Питер Гент - Сорок из Северного Далласа Страница 3

На кухне кроме меня была пара — демонстрирующий загар мужчина в розовой шёлковой рубашке, расстёгнутой до пояса, и очаровательная блондинка лет двадцати, вся в слезах.

— Не надо, киска, — успокаивал её он. — Он хороший парень.

— Зачем ему это надо было! Я ненавижу его!

— Тихо, тихо.

— Никогда больше, Стив!.. — Она подняла глаза и увидела меня. И мужчина повернулся.

— Здорово, Фил, дружище, как дела? — Он протянул мне руку. — Стив Петерсон, мы познакомились на прошлой вечеринке у Энди.

Я пожал его руку, не сводя глаз с девушки.

— А это Брэнда. Она почему-то рассердилась на Энди. Девушка отвернулась к холодильнику.

— Фил, ты играл просто фантастически! — Стив Петерсон хлопнул меня по плечу, потом стал поглаживать мою ключицу. — Твой перехват был великолепен! Ты мой любимый ресивер, Фил! Билл Гилл и Делма Хадл с тобой не сравнятся!

Я кивнул, глядя в пол.

— Слушай, — продолжал он гладить мою ключицу. — Мне надо успокоить её. — Он полез в карман за бумажником. — Звякни мне, когда будет время. Пообедаем вместе. У меня есть к тебе одно любопытное предложение. — Он сунул мне свою визитную карточку, не глядя, я положил её на стол.

— Ещё увидимся. — Он посмотрел на Брэнду, снова на меня. — Не забудь позвонить. У меня много знакомых девочек, и все высокого класса.

Не ответив на его кивок, я посмотрел в гостиную. Хозяин, Лучший Новичок Профессионального футбола за прошлый год Энди Кроуфорд, стоял, опершись на кованую железную перегородку, отделявшую гостиную от столовой, и оживлённо о чём-то разговаривал с Аланом Клариджем, новым защитником из Техаса. Оба были красивыми здоровенными мужиками ростом за сто девяносто, весом за сто, с мускулатурой культуристов. Они были похожи, их нередко принимали за братьев. Кроуфорд показывал на рубашку Клариджа. Едва лишь Кларидж опустил глаза, Кроуфорд сунул ему в нос палец. Опешив, Кларидж отшатнулся, а Кроуфорд залился хохотом, Кларидж тут же бросился на него, и, сцепившись, они с оглушительным грохотом рухнули на пол, опрокинув кресло и стулья. Кларидж упал на Кроуфорда, так они лежали, тяжело дыша, Кларидж что-то прошептал приятелю, нежно погладил по волосам, обнял, и губы их слились в долгом страстном поцелуе.

— Боже мой, куда я попала! — вскрикнула Брэнда и выбежала в сад.

— Она из Методистского университета, — сказал мне Стив Петерсон.

— Привет, Фил! — воскликнул Энди Кроуфорд, заметив меня. — Рад, что ты зашёл. — Он поднялся с пола, мы пожали друг другу руки.

Кларидж тоже встал и пошёл в спальню Кроуфорда, чтобы сменить разорванную рубашку.

— Фил, старина, — спросил у меня Кроуфорд, — ты с девочкой?

Я отрицательно качнул головой.

— Погоди, я сейчас найду какую-нибудь.

Вечеринка, судя по всему, началась давно, в середине дня, но ещё не достигла апогея. Это была обычная вечеринка — не чета тем, которые мы устраивали по воскресеньям после матчей. За неделю тренировок перед игрой и во время игры накапливается столько страха, боли, усталости, разочарования, отчаяния, злости, ненависти, а вдобавок и допинга, что разрядка необходима, иначе всё это, вместе взятое, может разорвать изнутри. Смешайте допинг, спиртное, марихуану с тем, что накапливается за неделю в стодвадцатипятикилограммовом теле игрока, а затем помножьте всё на двадцать — и вы поймёте, что такое послематчевая вечеринка. Можно ожидать любых сюрпризов. Были у этих вечеринок и дополнительные катализаторы — жёны. Моя вера в развод как единственную здоровую Американскую Традицию укреплялась после каждой вечеринки всё больше, каждый раз я убеждался, что одним из немногих триумфов в моей жизни был развод с женой. Массивные гранёные вазы и пепельницы были любимым оружием жён, рваные кровоточащие раны — результатом ссор. Порой жены объединялись и вместе пытались противостоять безумию наших послематчевых вечеринок. У нас была своя жизнь, свои секреты — раздевалок, тренировочных лагерей, отелей, и никогда наши секреты, наши тайны, как бы мы друг к другу ни относились, не доходили до жён. И у них была своя жизнь: вечерами за игрой в бридж или у телевизора они вырабатывали стратегию и тактику борьбы с мужским шовинизмом — с нами. Подобно большинству женщин, наши жёны мечтали не о безумных пьяных оргиях, которые устраивали мы, а о светских балах, известных им по книгам и фильмам.

Однажды в конце ноября, в воскресенье, измученный, я вернулся домой после досадного проигрыша в Балтиморе. На пороге меня встретила жена, одетая в костюм кролика. Был День всех святых, и жёны готовили костюмированный бал.

— Скорей одевайся и поехали! — В руках она держала такой же костюм для меня.

Я сказал, что никуда не поеду. Отдав матчу все силы, пот и много крови — и всё ради поражения, я не собирался теперь пить со своими партнёрами, щеголяя пушистым белым хвостом и длинными ушами.

— Ты не любишь, не любишь меня! — зарыдала она. — Ты никого, кроме себя, не любишь! Мне поручили бар, ты просто обязан надеть костюм!

— Ради всего святого, пощади, я не хочу появляться в зале «Шератона» в виде рождественского кролика!

— Это не рождество, а День всех святых! — Она вытерла нос маленькой белой лапкой.

— Послушай, я уже свалял дурака перед семьюдесятью тысячами зрителей! (Получив пас, я не удержал мяч, а мой проход мог бы решить исход матча.) Оставь меня в покое! Я устал.

— Ты всегда дома усталый! И у тебя ни на что нет сил! А вот на то, чтобы пьянствовать и спать с этими стервами из Рок-Сити, у тебя есть силы, да ещё сколько! — Она дёрнула себя за висящее ухо. — Ты понимаешь, что я тоже человек, женщина, и я хочу быть… со всеми, быть, как все.

— Давай обсудим это в другой раз.

— Ты всегда делаешь то, чего не хочу я, и наоборот! — На лице её выступил пот, кроличий костюм был тёплый. — И я знаю, ты бы никогда не женился на мне, если бы… Сознайся! Скажи хоть раз правду!

Я должен был возразить (хотя причиной женитьбы была всё-таки беременность, закончившаяся, кстати, выкидышем), я должен был тут же, не теряя ни секунды, возразить, а я потерял и секунду, и пять — возможно, оттого, что слишком устал. Или намеренно.

— Нет-нет, что ты, — сказал я, помолчав. — Я бы в любом случае на тебе женился…

Было поздно.

— Сволочь! — взвизгнула она. — Сейчас ты узнаешь!.. — Она бросилась на кухню, начала судорожно искать что-то в шкафу. За месяц это была четвёртая попытка покончить с собой. Уже использовались в этих целях огромный кухонный нож, снотворное, а на прошлой неделе — картофелечистка. Я пошёл наверх, потому что не держался уже на ногах от усталости. Такой был пас. Редкостный был пас. — Подонок! — завопила жена, когда я поднялся на верхнюю площадку. — Тебе плевать на меня, пусть я сдохну! Мразь, дрянь! Чёрт бы тебя побрал, скотина!

Мяч был уже у меня на кончиках пальцев. Должно быть, я споткнулся. Или меня сбили. Так или иначе — мяч вылетел у меня из рук. А пас был редкостный.

Я умывался, а внизу она хлопала дверьми и била посуду. Больше всего её заводило то, что я не обращал внимания на истерику. Но я не собирался драться с ней — царапины от ногтей, долго не заживают. Когда я спустился, Тони Беннетт пел о сердце, которое он оставил в Сан-Франциско. Это была песня нашего колледжа. Она сидела на полу в гостиной и листала альбом с нашими свадебными фотографиями. Лицо её было заплаканным, кроличьи уши свисали вниз. Она подняла красные глаза.

— Дурак. — Слеза скользнула по кроличьему усу и повисла на конце. — Дурак. Я люблю тебя.

Я засмеялся — и это было последней каплей. Она вскочила, сорвала с себя костюм, схватила мой со стола, выбежала во двор, швырнула на землю, облила костюмы бензином и подожгла. Почти голая, с вздымающейся грудью, с бешено сверкающими глазами, она смотрела, как кроличьи костюмы превращаются в пепел.

Через несколько минут, храня хрупкое перемирие, мы ехали на вечеринку в обычной одежде. Она молчала.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Замечательно!

— Прости, но я правда чудовищно устал и…

— Ты всегда приходишь домой усталым, другим я тебя не помню. А когда Б. А. делает что-то такое, что тебе не по душе, ты вообще домой не приходишь. Мне это до смерти надоело. Я не могу больше. — Она спрятала лицо в меховой воротник. — Я хочу ребёнка, — сказала погодя очень тихо.

— Ты же знаешь, у нас пока нет для этого денег.

— Почему? Ты же много получаешь.

— Шестнадцать тысяч долларов — это не много. Если учесть, что мы платим за дом по триста долларов и держим горничную. А после сегодняшнего матча меня вообще могут выгнать. О, чёрт! Ведь он же был у меня в руках! И защитник упал… Проклятье!

— Ты думаешь только о своём футболе.

— Это не мой, а наш футбол. Если ты не хочешь идти работать. Впереди меня никого не было до самой лицевой линии! Как я его упустил!

— Если б ты не бросил работу у Брукса, нам бы не пришлось думать о деньгах.