Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981) Страница 3

Когда стиснутая двумя крутолобыми Я запятая ярко вспыхнула, зрители на набережных поняли, что это и есть тот самый Третий Намек, о котором говорил крылатый Горгэз на последнем съезде Обновленных. Мощная овация надолго повисла над Каналом.

Запятая тем временем исчезла, всплыла и развалила Я на жёлтые точки. Разрушив Я, запятая оказалась в верхнем полукруге В, и буква податливо расползлась; сзади надвинулось Л, но, зацепившись за запятую, прогнулось и распалось; следующее Я каким-то чудом проплыло сквозь рой огней и благополучно двинулось догонять ОДНИМ ИЗ ВАЖНЕЙШИХ ВОПРОСОВ СОВРЕМЕННОГО ЦЕЛЕВОГО СТРОИТЕЛЬСТВА БОРО ЯВЛЯЛСЯ

Овация продолжалась, а на чёрном зеркале реки неспешно разворачивались дальнейшие события этой роковой ночи.

ЕТСЯ, вклинившись в самую гущу огненных точек, стало складываться гармошкой и превратилось в сложную фигуру, напоминающую переплет необычного окна; саморазрушаясь, наползло И БУДЕТ ЯВЛЯТЬСЯ, пополнив факельный рой; более осторожный ВОПРОС попытался обогнуть опасную зону, но расплющился о гранитную стену; длинное СВОЕВРЕМЕННОГО оказалось прочнее предыдущих слов и до последнего старалось выжить, извиваясь, словно гусеница в муравейнике; остальные слова конца цитаты погибли одно за другим.

Во время крушения овация гремела не смолкая. И только когда распалось последнее слово, набережные постепенно смолкли. Толпа ночных зрителей оцепенела и, затаив дыхание, смотрела вниз.

Там шло лихорадочное движение: огни метались, роились, пытаясь выстроить вторую часть цитаты, но скелетоподобные полосы слов тут же разваливались на жёлтый бисер. Когда ОДНИМ ИЗ ВАЖНЕЙШИХ ВОПРОСОВ СОВРЕМЕННОГО ЦЕЛЕВОГО СТРОИТЕЛЬСТВА БОРО ЯВЛЯЛСЯ Я благополучно проплыло Второй Мост, разделяющий своим чугунным телом два сословия, Основные массы встретили огненные слова такой громоподобной овацией, что огни факелов затрепетали, грозя потухнуть.

1979–1988 гг.

Дыра

Впервые Матвей Бурмистров обнаружил ее в четверг на вечерней поверке.

Как обычно все построились восьмиконечной звездой на бетонной площадке возле Объекта, вытянули руки по швам и не мигая уставились в серое октябрьское небо.

Выкликающий, стоя в центре звезды на высокой бетонной тумбе, громким чётким голосом называл номера, и каждый трудовой десантник, услыша свой номер, стремительно вытягивал вверх сжатый кулак и кричал:

— Телом и душой!

Когда подошла очередь Матвея, он напрягся в секунду, весь обратился в слух и, поймав большими, прижатыми к голове ушами скороговорку выкликающего: «дветысячивосемьсотсороктретииий», глухо щёлкнул сапогами, выбросил крепко сжатый кулак и выпалил:

— Теломидууушооой!

Но в короткий промежуток между стуком сапог и молодым голосом Матвея вкрался ещё один странный неприятный звук — треск рвущейся материи. Заметив, как медленно наливаются алым уши рядом стоящих братьев по труду, Бурмистров понял, что они тоже услышали это.

За ужином и на вечерних занятиях Матвей был как всегда спокоен и целеустремлённо-сосредоточен.

Но когда легли спать, он тихо встал, подошёл к маленькому барачному окну и при лунном свете осмотрел свою униформу. Матвей долго перебирал пальцами грубую мешковину, щурился сквозь неё на большую белую луну, тряс перед глазами и никак не мог найти дефекта. «Показалось», — устало подумал он и вдруг увидел её — маленькую, неровную, отвратительную, под мышкой, у самого основания правого рукава. Не справляясь с дрожью побелевших рук, Бурмистров ощупал её, словно пытаясь убедиться в реальности разрушенной материи. Дырка. Дырка под мышкой.

Толстая мешковина в этом месте давно уже утратила свой глухой серый цвет, подёрнулась белёсо-жёлтым налётом. Нитки ослабли и, казалось, стали реже.

Матвей поднёс скомканную гимнастёрку к лицу и осторожно понюхал дырку. Она пахла потом, дымом и гнилыми барачными брёвнами.

Эти запахи, знакомые Матвею с детства, немного успокоили его, и густой липкий ужас, текущий из чёрной, с неровными краями дыры, постепенно угас. Матвей на цыпочках подошёл к своим нарам, вытянул из-под тюфяка жестяную коробочку, открыл, нашёл иголку со вдетой суровой ниткой, извернувшись к окну, аккуратно зашил дырку.

Весь следующий день Матвей работал как никогда. Два его молодых помощника, едва успевавшие подавать ему кирпичи и раствор, взмокли и устали уже к двенадцати. Матвей попросил сменить их и продолжал работать в том же темпе.

За шесть лет строительства Объекта он научился с виртуозной быстротой и точностью класть кирпичи и по праву входил в сотню Ударного Десанта Первой Степени.

И на этот раз руки не изменили ему — тысяча двести восемьдесят семь кирпичей, уложенных Бурмистровым, стояли плотной монолитной стеной с ровным, уверенно законченным верхом. И хотя любую ежедневную кладку Бурмистров никогда не оставлял со ступенчатым, ломаным верхом, на этот раз свежесложенная стена отличалась какой-то особенной строгостью и чистотой линий, исключавшей, казалось, самый мизерный перекос.

На политзанятиях Матвея вызвали всего один раз. Ему достался восемьдесят третий съезд Трудового Союза Населения, о котором он сумел рассказать так чётко и лаконично и в то же время с такими исчерпывающими подробностями, что ведущий, выслушав его ответ, вытянул перед собой руки и в знак высшей оценки сцепил их замком.

На вечерней поверке Матвей одним из первых занял своё место в огромной трёхтысячной звезде, накрыл подошвами выведенный на бетоне номер, развёл носки сапог на девяносто градусов и, плотно прижав руки к бёдрам, запрокинул голову в небо.

Пока выкликающий, судорожно глотая сухой осенний воздух, добирался до номера Матвея, Бурмистров силился угадать в контуре небольшого серо-бурого облака ястребиный профиль Великого. Но облако, зацепившись нижним концом за огромную, похожую на смятую башню тучу, странно растянулось, осело вниз и, расползаясь рваными клочьями, попеременно становясь навьюченным ослом, раздавленной собакой, крокодилом, лежащей женщиной, наконец вытянулось в длинную, плавно изогнутую ленту.

— Дветысячивосемьсотсороктрееетииий!

Смуглый жилистый кулак ткнулся в успевшую развалиться на рыхлые куски башню; Матвей открыл рот, но опережая его ответ, над неподвижными бритыми головами снова проползло сухое, вкрадчивое:

— Хыыыытрррр…

Матвей почувствовал, как холодный воздух хлынул в прореху. Выкликающий повернул к нему напряжённо побелевшее лицо.

— Теломидушооой!!! — зажмурив глаза, Матвей крикнул так сильно, что в правом ухе тонко прокатилась гранёная горошина и долго стояло поющее хрустальное эхо.

Когда после общей команды третий клин звезды, в котором стоял Матвей, плавно отделился от соседних и, сотрясая бетон гулким вкрадчивым ритмом единого шага, двинулся к своему бараку, Бурмистров покосился на товарищей и заметил, как настороженно белеют в густеющем воздухе их худые шеи, полуутопленные в серых воротничках.

За ужином Матвей несколько раз пытался встретиться глазами или перемигнуться с кем-нибудь из соседей по узкому деревянному столу, но они бледнели, опуская глаза или отворачиваясь.

На вечерних занятиях высокий сухощавый опрашивающий монотонно расхаживал по классу, теребил прикреплённый к воротничку платиновый треугольник, слушал ответы и молча давал им оценки: сцепленные перед собой руки — пять, рука, согнутая в локте — четыре, поднятая ладонь — три, удар железной палкой — два.

Бурмистров, сжатый с боков неподвижными товарищами, сидел на шестой скамейке и, ожидая вызова, цепенел, чувствуя, как пот сползает по бритому затылку к туго стянутой воротничком шее, а впалые щёки исходят томительным жаром.

Но вызова не было — опрашивающий требовательно касался длинной стальной палкой далеко и близко видящих, заставляя их мгновенно вскочить и, глядя в потолок, безостановочно излагать выученное.

Уже успели ответить прижавшиеся к Матвею соседи, а он всё сидел, наливался потом, слушал бесконечные разноголосицы монологов и ждал, ждал, ждал.

Ждал чугунеющим, оцепеневшим, стиснутым телом.

Через час, когда минутная стрелка наползла на часовую, Бурмистров с трудом оторвал глаза от собственных колен и посмотрел на стоящего боком опрашивающего.

Тот моментально обернулся и, поймав взгляд Матвея своими маленькими птичьими глазками, испуганно шарахнулся в сторону, задев ногой высокий худой стул.

Стул медленно накренился и упал.

Отвечающий — низкорослый, горбоносый десантник — сбился, два раза беззвучно втянул посеревшими губами тяжёлый воздух, качнулся назад и выжал из себя остатки зыбкой, разваливающейся речи:

— Ииии. Сразу после зззаавершения Великого Двадцать Восьмого Совета Слепоглухонемых Ударников были выдвинуты основные нормы выработки кооожгалантерейного и сермяжно-прикладного сырья. Пппосле. Пооосле завершения нааграждены ооорденом сожжёноого сердца следууующие братья ппо. Ппо труду: Лысов, Соев, Кривожабов, Рууухин, Лыпятский, Повзнер, Урисов, Любавин, Крысович, Шрейдер… Ббборзунов, Молотковский, Сокин, Эллинторович, Клочковертов… Баруз…