Эдуард Лимонов - По тюрьмам Страница 3

Вдруг меня открыли сверкающему полдню. Был ветер, зной, и, бледный, я обнаружил себя на пустом поле аэродрома. Рядом находился длинный узкий самолет с трапом. Приказали идти по трапу. В самолете воняло, как во всех самолетах: вчерашней блевотиной, технической пылью, шампунем для ковров, воняло свиноподобными: их нагуталиненными ботинками на шнурках и их свиной плотью, армейскими новенькими прибамбасами и смазкой навороченных автоматов. В наручниках меня провели через весь самолет и посадили в самом дальнем салоне, в самом последнем ряду. К окну вначале сел гигант-блондин, украшенный ржаными усиками. Каждая его оголенная до плеча рука была как моя ляжка. Через проход напротив уселся тип с навороченным стрелковым чудом (оптика, непонятные кнопки, наросты, рожки) и уставил его в меня. Физиономия его — о Боже! только этого не хватало — была украшена черными боевыми узорами! Вслед за мной ввели маленькую Нину Силину. Ее также охраняли двое. Только у окна вместо ржаноусого уселась мощная блондинка-спецназовка, офицерша.

В нашем салоне, помимо меня и товарища Силиной, в таком же порядке поместили товарищей Аксенова и Пентелюка. То есть по принципу нанизанного на шампур шашлыка: лук-мясо-лук. Солдат-революционер-солдат. Два слизняка, предатели Карягин и Лалетин, помещались в ином салоне, ближе к носу самолета. Там же, в неведомых глубинах, летели офицеры ФСБ и телеоператоры, снимавшие нашу загрузку из тюрьмы Лефортово и на аэродроме. Это был спецрейс. Государство, дабы перевезти шесть национал-большевиков, одна из них — девочка метр с кепкой, мобилизовало столько свиней и целый правительственный самолет, гудя, вывез нас на взлетную полосу.

Мы взлетели в июльское небо. Ржавоусый затянул окно серой занавеской. Его примеру последовали все конвоиры. В салоне установилась ровная, серо-бежевая, воняющая вещевым складом, мелкая вселенная. Небо нам закрыли, чтобы мы не могли ориентироваться в розе ветров: север-юг, запад-восток, идентифицировать облака?

Рейс был короткий. Но, учитывая путешествие из тюрьмы Лефортово на военный аэродром, московские пробки, вынужденные ожидания повсюду, прошли уже многие часы. Мочевой пузырь поджало. Я обратился к держащему меня на линии огня супермену в боевых узорах. «Я хочу в туалет», — просто сказал я. Он искривился лицом, но ничего не ответил и только делал движения зрачками и губами, как немой, не отрывая рук от своего чудо-оружия. Он явно нервничал. Стал двигать губами, как будто говорил, но звуки изо рта не исходили. Идиот! — подумал я и повернулся к дремлющему рядом рыжеусому. Толкнул его локтем, так как ничего иного придумать не мог, руки же мои были в наручниках. «Хочу в туалет!» — сказал я. «Не положено!» — заявил добродушно ржаноусый хряк и закрыл глаза. Я подумал, что они воспитали породу дебилов-свиней, половина которых — перепуганные, а другая половина — замедленные. В довершение всего неизвестный мне офицер прошел в туалет как раз за моей спиной и слил там воду. Было непонятно, почему мне нельзя пройти туда же и отлить. Наконец, самолет сел. В этот момент, к конфузу наших конвоиров и к позору супермена, целившего в товарища Силину, упал на пол его, супермена, навороченный прибор для скорострельного убиения! Пиздец, да и только! Нина, довольно улыбаясь, обернулась ко мне. Я ответил ей довольной улыбкой.

Нас повели по самолету к выходу. В ближайшем к выходу салоне между проводами, катушками и камерами помещались несколько юношей с рыбьими глазами. Один из них спросил, впрочем, стесняясь своей подлой роли: «Господин Лимонов, не хотите ли Вы прокомментировать свой приезд в Саратов?»

«Нет, — сказал я, — не желаю». И вышел из самолета на трап. Где на меня вылилось горячее июльское небо. Самолет окружали десяток автомобилей. У автомобилей стояли группкой военные и гражданские люди. Некоторые из них седые и старые. Ясно было, что это эфэсбэшное и прокурорское начальство. Был осуществлен долго планировавшийся перевоз государственных преступников из города Москвы в город Саратов. Вот они и собрались как на праздник. Возможно, сдав нас в тюрьму, они поедут пить водку. Сопровождаемый свиносолдатами, я спустился на бетон аэродрома. Как выяснилось позднее, это был военный аэродром города Энгельса.

Меня и товарищей Аксенова и Пентелюка загнали в зарешеченный хвост военного джипа. В наручниках. Клетка имела два сиденья. Мы с Аксеновым уселись на одном сиденье, Пентелюк — напротив. Мы увидели друг друга первый раз за пятнадцать месяцев. (С Сергеем Аксеновым я, по правде говоря, встретился в автозэке в октябре 2001 года по недосмотру ментов. Нас обоих возили в Лефортовский суд по поводу смены меры пресечения. На обратном пути олухи-менты посадили нас, подельников, не разобравшись, в одну голубятню.) Мы некоторое время оставались в джипе, сидя на солнцепеке на взлетной полосе. Затем караван построился и двинулся. Когда мы переезжали Волгу, стало ясно, что нас везут в Саратовский централ. Это определил Пентелюк, ведь его арестовывали здесь в марте 2001 года. Перебивая друг друга, мы, радостные, как дети, рассказывали о своей жизни в Лефортово. И жадно разглядывали пыльный, старый, раздолбанный город Саратов. Свиньи в новеньких формах с презрением смотрели на пыльные улицы. Мы смотрели с нежностью. Даже самые оцарапанные ноги любой дешевой шалавы представлялись нам после Лефортовской тьмы обожаемым предметом.

Во дворе Саратовского централа ходили, как на сценической площадке фильма «1984», толпы в черных робах и черных высоких кепи. Мы, питомцы тюремных казематов Лефортово, догадались, что это хозбанда. Однако их была целая тьма, слишком много. Двор тюрьмы, оказалось, кипел жизнью. Сопровождающие нас лица вышли из своих автомобилей и ушли в здание тюрьмы. От одного из автомобилей нашего каравана отделился… не кто иной, как высокий подполковник Кузнецов в темных очках. Первым его увидел Сергей Аксенов и показал мне. Почему оперативник, арестовывавший нас во главе группы захвата на Алтае, явился сажать нас в тюрьму в городе Саратове, мне было абсолютно непонятно. Неизвестно также было, нарушают они этим какой-либо закон либо не нарушают. Впрочем, они всегда нарушают законы.

Через некоторое время из джипа первым вынули меня и повели в тюрьму. Предварительно сняв с меня наручники и выдав мне мои вещи: две сумки и пакет. В пакете у меня была еда: чай, сахар, возможно, что-то еще, я уже не помню. Совсем недавно это было, а я уже запамятовал свои московские продукты, привезенные в Саратов. Напрягаясь, я втащил свое добро во входное отверстие тюрьмы. И пошел туда, куда вели. Мне приказали встать у стены в самом конце коридора. Приказали поставить вещи. Я поставил. Слева в углу располагались две клетки, углом друг к другу. Одна клетка, очевидно служившая отстойником, была полностью забита арестованными. Другая — пустая. Меня посадили в пустую. Клетка была в состоянии крайнего ущерба, в ней воняло мочой и пылью, а из пола торчала вонючая обрезанная труба. Убедившись, что soldaten, приведший меня, ушел, я приблизился к трубе, расстегнул молнию и с облегчением отлил, целя в трубу. И мне по окончании этого примитивного физиологического действа стало хорошо. Когда они еще выведут меня в туалет. Правда, был риск сразу получить по плечам дубинкой. Впрочем, я не знаю, как бы они меня наказали. Вернее всего, предпочли бы не заметить.

Soldaten привел офицеров. Меня вывели в коридор, поставили у моих вещей. Приказали повернуться, назваться и перечислить статьи. Из переполненной клетки отстойника за мной следили десятки глаз, и нагрелись от напряжения столько же ушей. Я назвался и перечислил статьи: 205-я, 208-я, 222-я, ч. 3 и 280-я. Меня опять упрятали в пустую клетку, гремя ключами. И пока все это делалось, в арестантской отстойника стояла гробовая тишина уважения.

После нескольких минут перешептывания они отважились.

— Уважаемый, а уважаемый. Подойди к решке. — Я подошел.

— Ты откуда, уважаемый? — спросил самый ужасный из них.

Я рассказал им откуда.

— Здесь хуево, — сказали они. — Очень хуево.

— Тюрьма что, красная? — спросил я.

— Краснее не бывает, — сказали они, стесняясь.

Так я прибыл в Саратов. За тридцать три года до этого в стихотворении «Саратов», написанном в 1968 году в Москве, я предсказал, что мне придется иметь дело с Саратовом.

ГЛАВА 3

9 июля 2002 года на втором судебном заседании судья Матросов В.М. удовлетворил ходатайство вновь назначенных по делу пяти саратовских адвокатов и дал им два месяца на ознакомление с нашим уголовным делом. Одновременно судья удовлетворил и мое ходатайство и разрешил мне ознакомиться с аудио— и видеокассетами уголовного дела № 171.

Таким образом, в середине июля меня стали вывозить на суд-допросы. Я выходил из камеры № 125, оставляя заспанных сокамерников старшего Игоря и пиздюка Антона, земляков из города Татищева, и, держа руки с тетрадками за спиной, спускался вниз по металлическому трапу. Попадал на первый этаж и называл ФИО. Меня определяли в одно из пяти помещений: либо в одну из трех адвокатских комнат, либо в одну из двух клеток. В помещениях обычно скапливалось по 15—20 зэка. Собрав, нас закрывали. Примерно через час производили над нами медосмотр, затем шмон. А далее грузили в воронок или в автобус. Все вместе это действо называется «сборка», хотя в Саратовском централе я не слышал, чтобы этот утренний комплексный балет так называли, это московский термин. Во время всех этих действий зэки имеют возможность от полутора до двух часов общаться друг с другом. Здесь мы знакомимся, обмениваемся новостями и слухами. Спуститься на суд-допрос — это как сходить на базар, можно узнать все тюремные новости.