Грэм Грин - Путешествия с тетушкой Страница 3

– А что такое дашбаш?

– Так называются чаевые и вообще любые подарки в Сьерра-Леоне – Вордсворт жил там в детстве, во время войны. Так мальчишки называли и сигареты, которыми их щедро одаривали иностранные моряки.

Я не поспевал за лавиной тетушкиной речи и поэтому оказался не вполне подготовленным к появлению огромного пожилого негра в полосатом, как у мясника, фартуке, который открыл дверь в ответ на тетушкин звонок.

– Что я вижу, Вордсворт, ты уже моешь посуду? Позавтракал, не дожидаясь меня? – сказала тетушка довольно кокетливо.

Негр стоял, грозно глядя на меня в упор, и я подумал, не потребует ли он дашбаш, прежде чем впустить меня внутрь.

– Вордсворт, это мой племянник, – сказала тетушка.

– Женщина, ты говоришь мне правду?

– Ну конечно. Ох, Вордсворт, Вордсворт! – добавила тетушка с шутливой укоризной.

Вордсворт дал нам пройти. В гостиной горел свет, так как уже стемнело, и я был буквально ослеплен блеском стеклянных безделушек, заполнявших все свободное пространство: на буфете ангелочки в полосатых одеждах, похожие на мятные леденцы, в нише мадонна в голубом одеянии, с позолоченным лицом и золотым нимбом. На серванте на золотой подставке стояла огромная темно-синяя чаша, вмещающая по меньшей мере четыре бутылки вина. Нижняя часть ее была украшена позолоченной решеткой, перевитой пунцовыми розами и зеленым плющом. С книжных шкафов смотрели на меня розовые аисты, красные лебеди и голубые рыбки. Черные девушки в алых туниках поддерживали зеленые канделябры, а наверху сверкала люстра, будто сделанная из сахарной глазури и увешанная бледно-голубыми, розовыми и желтыми цветами.

– Венеция когда-то значила для меня очень много [Венеция издавна славилась производством изделий из стекла], – сказала тетушка, хотя это было и так очевидно.

Я не берусь судить об искусстве, но все то, что я видел, производило впечатление чего-то очень аляповатого.

– Удивительная работа, – сказала тетушка. – Вордсворт, будь душенькой, принеси нам две порции виски. Августе грустно после грустных-грустных похорон.

Она говорила с ним, будто перед ней был ребенок… или любовник, но последнюю версию я еще не готов был принять.

– Все о'кей? – спросил Вордсворт. – Сглаза не было?

– Все прошло без помех. О господи. Генри, ты не забыл свой пакет?

– Нет-нет, он здесь.

– Тогда пусть Вордсворт положит его в холодильник.

– В этом нет необходимости, тетушка. Прах не портится.

– Да, конечно, как это я сморозила такую глупость. Но все же будет лучше, если Вордсворт отнесет пакет на кухню. Мне бы не хотелось, чтобы он все время напоминал о бедной моей сестре. Идем, я покажу тебе свою спальню. Там большая часть моих венецианских сокровищ.

Тетушка не обманула меня. Там была целая коллекция. Туалетный столик так и сверкал. Чего там только не было: зеркала, пудреницы, пепельницы, чашечки для английских булавок.

– Они вносят веселье и в самый мрачный день, – сказала тетушка.

В комнате стояла огромная двуспальная кровать в таких же причудливых завитушках, как и стекло.

– Особые узы привязывают меня к Венеции, – пояснила тетушка, – именно там началась моя профессиональная карьера и мои путешествия. Я всегда очень любила путешествия, и мне ужасно жаль, что нынче они сократились.

– Возраст настигает нас, не спрашивая, – сказал я.

– Возраст? Я не это имела в виду. Надеюсь, я еще не превратилась в развалину, но для путешествий мне нужен спутник. Вордсворт сейчас очень занят – он готовится в Лондонскую школу экономики. А тут гнездышко Вордсворта, – сказала она, открывая дверь в соседнюю комнату. Комната была уставлена стеклянными фигурками диснеевских персонажей и, что хуже всего, фигурками ухмыляющихся мышей, кошек, зайцев из низкопробных американских мультфильмов, однако выдутых с той же тщательностью, что и люстра.

– Это тоже Венеция, – заявила она. – Хорошо сделано, хотя не так изящно. Но мне кажется, это больше подходит для мужской комнаты.

– Ему они нравятся?

– Он мало здесь бывает. Занятия и другие дела…

– Не хотел бы я видеть это перед глазами, когда утром просыпаюсь.

– Он редко здесь просыпается…

Тетушка повела меня обратно в гостиную, где Вордсворт уже поставил на стол три стакана венецианского стекла с золотым ободком и кувшин с водой, весь в мраморных цветных разводах. Бутылка с черной наклейкой была единственным нормальным предметом и потому неуместным, как неуместен человек в смокинге на маскараде. Сравнение это тут же пришло мне в голову, так как я несколько раз оказывался в подобной неловкой ситуации из-за своей глубоко укоренившейся нелюбви к маскарадным костюмам.

Вордсворт сказал:

– Телефон как черт говорил все время, пока вас тут не было. Вордсворт сказал им, она ушла на очень важный похороны.

– Как удобно, когда можно говорить правду, – заявила тетушка. – Мне никто ничего не передавал?

– Бедный Вордсворт не разбирал их чертовы слова. Не по-английски говорите, им сказал. Они сразу тогда убрались.

Тетушка налила мне гораздо больше виски, чем я привык, я попросил добавить еще воды.

– Теперь я могу сказать вам обоим, какое я чувствую облегчение оттого, что похороны прошли так гладко. Я как-то раз была на очень фешенебельных похоронах – жена известного писателя и, надо сказать, не самого верного из мужей. Это было вскоре после первой мировой войны. Я тогда жила в Брайтоне и интересовалась фабианцами [члены «Фабианского общества» (основано в 1884 г.), пропагандировавшего идеи постепенного преобразования капиталистического общества в социалистическое путем реформ]. О них я узнала от твоего отца еще молоденькой девушкой. Я пришла из любопытства пораньше и перегнулась через перильца в крематорской часовне, чтобы прочесть надписи на венках. Я была первая и потому одна в пустой часовне, наедине с гробом, утопающим в цветах. Вордсворт простит меня, он уже слышал эту историю во всех подробностях. Дай я тебе налью еще, – обратилась она ко мне.

– Нет-нет, довольно, тетя Августа. Я и так выпил больше, чем надо.

– Ну так слушай. Я, должно быть, сделала резкое движение и случайно нажала на кнопку. Гроб стронулся с места, раскрылись дверцы. Я чувствовала жар печи и слышала шум пламени. Гроб въехал внутрь, и дверцы захлопнулись. И в этот самый момент явилась вся честная компания: мистер и миссис Бернард Шоу, мистер Уэллс, мисс Несбит – это ее девичья фамилия, доктор Хавелок Эллис, мистер Рамзей Макдоналд [Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Эдит Несбит, доктор Хавелок Эллис, Рамзей Макдоналд были членами «Фабианского общества»] и сам вдовец, а священник – он, разумеется, не принадлежал ни к какой официальной церкви – вошел через дверь с другой стороны, где были перильца. Кто-то заиграл гимн Эдварда Карпентера: «Космос, о Космос, Космос имя твое», хотя гроба не было.

– И как вы поступили, тетушка?

– Я спрятала лицо в носовой платок и сделала вид, что плачу, но мне показалось, что ни один человек не заметил – кроме разве священника, но он ничем себя не выдал, – что гроб отсутствует. Вдовец-то – уж во всяком случае. Он и до этого много лет не замечал, что у него есть жена. Доктор Хавелок произнес очень трогательную речь – а может, мне это показалось: тогда я еще не окончательно перешла в католичество, хотя была уже на грани, – о благородном достоинстве прощальной церемонии, без привычного лицемерия и без риторики. И без покойника, можно было добавить с успехом. Все остались вполне довольны. Теперь тебе понятно, Генри, почему я старалась не делать лишних движений сегодня утром.

Я украдкой бросил взгляд на тетушку поверх стакана с виски. Я не знал, что ей ответить. Сказать «Как это грустно» было бы не к месту, так как я вообще сомневался в реальности описываемых похорон, хотя последующие месяцы заставили меня признать, что в основе своей тетушкины рассказы правдивы – она добавляла лишь мелкие детали для общей картины. Меня выручил Вордсворт: он нашел верные слова.

– Надо быть шибко осторожный, когда похороны, – сказал он. – В Менделенд – мой первый жена был менде – всегда разрезают сзади покойника и вынимают селезенка. Если селезенка большой, покойник был колдун и все смеются над семьей и уходят с похороны быстро-быстро. Так было с папа мой жена. Он умер от малярия. Эта люди совсем плохо понимают, малярия делает большой селезенка. Потом мой жена и ее мама быстро-быстро ушел Менделенд и поехал Фритаун [столица (с 1961 г.) Сьерра-Леоне; в 1808-1961 гг. – административный центр английской колонии Сьерра-Леоне]. Не хотел терпеть, чтоб соседи злился.

– В Менделенде, должно быть, много колдунов? – спросила тетушка.

– Да, конечно, очень-очень много.

– Боюсь, мне пора идти, тетушка, – сказал я. – Меня все же очень беспокоит газонокосилка. Она совсем заржавеет на дожде.

– Ты будешь скучать без матери. Генри? – спросила меня тетушка.