Александр Смоленский - Восстание вассала Страница 3

Данист никак не отреагировал. По тому, как время от времени начинала ходить ходуном его спина под некогда модной майкой, старик понял, что Денису совсем плохо. Куда делась его хваленая выдержка, которую в зоне уважали не только сидельцы, но даже надзиратели-воспитатели? Впрочем, вопрос, который задал себе Вась Вась, был чисто риторическим. Рано или поздно за решеткой из тела выжимается любая «вольная» натура.

«Господи! – вновь чуть не завыл Данист. – Всего четыре года, а я уже не человек. Зверь какой-то. Разве можно так себя вести?! Разве мог я даже в кошмарном сне представить, что пройду через такие унижения. Это в книгах легко писать про „испытания на прочность“, а в жизни? Чур-чур. Не хотел я никаких проверок на прочность».

За 1460 дней и ночей – почти столько, сколько продолжалась война, невольно сравнил Денис, – он по-настоящему так ни разу и не заснул, ворочаясь на жесткой металлической сетке, ребра которой безжалостно впивались в тело. За что же судьба так жестоко и несправедливо обошлась с ним? Ведь он вроде никому не желал зла. Роясь в файлах памяти, Денис не находил ни единого повода укорить себя в каких-либо смертных грехах. Ну, делал деньги! Ну и что с того?! Кто их в стране не делал? Можно подумать, все паиньки, только он – выродок. Но ведь то, что он совершал в «лихие девяностые», творили и другие «умники» вроде него самого! Все гребли бешеные миллионы.

Нет, не так. В том-то и дело, что не так. Как лихо повернули прокуроры. Как подхватили газетчики. Мол, он не просто греб деньги лопатой. Если бы! Мол, он без зазрения совести, словно мышь в бесхозном складе, растаскивал несметные богатства страны, управляемой в то время скудоумными и жадными маргиналами!

Попробуй с этим поспорить! Но даже если это и так, почему он должен держать ответ и страдать, как Иисус, за всех?! Почему? Почему? Разве это по-божески?

В душе Данист, конечно же, знал ответ на этот сакраментальный вопрос, но загонял его в самые далекие закоулки сознания. Трудно, если не сказать невозможно, заглянуть в собственные глубины. В собственных ошибках бывает признаться легче.

Неожиданно защемило в груди. Такое стало случаться все чаще и чаще. То ли действительно шалит сердце, то ли невралгия – попробуй тут разбери. У докторов один ответ – пройдет, в лучшем случае посоветуют пососать валидол. И непременно добавят: у вас, Денис Борисович, полная тумбочка лекарств, на всю колонию хватит.

Незаметно, чтобы не привлечь внимание Вась Вася, Денис стал массировать грудь. Вроде проходит, но дальше-то что? Как пережить, переболеть, перетерпеть то, что ждет его впереди? Эти сволочи в любой момент могут присудить еще «десятку», а то и побольше… И тогда уж точно кранты. Окончательно «прощайте» растравляющие душу мечты снова увидеть лазурное море, яркое южное солнце и высокое-высокое небо вместо грязно-серого лоскутка почти под потолком.

Почему-то именно буйные краски морских курортов, которые в той, некогда счастливой жизни были для него таким же обыденным явлением, как утренний кофе, здесь, на зоне, неизменно ассоциировались с земным раем. Не очень оригинально, но именно так. Увы, тот сказочный мир, где он чувствовал себя королем, кумиром, любимцем дам и «преданных до гроба» друзей, был недосягаем. Остались лишь туманные воспоминания и лоскутные сны, – надо отдать им должное, – не раз спасавшие Даниста от помешательства.

Сам еще не понимая, почему, Денис резко вскочил с нар. Мгновенно закружилась голова. Заключенный 1313 знал, что это пройдет, стоит только адаптироваться к вертикальному положению. Гораздо больше волновала мысль, подкинувшая его. Что-то об адвокатах.

Ах, да! Это Вась Вась спросил о них пару минут назад. Мол, нашли новую зацепку, дабы вытащить его из колонии?

Боже! Если б кто знал, как же он устал от этих адвокатов! Таких денег, какие он им платил, эти парни не получали еще никогда. Особенно старик. Худющий, вреднючий… Надменный, как индюк. Но где взять других?! Одни, видно, окончательно поставили на нем крест. Другим явно намекнули, чтоб не усердствовали. По сути, только старик и остался со своими, так сказать, учениками. Как же он усердно втолковывал, что вот-вот будет пройден Рубикон, полсрока за решеткой. Будто Денис не понимал, к чему тот клонит. Пора, мол, апеллировать к властям об условно-досрочном освобождении.

– А надо ли? – спросил он, когда адвокат вызвал на очередное свидание. – У них все ходы просчитаны. Вы же наверняка читали, какой шум раздула пресса. Вроде в поддержку, а на самом деле, на мою погибель. Опять «медвежья услуга», причем явно инспирированная. Вы, случайно, не догадываетесь, кем?

Старик хмыкнул в козлиную бородку, как бы положительно оценивая удачную шутку.

– Откуда у вас такой пессимизм, мой друг? Вы же борец! Мы еще с вами повоюем!

Началось! Очередная обработка, Денис тоже усмехнулся собственным мыслям.

– О! Вижу, вы улыбаетесь! И это многообещающий знак, мой дорогой! – как всегда без запинки, с паузами только на восклицания, зазвучал хорошо поставленный голос.

– Да, улыбаюсь. Например, тому, что вы, сэр, отлично понимаете: новое обращение в суд на фоне того, что происходит в стране, чревато не досрочным освобождением, а лишь добавлением срока. Оба знаем это. Так нет, вы упорно давите на мою психику. Поймите, я устал. Не хочу новых разочарований, не хочу, чтобы нервничала мама в ожидании манны небесной. Не хочу новых издевательств в зоне. Поймите, не хо-о-чу!

Сидя на табурете, Данист испытующе наблюдал за реакцией адвоката. Ведь должно же быть в нем хоть немного искреннего сострадания, а не только профессиональные инстинкты.

Адвокат по-прежнему нарезал круги вокруг табурета, при этом взгляд не ловил. Плохой знак.

– И потом, мне, честно говоря, не очень даже хочется, как было поначалу, палить и палить деньги, – не очень уверенный в том, что говорит, продолжил заключенный. – Откуда у всех представление, что у меня их – бездонная бочка? Зэки клянчат, охранники вымогают… Опять же вы… Что вы на меня так смотрите? Простите, но и ваша команда не отличается благотворительностью. Если вы так уверены, что на сей раз все срастется, так, может, и деньги потом? Адвокат замер как вкопанный.

– Что касается гонораров, так в данном случае можно несколько сократить издержки.

– Вы о себе или обо всех?

– Пока, мой дорогой, исключительно о своем отношении к делу. Но, надеюсь, коллеги меня поддержат.

…Вспомнил!

Денис снова оказался в своей камере, где рядом дремал Вась Вась. Упаси бог проговориться о том, на что решился. Решился окончательно и бесповоротно. Нет уж! По крайней мере, шансов будет больше.

Что-то это все напоминает…

Давно, еще в годы безмятежной юности, склонный к философским экзерсисам Денис любил поразмышлять над тем, что сей бренный мир подчинен строгим законам симметрии и раскачивающегося маятника. Под знаком плюс обязательно сокрыт знак минус. Иначе мироздание просто не могло бы существовать. Эту аксиому, казалось, он уже тогда хорошо усвоил.

Так почему бы не поверить вновь алгеброй гармонию?! Так, кажется, у Пушкина. Если предположить, что сейчас в его законном стремлении к знаку «плюс» наблюдается закономерный и почти окончательный провал, то в стремлении к знаку «минус» можно ожидать удачу?! Конечно, одно дело – предполагать, надеяться, а другое – столкнуться с действием этой непреложной истины в реальной жизни. Причем не в спекуляции компьютерами, чем он баловался на заре своей бизнес-карьеры, а на собственной судьбе.

Изменить ее раз и навсегда! Кто еще подумает о нем, если не он сам?!

2

– Скажи водителю, чтобы сделал звук громче, – сидя на заднем сиденье и прислушиваясь к эфиру, попросил начальника своей службы безопасности глава Фонда глобальной политики. – На какой это волне?

– Так 91,2. «Эхо Москвы». – Макарыч охотно выполнил просьбу шефа. – Водила у нас умный. Он всегда их радио слушает.

Охранник хотел что-то добавить, но Бессмертнов его опередил.

– Я просил не комментировать, а сделать звук громче. Сделал?

– Так точно, Андрей Андреевич.

– Молодец. А теперь помолчи. Дай послушать.

Ведущий между тем с нескрываемой издевкой говорил о некой личности. Бессмертнов напряг слух.

«– Он не раскаивается, не закладывает руки за спину, не танцует, не поет и не хочет становиться швеей-мотористкой. Одним словом, злостный беспредельщик. Никакого освобождения: ни условного, ни досрочного, – смешно картавил журналист. – Если бы заключенного с таким „беспредельным поведением“ звали не „Данист“, портрет его висел бы на доске почета колонии или в красном углу. И начальство бы на него молилось. Понятно это всем, даже судьям. Если бы махнули платком из-за „Стенки“, никто бы не стал заморачиваться незаложенными за спину руками или неучастием в самодеятельности. Было ли вообще намерение освободить Даниста? Об этом хочу спросить слушателей после моей ремарки».