самого порога лежали в ряд девять задавленных хорьков, весь преступный клан. Кошка сидела рядом, ожидая похвалы и признания своих заслуг. И, конечно, она никого не съела.

Наша кошка предпочитала птичье мясо.

В один теплый летний день, мама хлопотала по хозяйству во дворе, Пушка нежилась на солнышке, птенцы ласточек начинали свои первые неумелые полеты. Кошка, по привычке сжавшись пружиной, внимательно следила за их передвижениями. Мама взяла в руку веник и с неожиданной сталью в голосе обратилась к кошке: только попробуй! Так сказала мама.

Наша кошка и так никогда не охотилась на ласточек. А после даже не наблюдала за ними, и когда птенцы носились по двору, демонстративно смотрела в другую сторону, всем своим видом давая понять: и вовсе они мне не интересны, эти ваши ласточки.

Наверное, они умирают, ласточки. Большинство из них гибнет при перелете. Если из двух поставленных на крыло за лето поколений уцелеет хоть одна птица, она по памяти возвращается к тому дому, где родилась, и обновляет свое гнездо, а иногда лепит его заново.

Но мы не видим мертвых ласточек. Для нас ласточки бессмертны. И та ласточка, что прилетает этой весной, — это та же самая ласточка, что прилетала в прошлую, та ласточка, что прилетала всегда.

Ласточки — это души предков. Моя мама никогда не умрет, она станет ласточкой, она прилетит ко мне из далекой страны, через моря и горы, она будет ангелом, следящим за мной с небес, но близких, очень близких, высотой не более стрехи над моим порогом. Что видят ангелы, когда они так далеко, за облаками?

И когда умирают маленькие дети, они сразу становятся ласточками.

Я был уже вполне взрослым, когда узнал, что у меня было три старших сестры. Самая первая, мама назвала ее Танечкой, умерла в грудном возрасте. Мать с отцом жили тогда в старом доме, наверху, вместе с братьями отца. Наше село, Шали, делится на верхнее и нижнее, по течению реки.

Ее похоронили на кладбище, но без обрядов. Детям не нужны обряды. Они невинны, их не от чего очищать, не нужны священники и молитвы, дети сразу становятся ангелами, но если они очень любят нас, то не улетают высоко, за перистые облака, они становятся ласточками и живут с нами.

На следующий год мама и папа переехали в новый дом, в нижней части села. Свой, собственный, без неудобно близкого соседства многочисленной родни, красивый и просторный. Но дом — это пустые стены, пока в нем не живет любовь.

Поэтому с такой тревогой мама встречала свою первую весну на новом месте. И вот у всех соседей уже устраивают гнезда ласточки, конечно, это птенцы прошлого лета, они помнят свои дома, а наш новый дом стоит бездушный, пустой. Свекровь, она так не хотела, чтобы отец женился на русской. Первый ребенок умер. И мама тихо плачет, почти каждую ночь, уткнувшись в подушку, одна, в дальней комнате дома. Она не смеет сказать ни слова против родни мужа. Неужели они правы, и ничего не получится, красивая любовь задиристой русской девочки и видного парня, артиста самодеятельности и передового тракториста, а потом председателя парткома, а потом директора совхоза, останется пустоцветом?

Но в первую же весну ласточки прилетели. Мама вышла с тряпкой, протерла свежевыкрашенный порог от помета и смотрела, как деловито лепит гнездо влюбленная пара. В ее глазах снова стояли слезы, но это были светлые, хрустальные слезы счастья.

С этого дня мама распрямила плечи, ее голос стал уверенным и твердым. Мама поставила на место всю мужнину родню. Больше никто не мог сказать ей ни одного обидного слова. Она — законная жена. Мать. Хозяйка дома. К ней прилетели ласточки.

Одна за другой в новом доме родились две красивые и умные дочери, а третьим родился сын. Мама больше не будет ездить на кладбище, к неприметному холмику у ограды. Только иногда, глядя на свою ласточку, доверчиво щебечущую над выводком, она тихо вымолвит: «Танечка…»

Война началась зимой. Новогодний блицкриг, план занятия Грозного силами танкового соединения бездарно провалился. На улицах города горели российские танки, в танках горели солдаты. Радиоэфир сочился кровью, извергался внутренностями предсмертного мата и тонким, как камертон ля, отчаянным, как первый крик ребенка зовом: прошу подкрепления, прошу подкрепления, подкрепления, подкрепления!

Подкрепление не пришло. Началась война, настоящая, смертельно медленная война. С севера в Ичкерию вошли новые боевые части. Первые танки и бронетранспортеры в первых селах на пути вторжения женщины встречали цветами. Цветы падали в грязь, под колеса и тяжелые гусеницы. Начались бомбежки и зачистки. Женщины снова выходили навстречу войскам и бросали перед боевой техникой свои платки.

По чеченским обычаям, даже если два кровника стоят друг против друга с обнаженными кинжалами, женщина, распустившая волосы, кинув платок между мужчинами, прекращает бой. Но кто знал о чеченских обычаях? Платки падали в грязь, под колеса и тяжелые гусеницы.

Тогда женщины вернулись домой. Из домов вышли дети. Мальчики двенадцати лет гранатами подбивали танки и БМП, забрасывали их бутылками с зажигательной смесью. Первую машину колонны, последнюю машину колонны. И можно расстреливать из укрытий все подразделение.

На ожесточенное сопротивление федеральные части отвечали ковровыми бомбардировками, артиллерийскими, минометными и ракетными обстрелами сел. Дом за домом обращались в руины, погребая под собой людей.

А что же было весной?

Весной прилетели ласточки. Они появились, в вечерних нарядах, праздничные и счастливые. Закружили стайками вдоль знакомых улиц, стали искать свои гнезда.

Вы никогда не слышали, как кричат ласточки? Вы думаете, они не могут кричать. Ласточки щебечут, звенят, чирикают, переливаются высокими трелями, как могут они кричать?

В ту весну обезумевшие стайки птиц носились над развалинами домов и кричали, протяжно, горестно, безутешно.

Орнитологи скажут, что это невозможно, что такого просто не может быть. Но ласточки, увидев пыль и прах там, где еще прошлым летом они вылетели из гнезда, не остались на родине. Пометавшись по улицам, они улетели обратно, в сказочную, теплую страну, туда, где зимует лето.

Потому что в нашей стране не осталось любви; только смерть.

Я расскажу вам про горы.

Мы живем на равнине, уже триста лет, но горы, они всегда рядом, утром до них можно достать рукой, и вечером до них можно достать рукой, только в летние дни, когда зной колышет воздух, они кажутся далекими, но и водокачка кажется далекой в знойный день, а я добегаю до нее на спор за десять минут.

Горы охраняют нас с южной стороны. Горы ждут нас, поэтому мы живем на равнине, мы не закапываемся под землю, как хорьки, и не улетаем в небо, как ласточки, мы живем вдоль пологих берегов мутной речки. Ведь если придет беда, мы всегда можем уйти в горы. Там у каждого рода есть своя скала, на скале стоит башня, она высокая, неприступная, в ней бойницы, широкие изнутри и сужающиеся к внешней стене, чтобы было удобно стоять лучнику, а рядом с башней стоит склеп, в нем живут наши предки, мы не закапываем их в землю, нет, мы кладем их на каменные плиты в склепе, и они всегда рядом с нами, вечером мы приходим к ним, чтобы поговорить о делах и выслушать их безмолвные советы, а когда появляется враг и каждый воин рода на счету, они тоже встают к бойницам, когда идет бой, ни один воин не будет лишним. Если придет беда, мы можем уйти в горы.