Норман Мейлер - Нагие и мёртвые Страница 3

— Слушай, — обратился он к солдату с холодным спокойствием, — может, ты заткнешься? Мы будем играть где хотим и когда хотим. Если тебе это не нравится, мы ничего не можем поделать. Разве только выяснить до конца отношения.

С койки послышалось неясное бормотание солдата. Не сводя с него взгляда, Крофт продолжал:

— Если ты действительно хочешь выяснить отношения, то давай. Я готов.

Крофт говорил спокойно, с едва заметным южным акцентом, четко произнося каждое слово. Уилсон настороженно наблюдал за ним.

Солдат на этот раз ничего не сказал, и Крофт, слегка улыбаясь, сел на свое место.

— Тебе что, хочется подраться? — спросил его Уилсон.

— Мне просто не нравится тон этого парня. — ответил Крофт.

— Ну что же, давайте продолжим, — предложил Уилсон, пожимая плечами.

— Я больше не играю, — сказал Галлахер.

Уилсон почувствовал некоторую жалость к Галлахеру. Хорошего в том, что человек лишился всех денег, которые у него были, ничего нет, решил Уилсон. Галлахер в общем-то неплохой парень, а когда к тому же прожил с ним в одной палатке три месяца, становится действительно жалко человека.

— Слушай-ка, — предложил Уилсон, — из-за того, что нет денег, игру прекращать вовсе не обязательно. Хочешь, дам тебе взаймы несколько этих проклятых фунтов?

— Нет, я больше не играю, — отрезал Галлахер.

Уилсон снова пожал плечами. Он не понимал таких людей, как Крофт и Галлахер, которые так болезненно воспринимают игру. Ему нравилось играть, к тому же ничем другим занять время до утра было невозможно. Из-за чего же так нервничать? То, что перед тобой лежит приличная стопка денег, конечно, неплохо, но Уилсон предпочел бы сейчас выпить. Или переспать с какой-нибудь бабенкой. На его лице появилась досада: бабенку он увидит теперь не скоро.

Реду надоело лежать. Он незаметно проскользнул мимо дежурившего у трапа солдата и поднялся на верхнюю палубу. После столь длительного пребывания в трюме воздух здесь казался прохладным и свежим. Ред с удовольствием сделал несколько глубоких вдохов.

Прошли секунды, прежде чем глаза привыкли к темноте, и он увидел слабые контуры освещенного бледно-серебристым лунным светом палубного оборудования и надстроек. Ред с интересом осмотрелся вокруг. Приглушенный гул равномерно вращающихся винтов и бортовая качка ощущались здесь, наверху, гораздо отчетливее, чем в слегка дрожащей и покачивающейся койке в трюме. Ред обрадовался тому, что на палубе никого не было. Правда, у ближайшей артиллерийской установки нёс вахту какой-то моряк, но по сравнению с битком набитым трюмом здесь было как в пустыне.

Ред подошел к борту и посмотрел на море. Судно теперь едва двигалось вперед, а весь конвой, казалось, медленно нащупывал свой путь, словно потерявшая след охотничья собака. Далеко на горизонте слабо вырисовывался и исчезал в дымке остроконечный горный хребет острова. «Это, наверное, Анопопей, — подумал Ред и тут же пожал плечами. — Впрочем, их не отличишь, — решил он, — все острова выглядят одинаково».

Равнодушно, без всякого интереса, Ред подумал о предстоящей неделе. Завтра, когда они высадятся на берег, ноги сразу же промокнут, а в ботинки наберется песок. Придется разгружать один за другим десантные катера и баржи, переносить на берег одну за другой тяжелые корзины и тюки. Если им повезет, высадка произойдет в сравнительно спокойной обстановке, без обстрела высаживающихся войск японской артиллерией и снайперами. Реда охватило чувство гнетущего страха. За этой операцией последует другая, за ней еще одна и еще, и так без конца… Не отрывая взгляда от воды, Ред потер рукой шею. Он почувствовал какую-то необъяснимую слабость во всех суставах своего худого длинного тела. Было около часу ночи.

Через три часа начнется артиллерийская подготовка, а солдаты наспех проглотят вызывающий тошноту завтрак.

Ничего не сделаешь, жить приходилось по принципу: прошел день, ты уцелел, будь доволен и моли бога, чтобы и следующий день прошел так же. Взводу, в котором был Ред, повезло. По крайней мере на завтра. В течение ближайшей недели их взвод, вероятно, будет участвовать в работах на берегу в районе высадки. К тому времени закончатся боевые вылазки и патрулирование неизвестных дорог и районов, а вся операция по высадке и захвату плацдарма войдет в знакомое и вполне сносное русло. Ред сплюнул за борт и энергично потер грубыми шероховатыми пальцами вздувшиеся суставы на левой руке.

На фоне бортовых поручней профиль Реда вырисовывался только благодаря крупному носу и низко висящей челюсти, лунное освещение скрадывало красноту его кожи и волос. Лицо Реда всегда казалось будто ошпаренным кипятком. Оно выглядело бы очень сердитым, если бы не спокойные бледно-голубые глаза, окруженные паутинкой мельчайших морщинок и веснушек. Когда Ред смеялся, обнажались его кривые и пожелтевшие зубы, а из горла вырывались трубные звуки, означавшие у этого человека простодушное и снисходительное веселье. Весь он был каким-то костлявым и шишковатым, и, несмотря на более чем шестифутовый рост, вес его вряд ли превышал сто пятьдесят фунтов.

Ред почесал живот и вдруг вспомнил, что вышел из трюма, не надев на себя спасательного пояса. Он автоматически подумал о том, что из-за этого надо возвращаться в трюм, и очень рассердился сам на себя. «В этой чертовой армии боишься сделать лишний шаг, — сказал себе Ред и снова сплюнул за борт. — Только и думаешь о том, как бы не забыть делать, что тебе приказано». Несколько секунд он все еще раздумывал, следует ли идти за поясом, но потом облегченно вздохнул. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать», — подумал он.

Ред как-то сказал то же самое Хеннесси, парнишке, назначенному в их взвод за пару недель до посадки оперативной группы дивизии на борт судна для настоящей десантной операции. «Спасательный пояс! Пусть о нем беспокоятся такие, как Хеннесси», — подумал Ред теперь.

Однажды ночью Ред и Хеннесси находились на палубе как раз в тот момент, когда прозвучал сигнал воздушной тревоги. Они залезли тогда под спасательную шлюпку и наблюдали оттуда, как маневрируют суда конвоя и как моряки из боевого расчета ближайшего к ним орудия напряженно следят за небом, готовые открыть огонь по первому приказу. Над конвоем кружился японский самолет «зеро», и не менее десятка прожекторов пытались поймать его в свои лучи.

Темное небо рассекали сотни красных следов трассирующих снарядов. Все это очень отличалось от боя, который Реду пришлось видеть ранее: ни жары, ни усталости, красиво, словно в цветном фильме или на картинке в календаре. Он наблюдал бой с каким-то удовольствием и нисколько не испугался даже тогда, когда на расстоянии нескольких сот ярдов от судна на поверхности воды внезапно взорвалась бомба, осветив судно желтовато-багровым сиянием.

Восхищение Реда прервал Хеннесси.

— Боже мой! Я только теперь вспомнил… — произнес он с тревогой.

— Что? — спросил Ред.

— У меня спасательный пояс не надут.

— Я тебе знаешь что посоветую, — расхохотался Ред, — когда судно пойдет ко дну, выбери крысу пожирнее, уцепись за нее, и она дотащит тебя до берега.

— Нет, я серьезно, — продолжал дрожащим от страха голосом Хеннесси. — Надо надуть пояс.

Он с трудом нашел в темноте резиновую трубку и надул пояс.

Реда это очень развеселило. Хеннесси был просто ребенком.

— Ну, теперь ты готов ко всему? — насмешливо спросил Ред.

— А что, — серьезно ответил Хеннесси, — береженого бег бережет. А если в судно попадет бомба? Я не собираюсь идти вместе с ним на дно…

Едва видимый на горизонте остров Анопопей медленно проплывал мимо, как будто это была не земля, а огромный корабль. «Так, так, — лениво раздумывал Ред, — значит, Хеннесси не хочет идти на дно вместе с судном. Он, наверное, относится к таким, которые откладывают деньги на женитьбу еще до того, как найдут себе невесту. Вот что имеешь, если живешь по правилам».

Ред оперся о поручни и взглянул на воду. Несмотря на малый ход, казалось, что вода бежит мимо борта очень быстро. Луна скрылась за облаками, и поверхность моря стала темной и мрачной, а глубина стала казаться бесконечной. Вокруг судна на расстоянии около пятидесяти ярдов светился какой-то едва заметный ореол, а дальше была жуткая темень, настолько плотная, что очертании острова рассмотреть теперь было уже невозможно. Бежавшая мимо борта вода густо пенилась, в ней образовывались воронки и водовороты, которые исчезали потом в расходящихся веером волнах. Реда охватило вдруг чувство горького сострадания к людям — в такие моменты кажется, что ты понимаешь все, чего не хватает людям. Впервые за многие годы он вспомнил о том, как, бывало, возвращался в зимние сумерки из шахты домой. На фоне выпавшего белого снега его фигура выглядела тогда каким-то грязно-серым комом. Придя домой, он молча садился за ужин, приготовленный всегда мрачной и нахмуренной матерью. В неуютном пустом доме вечно стоял какой-то неприятный резкий запах, и каждый человек чувствовал себя в нем чужим по отношению к другому. За все прошедшие годы Ред ни разу не вспоминал о своем доме без горечи, а теперь вот при взгляде на воду впервые почему-то почувствовал жалость к своей почти забытой матери, братьям и сестрам. Он вспомнил многое, о чем было неприятно и тяжело вспоминать, разные случаи из своей беспутной жизни, вспомнил, как обокрал пьяного на лестнице, ведущей в парк Бауэри около Бруклинского моста. Все это он понял и осознал только теперь, после нудного двухнедельного пребывания на судне, в ночь, когда стрелки часов неумолимо приближались к моменту высадки.