Бернхард Шлинк - Три дня Страница 3

В церкви держит речь отец Яна. Он говорит о необъяснимости случившегося — исчезновения Яна и обнаружения его тела в Нормандии, где он через несколько дней был найден мертвым, погибшим от отравления выхлопными газами через шланг, протянутый им в салон машины, стоявшей в виду морского побережья неподалеку от городка, в котором он когда-то давно провел одни из самых счастливых дней в своей жизни. Отец Яна говорил о необъяснимости острого приступа депрессии, подтолкнувшей Яна не только к бегству от семьи и профессии, но и к бегству из жизни. Отец Яна — почтенный глава многочисленного семейства с множеством детей и внуков, седовласый священник на пенсии, и он так авторитетно заявил о приступе депрессии, что едва не убедил в этом даже друзей Яна, которые никогда в жизни не замечали у него никаких признаков депрессии. Так кому же лучше знать, в чем состоит правда: отцу или друзьям?

Перед глазами Ильзы, как наяву, стояла картина похорон. Это была ее последняя встреча с друзьями, вместе с которыми ей предстояло провести три дня. Йорг исчез немного спустя. На похоронах он выражал лишь презрение к Яну: не хватало только разбрасываться своей жизнью из-за какой-то буржуазной придури, в то время как есть великое дело, ради которого можно поставить ее на карту! Кристиана раньше всех почуяла, что́ назревает у Йорга, она постоянно была с ним рядом и поддерживала его презрительные высказывания в революционном духе, словно доказывая ему, что в том мире, в котором он живет, эти взгляды тоже имеют право на существование, что из-за них ему нет надобности уходить в подполье. Остальные в скором времени рассеялись по свету кто куда. В каком-то смысле Йорг сделал тогда то, что назрело уже у всех: он окончательно перевел стрелку на своей жизненной колее.

Однако не предстоящая встреча с друзьями оживила у нее воспоминания о тех похоронах. Встреча только подтолкнула ее к писательству. Она купила толстую тетрадь большого формата в картонном переплете, зеленый карандаш с длинным графитным стержнем — такими, как она с удовлетворением узнала, пользуются архитекторы. В четверг после уроков она отправилась в путь и, пропутешествовав поездом, затем автобусом и, наконец, на такси, добралась сюда, в незнакомое место, с тем чтобы наутро приступить к делу, за которое дома никак не решалась взяться.

Нет, мысли о тех похоронах уже давно не давали ей покоя. Тогда ее заинтересовал сюжет одной пьесы. Ильза обратила на нее внимание под влиянием картины одиннадцатого сентября,[6] которая тогда неотступно ее преследовала. Не картины врезающихся в башни самолетов, не картины дымящихся, рушащихся зданий, не картины окутанных облаком пыли людей. Ее преследовала картина падающих вниз человеческих тел, летящих иногда порознь, иногда попарно, почти что соприкасаясь друг с другом или даже взявшись за руки. Эту картину она никак не могла от себя отогнать.

Ильза прочла все, что можно было об этом найти. Что число упавших, по приблизительным оценкам, составило от пятидесяти до двухсот человек. Что многие выбрасывались сами, но некоторые, спасаясь от пламени, нечаянно оказывались поблизости от окон и их выдавливала вон напирающая толпа или утягивало образовавшейся при пожаре тягой. Что среди тех, кто выбрасывался из окон, некоторых подтолкнула к прыжку безвыходность положения, других же заставил выброситься невыносимый жар пламени. Что температура доходила до пятисот пятидесяти градусов и жар настигал людей раньше пламени. Что высота падения составляла более четырехсот метров и его продолжительность доходила до десяти секунд. Что кадры, запечатлевшие падающие тела, были слишком нечеткими, для того чтобы на них можно было различить лица. Что смотревшим на них иногда казалось, будто они узнали кого-то из своих близких по одежде, и это одновременно утешало их и ужасало. Что среди разбившихся уже никого невозможно было опознать.

Но никакая информация не могла взволновать ее больше самой картины. Эти падающие тела с распростертыми руками! Некоторые летели, широко раскинув руки и ноги. Возможно, вместо отдельных снимков, которые она видела в книгах, Ильза могла бы найти изображения, заснятые на кинопленку, и в самом деле увидеть, как они падают, дергаясь и размахивая руками. Но она побоялась. На снимках казалось, что некоторые из падающих тел медленно парят в воздухе и даже летят по небу. Ильза верила и не верила. Возможно ли это для человека? Способен ли человек в таких условиях, выбросившись из окна, парить в воздухе? Возможен ли для него полет хотя бы на протяжении последних десяти секунд? Может ли он в эти оставшиеся до мгновенной и безболезненной смерти десять секунд еще раз испытать всю меру наслаждения, которая нам отпущена в жизни?

В той пьесе речь шла о человеке, который утром одиннадцатого сентября должен был сидеть на своем рабочем месте в одной из башен-близнецов, однако же опоздал и, став в глазах окружающего мира покойником, воспользовался случаем для того, чтобы, бросив старую жизнь, начать новую. Ильза не видела постановки и не читала эту пьесу. Она представляла себе это так, что человек увидел картину падающих, парящих в воздухе, летящих тел и это навело его на мысль о том, что хорошо бы взять и улететь. Она остановилась на той поразившей ее мысли. Эта мысль занимала ее фантазию и навеяла воспоминания о похоронах Яна, а вместе с ними и вопрос: действительно ли Ян покончил с собой, а не сбежал от своей прежней жизни, с тем чтобы начать новую? Все, что волновало ее и Уллу в год после смерти Яна, вновь всплыло в ее памяти, начиная от похорон и кончая загадочным звонком, незнакомыми предметами одежды, пропавшими документами и патолого-анатомическим заключением.

4

Когда Хеннер, описав широкий круг, приближался к дому после дальней прогулки в поле, он увидел у ворот еще одну машину — большой серебристый «мерседес» с гамбургскими номерами. Дверь дома была открыта, Хеннер вошел и, после того как глаза привыкли к сумеречному свету прихожей, увидел слева лестницу, ведущую вверх на галерею, на которой справа и слева располагались двери. Лестницу и галерею поддерживали металлические подпорки, со стен тут и там облезла штукатурка, а прорехи в полу на месте отсутствующих каменных плит были во многих местах замазаны цементом. Однако всюду царила чистота, а на старинном столике напротив двери красовалась ваза с разноцветными тюльпанами.

Наверху отворилась и защелкнулась дверь. В короткий промежуток, пока она оставалась открытой, из комнаты вырвались звуки разговора и смеха. Хеннер посмотрел наверх. Оттуда медленной, тяжелой поступью, держась рукой за перила, спускалась женщина. Хеннер подумал, что, судя по походке, у нее, должно быть, болит левая нога или бедро, а еще — что она толстая. Ему показалось, что ей должно быть лет пятьдесят, года на три меньше, чем ему самому. Рановато для артроза. Может быть, она пострадала в аварии?

— Вы тоже только что приехали? — Он мотнул головой в ту сторону, где перед домом стоял «мерседес».

Она засмеялась:

— Нет!

Как и он, она мотнула головой в сторону «мерседеса»:

— Это Ульрих с женой и дочкой. Я — Маргарета, подруга Кристианы, я здесь живу. Мне нужно возвращаться на кухню. Пойдешь со мной помогать?

Следующий час он провел на кухне, почистил вареную картошку, нарезал ее ломтиками, порубил кубиками соленые огурцы, порезал зеленый лук и выслушал указания, что нужно смешать для салатной подливки.

— Смешать и не помешать, — попробовал он пошутить.

Легкость, спокойствие и веселость Маргареты вызывали у него раздражение. Такая веселость бывает у людей простоватых, а ее спокойствие было спокойствием везунчиков, которым все на свете дается просто и без труда. И тех, и других Хеннер недолюбливал. Ее физическая аура тоже его раздражала. От нее исходили эротические токи; и это было ему непонятно вдвойне; ему не нравились толстые женщины, его подружки всегда были стройными, как фотомодели, а Маргарета, никак не реагировавшая на его обаяние, возможно, была не только подругой Кристианы. Причем, возможно, она знала о нем больше, чем обыкновенно знают подружки. Вспоминая ту давнюю единственную ночь с Кристианой, он заново переживал чувство, что его использовали, и в нем вновь всколыхнулась старая обида. Но в то же время Кристиана вела себя тогда так странно, что у него опять возникло ощущение, будто он чего-то недопонял, и к нему вернулся страх, что он не оправдал ее ожиданий. Неужели он поэтому и согласился приехать? Неужели звонок Кристианы пробудил в нем желание наконец-то разобраться в том, что же тогда произошло?

— Хочешь попробовать крюшона? — Она протягивала ему бокал, и он понял по ее выражению, что она повторила вопрос дважды.

Хеннер покраснел.

— Прошу прощения. — Он взял протянутый бокал. — С удовольствием.