Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза Страница 3

В романе «Бесконечно, почти прозрачно голубое» двадцатичетырехлетний дебютант Рю Мураками описывает бурную жизнь девятнадцатилетнего Рю, жителя городка Фусса, расположенного в пригороде Токио, неподалеку от американской военной базы: тут и пьянство, и наркомания, и всякие прочие безобразия. «Почти прозрачно голубое» — это цветовая гамма, передающая расплывчатое, ускользающее мироощущение юных обитателей этого жестокого микрокосма. Автор, в ту пору еще студент, получил премию Акутагавы и сразу стал звездой первой величины. За четыре месяца было продано более миллиона экземпляров романа, который безусловно стал общественным событием.

«Слушай песнь ветра» — первая повесть одного из популярнейших писателей современной Японии Харуки Мураками. Действие происходит летом 1970 года, когда в Японии, так же как в Европе и Америке, отгремели студенческие бунты конца 60-х и в кампусы понемногу начинало возвращаться спокойствие, что воспринималось частью молодых людей как духовный кризис. Герой романа, студент, возвращается в свой родной город, на берег океана, и ничего особенного там не делает: пьет в баре пиво с приятелем по кличке Крыса, сводит знакомство с некоей девицей, просто скучает. Однако легкий и рассеянный стиль, почерпнутый из американской литературы, философские отступления и метафизические пассажи, а главное — особенная атмосфера, которой пронизана каждая строчка, удивительным образом совпали с настроением молодых японцев, и эта книга тоже осталась в культурной памяти Японии как знак эпохи. Герой романа говорит: «Все на свете проносится мимо, не удержишь. Вот и нас тоже несет неведомо куда». Эта созерцательная, пассивная, на первый взгляд совершенно восточная нота звучит и во всех последующих произведениях Х. Мураками. Главный хит писателя, роман «Норвежский лес» (1986), продавший неслыханное для Японии количество экземпляров, целых три миллиона, заканчивается тем, что главный герой задает вопрос: «Где я?» Потеря ориентации, нежелание куда-либо двигаться, и особенно вперед, постоянно повторяемые персонажами присказки вроде «Ну и хрен с ним», «Да ладно» красноречиво свидетельствуют о том, что самурайская эпоха, действительно, осталась в прошлом. Наверное, будет натяжкой назвать героев Х. Мураками «женоподобными», но во всяком случае они гораздо мягче, чем мужские образы, ранее бытовавшие в японской литературе. В то же время, когда появились оба Мураками, важное место в литературе занимал писатель совершенно иного склада, Кэндзи Накагами (1946–1992) — мужественный, брутальный певец провинциализма, но он шел явно в противоход духу времени.

Повесть Ясуо Танаки «И вдруг хрусталь» — произведение странное, перенасыщенное приметами времени и бытовыми деталями. К этому небольшому произведению автор счел нужным присовокупить длинный список комментариев числом 442: перечень фирменных брэндов, названий поп-групп, модных бутиков и прочего. Старшее поколение читателей, придерживающееся консервативных взглядов на литературу, восприняло такой стиль как легкомысленный и заслуживающий презрения, но повесть была не про них, а про молодежь, для которой мерило бытия — пожить весело и со вкусом. Сам писатель так объяснял свой замысел: «Почему в нашей лопающейся от богатства стране единственно важными темами для литературы по-прежнему считаются смысл жизни и прочее занудство? Я со школьных лет все ждал, когда же наконец появится проза, которая опишет новых парней и девушек, живущих по-другому, по-хрустальному. Но увы, так и не дождался. Тогда решил — напишу сам. Опишу свое поколение, которое живет, давая волю чувствам. Вовсе ни к чему относиться к литературе как к музейному экспонату за стеклянной витриной.» С легкой руки Я. Танаки японская литература сильно «полегчала», стала утрачивать традиционную тяжеловесность и серьезность.

Другой автор, Гэнъитиро Такахаси, в своей первой повести «Пока, хулиганьё!» тоже поразил читателей несказанной легкостью стиля. Но если Я. Танака использовал как коды-символы человеческого вожделения реально существующие предметы потребления, то Г. Такахаси создал «постмодернистско-авангардистскую поп-литературу», содержащую в себе куда более широкий набор кодов, от масскультовских до элитарных. Пародийно используя атрибутику телевизионного и комиксового трэша, Такахаси стал лидером зарождающегося японского постмодерна. При этом он — человек весьма начитанный, и его постмодернистские игры были бы невозможны без основательного знания мировой литературы. Среди используемых Такахаси культурных символов можно встретить и Карла Маркса, и персонажей из мультиков, причем они перемешаны безо всякой смысловой иерархии, как вываленные из ящика детские игрушки (этот прием до некоторой степени напоминает стиль современных русских концептуалистов). Проза Такахаси представляет собой одну из крайних форм современной японской литературы. Включенная в нашу антологию повесть «В деревне Пингвинка перед заходом солнца» из одноименного сборника (1989) тоже использует антураж популярного детского мультфильма.

Через два года после дебюта Такахаси на литературную сцену настоящим тайфуном ворвался Масахико Симада. Его первая повесть «Дивертисмент для добрых леваков» вышла в свет, когда автор еще учился на русском отделении Токийского университета иностранных языков. Каждое новое произведение Симады становилось темой споров и дискуссий, и хоть премии Акутагавы он так и не получил, но и без этого стал самым значительным литератором своего поколения. Он вошел в литературный мир этаким анфан-терриблем и нанес сокрушительный удар по бастиону традиционной прозы; Симада еще молод и продолжает удивлять читателей своими дерзкими художественными идеями, ярким стилистическим даром и самобытной философией.

Первое его произведение написано на автобиографическом материале и описывает жизнь студентов Токийского университета иностранных языков. Они создают кружок под названием «Соцклоунада», чтобы поддержать диссидентское движение в СССР и выступить в защиту Андрея Сахарова. Но, как явствует из самого названия, все их акции носят ярко выраженный пародийный характер — это поколение не имеет ни своей идеологии, ни даже анти-идеологии. Многое в этой повести не поддается переводу — начиная с самого названия. Слово «левак», савку, обычно пишут иероглифами, но у Симады оно написано слоговой азбукой, которой обычно пользуются первоклассники — уже в этом чувствуется буффонада. Через десятилетие после «идейного» самоубийства Мисимы, которое замышлялось как в высшей степени серьезный акт во славу правой идеологии, в Японии появилась литература, начисто лишенная какого бы то ни было идейного содержания и вообще малейших признаков серьезности.

Выше я коротко представил пять произведений второй половины 70-х и первой половины 80-х годов — пять текстов, которые определили лицо новой японской литературы. Многие авторы, включенные в нашу антологию, являются продолжателями именно этого направления. Характерная особенность японской прозы последних двух десятилетий (не только мужской, но и женской) — безыдейность, ломка традиционных ценностей, намеренная углубленность в повседневность и детали быта (например, главный герой романа «Слушай песнь ветра» скрупулезно записывает, сколько он выкурил сигарет, сколько раз занимался сексом и прочее); высокоразвитое общество потребления представлено множеством ярлыков, брэндов и фирменных названий. Японские мужчины будто утратили ориентацию, не могут больше навязывать свою волю Другому (женщине), но зато они стали гораздо добрее.

Таким образом, японская литература, можно сказать, обновилась почти полностью. И тем самым не оправдала чаяний иностранных, в том числе русских читателей, которым по-прежнему хочется видеть «красоту Японии».

Что же, собственно, произошло?

Изменились различные контекстообразующие среды. Особенно нагляден случай Такахаси, в прозе которого, вследствие вплетения всевозможных масскультовских кодов, размываются границы между литературой серьезной, элитарной и развлекательной беллетристикой. Тот же прием задиристой пародии использует другой автор, Кёдзи Кобаяси. Его рассказ «Ответный удар Японии», включенный в нашу антологию, свободно оперирует клишированными образами Японии и насквозь проникнут самоиронией — качеством, позволяющим взглянуть на себя со стороны. Кобаяси — писатель парадоксальный: отлично разбираясь в традиционных искусствах (таких как кабуки, сложение трехстиший или игра в сёги), он умудряется сочетать укорененность в национальной культуре с постмодернистскими играми.

В Японии литературу с давних пор был принято делить на «чистую», то есть элитарную, и «нечистую», то есть массовую. Одно и то же издательство в 1935 г. учредило две премии: премию Акутагавы для серьезной прозы и премию Наоки для развлекательной. С тех пор два эти направления существуют параллельно, не столько соперничая между собой, сколько друг друга дополняя. Однако в последние годы рубеж между двумя этими категориями становится условным. Например, тексты самых читаемых авторов — обоих Мураками и Бананы Ёсимото — во многом не совпадают с традиционным представлением о «настоящей» литературе. Из авторов антологии двое мужчин — Дзиро Асада и Макото Сиина — и две женщины — Каору Такамура и Миюки Миябэ — вообще-то числятся по ведомству массовой литературы, однако, как вы увидите, эта градация, действительно, утрачивает всякий смысл. Современному читателю обычно нет дела до авторской интенции писать «чистую» литературу или, наоборот, беллетристику; люди читают то, что им нравится, все категории и градации возникают уже потом. Сочинитель остросюжетных произведений Дзиро Асада владеет стилем письма лучше многих элитарных писателей, а диковинная фантастика Макото Сиины не укладывается в рамки досугового чтения и во многом напоминает экспериментальную прозу, обычно относимую к жанру «высокой» литературы. Привычная иерархия, по которой «чистая» литература находилась сверху, а массовая снизу, по сути дела функционировать в Японии перестала.