Уильям Сароян - Мама, я люблю тебя Страница 3

— Что нас чуть не убило?

— Жизнь в одном доме, одной семьей.

— Почему? Разве трудно жить одной семьей?

— Для меня и твоего отца — трудно. Думаю, что и для всех трудно — но, может, я ошибаюсь. Я сужу по тому, что вижу вокруг. Возьми, к примеру, мою лучшую подругу Клару Кулбо. Она прожила двадцать лет в одном доме с мужем и тремя детьми, и ты посмотри только, что с ними стало.

— А что?

— Неживые они, вот что. Встают по утрам, едят и двигаются, но они как мертвые. Вот тебе семья.

Вдруг зазвонил телефон, и из-за этого я не смогла попросить Маму Девочку, чтобы она толком объяснила мне про семью. Нужно было ждать.

— Глэдис! — завизжала в трубку Мама Девочка. — Слушай: теперь или никогда. Должна же я наконец когда-нибудь начать в театре! Вчера я чуть было не отправилась на очередное сборище, как вдруг решила: пропади они пропадом, эти сборища, раз и навсегда. Не хочу я всю жизнь быть хорошенькой девушкой на вечеринках. Это меня не греет — вот и все. Поэтому я прилетела сюда и через час встречаюсь с Майком Макклэтчи.

Мама Девочка говорила и говорила, и пила кофе, и курила сигарету за сигаретой, потому что Глэдис — это Глэдис Дюбарри, а вы ведь знаете, кто это: одна из самых богатых девушек в мире, вот кто, и лучший друг Мамы Девочки, лучший даже, чем Клара, потому что Глэдис и Мама Девочка дружили еще тогда, когда были маленькими девочками и обе были несчастные.

Они проговорили долго, а потом Мама Девочка быстро разделась и влезла в ванну, а потом вылезла и оделась. Она выкатила столик в коридор и уложила меня в постель, и дала мне книгу «Однажды рано утром», почти без картинок, про великих людей, когда они были маленькие, и сказала:

— Я иду на ланч с мистером Макклэтчи, а ты читай, отдыхай и спи. Я опаздываю, но к половине третьего, вероятно, буду там, а к половине пятого вернусь, и тогда мы решим, что делать вечером. Договорились?

— Договорились. Кто такой мистер Макклэтчи?

— Он ставит пьесы. Года два назад мы познакомились с ним на вечеринке, и подумай только, он меня не забыл!

— Разве можно тебя забыть, Мама Девочка?

— Я рассказала ему, что приехала в Нью-Йорк устроиться в театр, и он сказал: «Правильно сделали. Приходите на ланч, и мы потолкуем о ваших делах». Держи пальцы накрест, Лягушонок.

— Обязательно. Желаю удачи, Мама Девочка.

Мама Девочка облизала мне все лицо, а потом ушла, и я раскрыла книгу. Там была картинка: мальчик держит раковину около уха, и мне захотелось тоже достать такую раковину и послушать ее — прямо сейчас. Но взять ее было негде, а потом раздался телефонный звонок. Это был мистер Макклэтчи. Он сказал, что, к большому своему сожалению, не мог еще выехать с работы и поэтому запоздает на ланч. Я объяснила ему, что все в порядке, моя мама тоже опаздывает. Он спросил, сколько мне лет, а потом сказал:

— Знаете, молодая леди, мне нравится ваш голосок. Хотите быть актрисой?

— Нет, благодарю вас, — ответила я. — Но моя мама — хочет.

— Знаю, но мне нужна маленькая девочка с приятным голосом.

— У моей мамы очень приятный голос.

— Конечно, конечно, но твоей маме не девять лет, как тебе и девочке в пьесе. Подумай об этом, хорошо?

— Подумаю.

Ну уж нет! Разве мне с этим справиться?

Однажды рано утром

Я стала читать в книге стихи, но не могла понять ни слова и принялась просто рассматривать раскрытые страницы как картинку, а потом закрыла книгу, положила ее на пол, залезла под одеяло и уснула.

Мне приснилось, что мама собирается на вечеринку и вдруг передумывает и решает вместо этого ехать в Нью-Йорк, и берет меня с собой. Мне приснилось, что мы сели на «Звезду Ирландии» и полетели в Нью-Йорк, там взяли такси до «Пьера» и поселились в номере 2109, и начали мыться, есть и обзванивать знакомых — все точно так, как было на самом деле, только теперь мне все это снилось.

Скоро сон кончился, а самолет все шумел и трясся, и мне хотелось, чтоб он скорее сел — но он не садился. Так без конца я и летала на самолете, брала такси и попадала в 2109-й номер, пока не услышала, как повернулся ключ в замке, и не проснулась совсем. Пришла Мама Девочка.

— В чем дело, Лягушонок? Ты вся красная, и от тебя пышет жаром!

Она кинулась ко мне и приложила руку к моему лбу, метнулась в ванную и вернулась оттуда с градусником, сунула его мне в рот, бросилась к телефону и спросила кого-то о враче, а потом стала говорить с самим врачом, а потом вынула градусник у меня изо рта, посмотрела и сказала врачу:

— Сто три.

Потом поговорила еще немножко, положила трубку, подошла, села и взяла мои руки в свои, и я сказала:

— Ой, Мама Девочка, я совсем не больная.

— Нет, ты больная, — сказала Мама Девочка. — Но врач скоро придет и вылечит тебя.

— Я не больная, просто я никак не могу остановить самолет: он все шумит и шумит.

— Где?

— У меня в ушах. Я знаю, что я здесь, а не на самолете, но он все равно не перестает.

— Врач даст тебе лекарство. Я откажусь от всех своих планов на сегодняшний вечер и буду сидеть около тебя.

— Нет, мама, я не хочу, чтобы ты отказывалась от своих планов!

— Ну, знаешь ли, меня не интересует, что ты там хочешь. Я так решила, и так будет. А теперь ложись, отдыхай и ни о чем не думай.

Телефон зазвонил, и это опять была Глэдис Дюбарри. Мама Девочка стала рассказывать ей про обед с мистером Макклэтчи:

— Роли для меня у него нет, но он хочет познакомиться с Кузнечиком. Ему понравился ее голос, и он хочет посмотреть, не подойдет ли она на роль маленькой девочки из этой пьесы, но… не знаю. Я прилетела сюда, чтобы самой пробиться на сцену, а не устраивать туда свою дочь. Я ужасно не люблю детей на сцене. А кроме того, у нее температура, сто три, но она считает себя здоровой. Знаешь, какие они — все умеют лучше, чем взрослые, даже болеть… Что ты, тебе совсем не нужно присылать своего врача, я уже вызвала… Ну конечно, лучше твоего нет, но нет необходимости присылать его…

— Пусть пришлет, — сказала я. — Хочу увидеть врача Глэдис Дюбарри.

— Говорит, что хочет видеть твоего врача, — сказала в трубку Мама Девочка, — но послушай меня, Глэдис: это всего-навсего небольшая температура, а так у нее все в порядке, поверь мне, и я не хочу беспокоить людей по пустякам… Разумеется, рисковать я не собираюсь, но я твердо уверена, что ничего серьезного нет… Но почему обязательно полиомиелит?.. Знаешь что, сейчас я хочу, чтобы она отдохнула. После врача я тебе позвоню.

— Полиомиелит? — спросила я. — Ой, Мама Девочка, так я, наверное, умру?

— Должна сказать тебе, что Глэдис Дюбарри очень любит придумывать всякие страхи. Придумывает их всю жизнь, делала это, когда была еще совсем маленькая. Никакого полиомиелита у тебя нет, и ты не умрешь. Это у Глэдис полиоболтунит. Всегда строит из себя богатую девицу с широкой натурой, и это ужасно скучно. Ее врач! Как будто он лучший в мире только оттого, что дает ей успокаивающее, когда она в истерике — а она в ней всегда. А сейчас отдыхай и совершенно позабудь о том, что ты больная.

— Я не больная. Это ты говоришь, что я больная.

— Самолет шумит все так же?

— Чуть меньше.

— Когда перестанет, буду знать, что ты выздоровела.

— Как нам остановить его?

— Доктор даст лекарство, чтобы ты заснула, и во сне он приземлится.

Доктор оказался маленьким старичком с маленькой улыбочкой и маленькими руками. Он взглянул на меня — и улыбнулся, и стал со мной разговаривать, а потом поговорил с Мамой Девочкой и сказал:

— Она переутомлена и взвинчена.

— Но разве вы не проверите ее температуру?

— В этом нет необходимости, — ответил доктор, — но давайте смерим. Думаю, что она у нее немного упала.

Температура оказалась сто один, так что какие они ни есть, а два из них я потеряла.

— Все время слышит самолет, — пожаловалась Мама Девочка.

— Понятно, — сказал доктор. — Что ж, дайте ей полтаблетки аспирина сейчас и другую половину немного позже.

— Полтаблетки аспирина — и все?

— Она ведь только устала и перевозбудилась.

— Но я думала, вы дадите ей успокаивающее.

— Полтаблетки аспирина — это уже успокаивающее. Она очень крепкая девочка — сплошь кости, мышцы и энергия.

— Она не ест.

— Что ж, это и вправду скучное занятие.

— О, пожалуйста, не говорите так при ней! — воскликнула Мама Девочка. — Теперь мне будет ужасно трудно заставить ее есть.

— Забудьте об этом, дорогая моя, — сказал доктор. — Серьезно. Она очень крепкая девчушка. Ей уже много лучше, хотя бы оттого, что сейчас она слушает нас, а не самолет. Почему бы вам не попросить у администрации приемник, чтобы она послушала какую-нибудь тихую музыку, или, еще лучше, почему бы вам самой не спеть ей?

— Мне самой?

— Ну конечно. Негромко. Тогда она перестанет слышать самолет.