Дмитрий Лекух - Орхидея в мотоциклетном шлеме (сборник) Страница 3

— Это в полвторого ночи? — удивляются.

— Работа у него такая, — жму плечами. — Оплата его устраивает…

На другом конце провода хмыкают.

— Хорошо. Ждем…

И трубку повесили.

…Когда мы с Вовкой подъехали к этому мосту, там, и правда, оцепление стояло, хоть и жидкое.

Менты.

Пропустили — без звука.

Вылез из машины, ко мне тут же подходит какой-то мужик в гражданке.

— Дмитрий? — спрашивает.

— Он самый, — отвечаю.

— Пойдемте. Вас ждет полковник Воронин…

И рванул скорым шагом, чуть ли не бегом.

Я — за ним.

Ладно, думаю, посмотрим на этого полковника…

Он оказался тоже в гражданке.

Большой, жилистый.

С холодными глазами профессионального убийцы.

Фига себе, думаю, спасатель…

Но он мои сомнения довольно быстро развеял.

Просто протянул руку и представился:

— Полковник Воронин. Федеральная служба охраны.

— Здрасьте, — говорю. — А зачем тогда эмчеэсовцем представлялись?

Он только плечами пожал.

— Звонил вам не я, — говорит. — Просто пока вы ехали, руководство операцией передали мне. Ситуация немного изменилась, понимаете ли…

— Вот здорово, — хмыкаю. — А что это за операция такая? И какое к ней отношение имеет, извините, моя скромная персона?

…Я до этого момента думал, что про русский мат все знаю.

Не первый год на свете живу.

И не только в столице.

По провинциям всеразличным помотаться пришлось и с чиновниками пообщаться разнокалиберными.

Да и по рыбалкам поездил.

По таким деревням, где матом не ругаются, а разговаривают.

Ан нет.

Век живи — век учись.

Жалко, диктофона с собой не было.

Времени бы на расшифровку не пожалел…

Когда он проматерился и закурил, глаза у него стали заметно светлее.

И даже, я бы сказал, — добрее.

Если к таким глазам вообще применимо подобное определение.

— Вон там, — говорит, немного успокоившись, — на перилах моста сидит ребенок. Дитятко, блядь. Девятнадцати лет от роду. И собирается кончать жизнь самоубийством. А папа у этого дитятки…

И называет фамилию.

Тут даже я присвистнул с уважением.

— Здорово, — говорю. — Хороший мальчик. Или девочка. И что ваше ведомство здесь делает, мне тоже, вроде как, стало понятно. А вот что здесь делаю я, не объясните идиоту?

— Объясню, — усмехается. — Тебе такой рок-коллектив знаком?

И произносит название группы.

У него, кстати, — неплохо получается.

Конферансье, блин.

— Знаком, — говорю, — естественно. Даже дружим. Я этого, в общем-то, и не скрываю…

— Так вот, — кивает, — и хорошо, что не скрываешь. Дитятко решило влюбиться в их солиста. И спрыгнуть с мостика, потому как любовь безответна. Въезжаешь?

— Въезжаю, — морщусь. — Только все одно не могу понять: я-то здесь нафига?

Тут он взвыл буквально:

— Да на гастролях они, понимаешь?! Все! Включая продюсера! В Сибири! Иначе бы уже давно вокруг моста маршировали! Строем! И пели бы хором, лишь бы эту дуру несчастную оттуда снять!

— Так, — говорю. — Понятно. Ну, а моя-то роль?

Тут он подуспокоился.

— Понимаешь, — чешет переносицу, — с ней сейчас психолог работает. Пытается что-то сделать. Так она, как узнала, что они на гастролях, — тебя назвала. Видела, говорит, с ними постоянно. Приезжали вместе. Уезжали тоже не порознь…

— Информированный, — качаю головой, — ребенок…

— С ее-то, — вздыхает, — возможностями…

Помолчали.

Я сигареты достал.

Закурил.

— Значит… — говорю.

— Значит, надо тебе к ней туда идти, — кивает. — Обещай ей все, что хочешь, вплоть до высокой чистой любви и свадебного кортежа на ближайшей неделе, но сделай так, чтоб эта сука с перил слезла! Иначе — нам всем кранты. И тебе, кстати, тоже. У папочки, как ты, наверное, слышал, — очень дурной характер. Скверный. Такой скверный, что, если б не был он таким высоким начальством, я б ни с ним, ни с его потомством на одном огороде и срать бы не сел. Так что — не забудет…

— Да плевать я, — говорю, — хотел на ее папочку. Восемнадцать тысяч раз, ночью и в дождь. А девку, и правда, жалко. Так что полезу. Только вот свадебный кортеж обещать, извини, не буду.

— Почему? — удивляется.

— Да потому что ты, полковник, в отличие от этой девочки, человек не светский. — Я как-то незаметно для себя с ним на «ты» перешел.

Тут перейдешь.

Ага.

— И что? — смотрит внимательно.

Я жму плечами.

— А ничего. Был бы светский он знал бы, что он однолюб. И женат уже лет пятнадцать. Но ты-то этого можешь и не знать. А вот она, — киваю в сторону моста, — точно знает…

Он сплюнул на мостовую, помотал башкой и тоже закурил.

— И что же нам тогда делать? — интересуется.

— Не знаю, — жму плечами. — Попробую поговорить, может — пойму…

Он помолчал.

Потом кивнул и протянул мне руку.

Я пожал.

А чего тут еще говорить-то?

И так все понятно…

— Действуй, — говорит, — парень. Карты ее медицинской я тебе, извини, давать не буду. Секрет, только штатным психологам положено…

Я неожиданно и, наверное, довольно гнусно хихикаю.

— Да на хрен, — удивляюсь, — мне ее карта? Я и свою-то не читал никогда. Можно подумать, я там пойму что-нибудь. Давайте, ведите. И бутылку коньяка дайте, холодно ж, блин, там, наверное…

Он кивнул еще раз и махнул рукой какому-то парню в камуфляже.

Тот куда-то рванул и через пару минут вернулся с бутылкой.

Я посмотрел на этикетку, покачал головой: говно, конечно, но в данной ситуации сойдет…

Пошли.

Идти по узкому карнизу было невесело.

И скользко.

Ветер еще этот, едри его мать…

Насквозь продувает.

Хорошо еще, что перила нормальные.

Провожающий тронул меня за плечо и знаками показал: мол, всё.

Дальше — один.

Кивнул ему да и двинулся потихоньку.

Через некоторое время и ее как следует разглядел.

Сидит, блин, такой воробышек с короткой рыжей стрижкой на перилах, как на завалинке.

Вдаль смотрит.

И плачет.

То ли себя жалеет, то ли еще чего…

Приблизился осторожно.

Любое резкое движение — и хоть сам ныряй.

Следом.

— Привет, — говорю. — Узнаешь меня?

А сам силюсь вспомнить, где же я это создание видел.

А, точно…

В клубах, когда парни работали.

В первой линии визжащих перед сценой.

Каждый концерт.

Повернула голову, посмотрела.

— Узнаю, — отвечает. — Ты Дима, его друг. Я тебя просила прийти.

— Вот, — говорю, — я и пришел. Только «друг» — это громко сказано. Хороший приятель. Близкий. А друзья у него — стихи да гитара…

— А жена? — спрашивает.

Я только плечами пожал.

— А пёс, — говорю, — его знает, друг она ему или не друг. Печальница, страдалица, нянька — это да. А друг ли — тут и не поймешь…

Помолчали.

— Как ты думаешь, — спрашивает, — он может меня полюбить?

— Не знаю, — жму плечами. — Все в этом мире бывает. Может и такое случиться. Наверное. Маловероятно, конечно. Но может. Ага. Только тебе-то это зачем?! У тебя и так есть его песни и стихи, они — лучшее, что у него в этой дурацкой жизни имеется. А вот на фиг в нагрузку к этой красоте вечно обдолбанный алкаш с дурным и злобным характером — тебе самой решать. Но попробовать, конечно, можно. Хоть шанс и невелик…

— Ты правда так думаешь? — спрашивает.

— А мне-то зачем тебе врать?! — удивляюсь. — У него в койке место и куда более страшным особям находилось. Только суета это все…

Помолчали.

— У тебя выпить что-нибудь есть? — спрашивает.

— Есть, — говорю. — Коньяк. У старшего по твоему спасению выпросил. Правда, предупреждаю честно, коньяк — говно. Но лучше, чем совсем ничего. Это уж, извини, — по-любому…

— Дай, — просит.

— Ага, — фыркаю. — Ща, разбежался. Ты сейчас руку от перил оторвешь — и булькнешь вниз, вместе с бутылкой. Во мне весело будет…

Помолчала.

Подумала.

— Я, — говорит, — в принципе, могу и к тебе слезть, если ты мне одну вещь пообещаешь.

— Пообещаю, — жму плечами, — если смогу выполнить. Я ж тоже, знаешь ли, не фокусник. А врать — не хочу…

— Сможешь, — улыбается. — Просто передай ему, что есть человек, который его очень любит и будет любить всегда. Хорошо?

— Хорошо, — вздыхаю. — Я даже вас познакомить могу, чтоб ты ему это сама сказала. На первом же концерте в любом клубе. Протащу тебя в гримерку — и все дела. Скажу, что со мной. Поверят.

— Не нужно, — смеется. — Ты прав, у меня есть его стихи и песни. А свой телефон оставишь?

— Оставлю, — говорю. — Только учти — я тоже женат.

— Какая фигня, — вздыхает. — Мне не для этого нужно. Давай руку…