Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода Страница 3

Хозяйка присела и выдохнула. Судя по реакции гостей, мало кто ожидал подобного красноречия от этой несколько на первый взгляд глуповатой и явно избалованной дамы. Я мельком взглянул на Леночку. Та едва пригубила свой бокал — казалось, она о чём-то размышляла. По крайней мере, вид у неё был чуть отрешённый, и она никак не проявляла особенного расположения к моей реально скромной персоне. Вероятней всего, я некоторым образом опередил события, нарисовав себе картинку сильно преждевременную или даже вовсе несбыточную. В этом утопическом варианте Леночка уже по-всякому извивалась подо мной, широко распахнув глаза и умоляя меня не останавливаться. Её мелкие, одна к одной, кудряшки были рассыпаны по подушке и источали тонкий аромат масла пачули, смешанного с только что выжатым соком свежего грунтового огурца. Кстати, подумал я, уж коль скоро разговор зашёл о том, как правильней поразить воображение искушённых визитёров сети этой непростой мадам, то вот вам для примера. Итак, «carpaccio de concombre»[5], коротко. Рецепт, сразу оговорюсь, как и большинство остальных рецептов всей моей жизни, принадлежит исключительно моей же смещённой на всю голову гастрономической фантазии. Свежий огурец без пупырышков натираем на крупной тёрке, вмешиваем бальзамический (но не до фанатизма резкий) уксус, добавляем ростки редиски, оливковое масло холодного отжима, соль, белый перец или смесь пяти перцев. Затем крупно рубим пару веток укропа и делаем вброс комков мягкого козьего сыра. Всё это не перемешиваем, а просто осторожно перемещаем ложкой отдельные части содержимого, чтобы блюдо более-менее равномерно распределилось вдоль овальной тарелки. Боже, какой запах! Так, наверное, пахнет в раю или даже уже перед входом туда. Тут же порхают ангелы, раздувая крыльями благоуханье свежего огурца, здесь же, при райских вратах, потягивая носами ароматизированный воздух, улыбаются всяк входящему стражники-апостолы. И здесь же, на подходе к зоне вечного блаженства, уже творятся, скорей всего, дела справедливые и благие… Затем буквально окропляем всё это великолепие соевым соусом, но без добавок. Финальная кисло-сладость регулируется сахарной пудрой, по вкусу. Да, и есть пара деталей: чтобы вкус был безукоризненным, необходимо ещё вложить в блюдо душу. Без остатка. Всё.

— Сообразили, к чему веду? — хозяйка дома холодно посмотрела в мою сторону, заставив меня поёжиться.

— Разумеется, — вполне согласился я. — Попробую сформулировать точнее, если позволите. Насколько я понимаю, ваша цель привлечь как можно больше состоятельных гурманов, моя же — сделать так, чтобы они поверили в эту вашу особость и окончательно подсели на это дело, верно? Другими словами, придумать нечто вроде концептуального наркотика, не похожего на все остальные типы удовольствий, получаемых в эксклюзивных точках общественного питания. — Я развёл руками, выражая полное понимание задачи, и сделал своё первое конкретное предложение, чтобы, собственно говоря, приступить к тому, зачем был сюда зван: — Думаю, нашу рекламную кампанию следует начать не как принято, со средств массовой информации, которые с привычной агрессией стали бы накачивать людей набившими оскомину обещаниями, а с создания некой структуры, скажем, по образцу сарафанного радио, но только работающего как бы для избранных — это когда информация о «заведении не для всех» передаётся от одного посетителя к другому, но так, чтобы возникало ощущение, что лишь он и ему подобные ценители прекрасного могут быть к этому прекрасному допущены. Вариант полузакрытого клуба. Или подпольного казино, но исключая риск быть повязанным. Это щекочет нервы и разогревает самолюбие. Это приподнимает потенциального визитёра в собственных глазах. Это выгодно отличает его от непосвящённых, это создаёт искомый приоритет уже за счёт того только, что человек оказался «случайно» допущенным к чужой тайне и, не затратив усилий, сделал её своей. — В этом месте я взял короткую паузу, скромно улыбнулся и обвёл притихший стол взглядом победителя. Выдержав положенное количество секунд, я, как бы уже рассуждая с самим собой, высказал вдобавок к озвученному очередное дурацкое предположение: — Думаю, вы лучше моего знаете, насколько важным бывает для некоторых респектабельных однокорытников помериться приборами, в особенности в том деле, где, по сути, не существует внятных критериев, где они, как, впрочем, и мы с вами, смогут, пускай и на птичьем языке, обозначить своё отношение к вопросу, когда их слова, включая даже самые бессмысленные и безответственные, по-любому невозможно будет ни опровергнуть, ни оспорить.

Я нёс эту случайную пургу, завихрившуюся в районе затылка, ясно осознавая, что мне не столько хочется привлечь внимание хозяйки к рекламному проекту, или чтобы она, скажем, меня оценила по достоинству, или сорвать лёгкие безоткатные бабки, сколько заинтересовать собственной нестандартно мыслящей персоной Леночку Грановскую, которую уже к этому моменту мне страшно не хотелось терять по жизни. Точней говоря, ужас как хотелось по этой самой жизни обрести.

В это время я не думал о том, чего мне в этом смысле стоит ждать от Рыбы, в эту сторону я ещё даже не заглядывал, просто никак не увязывал свои благостные мысли насчёт моей неожиданной избранницы с тем, что подумает про всё это Муза Пална.

Рыбина Муза Павловна, кличка в деловых кругах «Рыба» — это и была она, заказчица, хозяйка бизнеса и дома, холёного вида и серьёзного облика тётка под полтинник в небесно-синей со стразами парче выше колен от Донателлы Версаче, без выраженного животика, но с неподтянутыми щеками и ушными мочками, чрезмерно оттянутыми явно непосильно тяжелыми для них камнями. Вульгарная дура или, в зависимости от обстоятельств, — здравомыслящая расчётливая волчица. Часто бывает, что — одновременно. Очаровательная фея из благородной сказки, приятная в манерах и расположенная к тебе больше, чем изначально ты мог на то рассчитывать; она же — начинка адской машины по отжиманию рисковых прибылей отовсюду, где они едва виднеются, сигналя слабым маяком. Правда, с этими её интересными особенностями мне пришлось столкнуться несколько поздней. А так, если брать, — чисто симфония, увертюра до-мажор, адажио и крещендо в одном приставном стуле.

И я продолжил, на этот раз уже оторвав себя от кресла для пущей убедительности извергаемого мной словесного потока:

— Чрезвычайно важно, как мне представляется, первым делом вбросить некий необъявленный дискурс, ну типа условий, о каких неприлично было бы договариваться даже на берегу. Скажем, цены не обсуждаются вообще как тема пустая и недостойная. Уже сам по себе факт визита в такое сверхнестандартное место предполагает наплевательское отношение к деньгам в принципе. Уважаемые люди, принявшие к исполнению подобные правила, не должны задумываться о мирском, когда речь идёт о небесном. О сакральном, если хотите. И наша задача — ненавязчиво им это подать. Вернее сказать, просто мягко подвести их к этой мысли, так, чтобы сами они этого не заметили. Нет ничего неприятней, во всех смыслах, — не мне вам это объяснять, Муза Павловна, — чем вызвать гнев или просто раздражение подобной публики в свой адрес. Они могут простить деньги, просто плюнуть, в конце концов, и списать любые неоправданные затраты, даже прямые убытки. Они, как правило, легко мирятся с такими потерями, после чего быстро прозревают, напрягают все ресурсы и удваивают усилия по их возврату. Лучшие, как вы знаете, достижения в самых разных областях рождались в самые тяжёлые времена; война, кстати говоря, немало способствовала просветлению ума, мобилизации всех сил, которые зачастую дремлют в человеке, ожидая своего часа. И духоподъёмности, между прочим, способствует, если брать в целом. — Сжав и разжав кулаки, я немного успокоил чуть сбитое своей неравнодушной речью дыхание и, отдышавшись, сделал неожиданный для себя же вывод: — Но заподозрить, что равные тебе усомнились в твоем безупречном вкусе, поймать скрытую, но конкретно тебе предназначенную ухмылку, уподобиться тем, кто, тупо отбросив лучшее, довольствуется самым обычным, легко достижимым и оттого не насыщающим душу, — это удел не для избранных, это участь самых обыкновенных, или просто «vulgaribus». Даже если закрома их ломятся от денег.

Слова мои, не имея препятствий на своём пути, изливались из гортани полноводной сладкой рекой, обволакивая наше небольшое застолье пеленой восхитительной, но вполне реальной надежды, имеющей свойство обращать её людьми определённого круга в абсолютно конкретный план действий. Рыба слушала молча, вонзив потеплевший взгляд в пустую бутылку из-под бордо. Затем протянула руку и, подцепив двумя пальцами последнюю порцию моего архиерейского чуда, плавным движением отправила её в рот. По всему чувствовалось, что в голове её в то же самое время неслышно, но безостановочно щёлкает кассовый аппарат. Однако наряду с этим и нечто иное не ускользнуло от моего внимания — как будто этот так славно заданный мозговой ритм в отдельные моменты несколько тормозился, спотыкаясь о незначительные контрдоводы. Впрочем, это обстоятельство никак не ослабляло общего хода мыслей Музы Павловны, а, судя по едва заметно дёрнувшимся векам, даже наоборот, лишь укрепляло уверенность Рыбы в справедливости произносимых мною слов. При этом весь облик её, то, как она слушала, поигрывая желваками, как пару раз запрокинула голову, хрустнув шейными позвонками, как поелозила верхней губой по кончику длинного носа, дотянувшись до него без видимого усилия… всё это свидетельствовало о самом неподдельном интересе к тому, о чём я набрался наглости рассуждать, предложив собравшемуся за столом обществу быструю и глуповатую импровизацию.