Маргарита Хемлин - Прощание еврейки Страница 3

Ближайшая синагога располагалась на Большой Бронной. Но там уже много лет трудился Дом народного творчества.

Самуил Яковлевич решил отправиться в хоральную синагогу на Солянку. Та, он слышал, еще работала по прямому назначению.

Как человек организованный, он все распланировал: к семи успеть на фабрику, дать распоряжения, провести совещание, позвонить в райком насчет новых инструкций, а часов в 12 можно отбежать на часок.

В синагоге Вихновича приняли хорошо. Трое стариков в маленьких черных шапочках, с бородами - уполномоченные по работе с посетителями, что ли. Попросили чем-нибудь голову прикрыть. Посоветовали - носовым платком, если ничего другого нет. Это уж после того, как расспросили, еврей ли, обрезан ли, как имя отца и матери.

Самуил Яковлевич показал паспорт, достал партийный билет. Все документы рассмотрели.

Сели. Комната небольшая, вроде конторской. Телефон черный, солидный, стол большой.

Самуил Яковлевич рассказал.

Стали уточнять:

- А какую молитву читали?

- Ну, сказал только: “Бог Авраама, Исаака, Израиля”…

- На каком языке?

- На русском, на каком же…

- Что ж это вы… Не положено на русском. Да и нету такой молитвы. Есть молитва “Бог Авраама, Исаака, Иакова…”, уверены, что не эта?

- Уверен.

- И что же, вы считаете, что самолет сбили вы?

- Конечно… То есть не собственноручно. Я же обратился к Богу.

- А кошер вы соблюдаете? - и пошло, и пошло.

Сидит Самуил Яковлевич, отвечает, как школьник, заикается. То и дело платок с головы сваливается. Старики кивают, улыбаются. Переговариваются на идиш, чтобы гость не понял их оценку.

Самуил Яковлевич потерял терпение:

- Значит, вы мне не верите. А у меня свидетель есть.

Старики насторожились.

- Кто свидетель? Еврей?

- Нет. Русский. Мальчик. Юрий.

- Ну вот видите. И свидетелей у вас нет.

Самуил Яковлевич вышел из себя и даже раскричался, мол, вы не советские люди, вы человеку не верите, вы мыслите узко, а идет война и у него три сына на фронте.

Старики руками замахали, стали успокаивать. Мол, идите домой, Самуил Яковлевич, такое время, все страдают, все работают не покладая рук. Всякое случается. А нервы на пределе.

Самуил Яковлевич сказал на прощанье:

- Ведь я же еврей. Я Еврейскому Богу помолился, призвал его на помощь. И он мне ответил. Он - мне - персонально - ответил. Это факт! Факт! Понимаете? А вы - на каком языке, да с какой молитвой. Как помнил, так и обратился. Куда ж мне теперь? В церковь? В райком? В милицию?

Старики зашикали, запричитали. Не надо, мол, ни в райком, ни в милицию, они соберут умных людей, посоветуются и пригласят Самуила Яковлевича.

Самуил Яковлевич оставил адрес. Скомкал платок и так, с платком в кулаке, прошагал до самой фабрики - на Пресню. Даже на трамвай не сел.

Поздно ночью вернулся домой. Света не зажигал - светомаскировка. Лег на диван, не раздеваясь.

Пролежал до утра, не сомкнув глаз.

Потом заснул. Проснулся через час. Будто заново родился.

Подошел к столу, там газета “Правда” вчерашняя, нечитанная.

Прочитал заглавие передовицы: “Советский тыл - могучая опора фронта”. Еще больше почему-то обрадовался и поспешил на работу, потому что в военное суровое время опаздывать никак нельзя.

Теперь про это удивительное место, где все произошло.

Никакого памятного знака там нет.

В 1976 году несколько домов в Шведском тупике снесли, в том числе и тот, шестиэтажный, - возвели новое здание МХАТа. И, кстати, на ЭТОМ месте дела у театра не пошли.

Гарднер

По воскресеньям к Иосифу Матвеевичу приходил сын Аркадий, по субботам - внук Алексей. Их жены Иосифу Матвеевичу не нравились. Потому и не приходили.

Собственная его жена умерла много лет назад, и Иосиф Матвеевич уже не горевал по ней, а только скучал.

Собрать сына и внука вместе не представлялось возможным, так как они не ладили, а мирить Иосиф Матвеевич устал.

Три года назад у внука родилась дочка - Саша. И с недавних пор по субботам Алексей являлся с вполне самостоятельной девочкой.

Пока дед и внук чаевничали, Саша требовала мультиков.

- У дедушки нет видеомагнитофона, - объяснял Алексей.

Саша кивала и снова требовала мультик.

В очередной визит Алексей принес большую коробку.

- Дед, видеомагнитофон! По телеку смотреть нечего - я принес “Весну на Заречной улице”, “Ко мне, Мухтар!”, мультики для Сашки.

Иосиф Матвеевич обрадовался, но выразил опасение, что не научится обращаться с машиной.

- Ты же инженер, а тут всего две кнопки.

Алексей быстро все наладил и зарядил кассету с мультиками.

Иосиф Матвеевич принес блюдо с конфетами и яблоками - поставил на журнальный столик у дивана, погладил малышку по голове, посмотрел пару секунд на бегающих в экране зверушек и пошел на кухню, как заведено, пить чай с Алексеем.

Минут через десять послышался грохот, а после - крик Саши.

- Папа! Деда! Деда! Папа!

Бросились в комнату. Блюдо лежало на полу, расколотое надвое, фантики, конфеты, еще нетронутые Сашей, и яблоки разлетелись-раскатились по комнате.

- Оно само. Я не трогала.

- Само не могло, - сказал Алексей. - Ты не порезалась?

- Нет. Оно же само, - Саша сидела, уставившись на экран. Не отрываясь, она подняла руки и повертела ладошками: смотрите, ничего не случилось.

Алексей наклонился за фарфоровыми останками:

- Ну что, дед, выбрасываем?

Иосиф Матвеевич взял у внука половинки блюда, повертел так и сяк:

- Все бы вам выбрасывать. Склею.

Сколько Иосиф Матвеевич себя помнил - столько помнил блюдо: диаметром сантиметров сорок, сделанное вроде плоской корзинки. Тщательно была выделана соломка, сквозь мелкие переплетения которой, казалось, сквозил воздух. Посередине - сложенная кремовая салфетка с букетом полевых цветов - незабудки и колокольчики. И цветы, и салфетка словно настоящие. Салфеточная бахрома свисала с одного бока блюда-корзинки, и каждая ниточка в бахроме четко обозначалась.

Иосиф Матвеевич помнил, как пытался в детстве снять салфетку с блюда, а она не поддавалась.

Потом его сын Аркадий попался на ту же обманку. Потом внук Алексей.

Теперь вот Саша.

Иосиф Матвеевич перевернул расколотые половинки - лицом вниз, соединил их и вдруг подумал, что никогда не смотрел на блюдо “с изнанки”. Только теперь, надев очки, прочитал на овальном клейме буковки, окружавшие всадника: “Фабрика Гарднера, Москва”. А над клеймом - двуглавый орел со скипетром и державой.

“А ведь блюду лет сто, если не больше, - прикинул Иосиф Матвеевич. - Мать говорила, ее приданое”.

Иосиф Матвеевич вспомнил, как в детстве вся семья собиралась вечерами за столом - в саду, пили чай, и на блюде лежала гора красной смородины, крыжовника. Или коржики, испеченные бабушкой.

Вспомнилось, как соседка, бабушкина подруга, всякий раз разглядывая блюдо, цокала языком:

- Богато живешь, Фейга, такую вещь по будням пачкаешь. Это и в субботу не грех поставить! Халу положить - как хорошо!

Бабушка смеялась:

- Отменили субботу, Дорочка!

Вспомнился день, когда Иосиф Матвеевич пришел с фронта - единственный из всей семьи. Отец и два брата погибли. Отец - на днепровской переправе, старший брат - Сема - под Летками, средний - Гриша - под Томашовом.

Сидели с мамой за столом. На столе это самое блюдо, сохраненное ею в эвакуации, хотя пришлось продать за кусок хлеба последнее платье. Рассказывала про родственников и соседей - убитых, умерших, пропавших без вести, просила прощения, что не может приготовить ничего вкусного.

А свой сухой паек Иосиф Матвеевич еще в поезде обменял на отрез диковинной прозрачной ткани с блестками.

- Она ж с золотом! Невеста век благодарить будет! - уговаривал продавец.

В мастерской взялись блюдо склеить - пообещали сделать лучше нового.

И правда, трещина едва угадывалась.

Иосиф Матвеевич позвонил Алексею, попросил купить “держалку”, чтоб повесить блюдо на стену.

Алексей пришел с дрелью. Вставил в стену дюбель. Ввинтил шуруп. Приладил блюдо.

- Весь город оббегал - нет нигде держалок. Только в одной галантерейке и нашел. Давно его на стенку надо было.

Ночью Иосиф Матвеевич проснулся от грохота. Спросонок долго не мог понять, что случилось. Включил свет - оглядел комнату - ничего. Пошел в ванную - и там все нормально.

Зашел на кухню. Блюдо лежало на полу, расколотое на мелкие кусочки. Шуруп вывалился.

Иосиф Матвеевич сгреб осколки в полотенце, завязал узлом и положил на подоконник.

Посреди недели, вне расписания, явился Аркадий.

Заметив на стене непорядок - пустой дюбель, - спросил:

- Что вешал-недовешал?

- Блюдо, то, с салфеткой. Сашка расколотила. В мастерской склеили. Хорошо вышло.

- А теперь снял? И правильно, нельзя, чтобы в доме была посуда с трещиной, хоть и клееная.