Василий Аксенов - Бумажный пейзаж Страница 3

В тени огромного памятника она бросается ко мне и прижимается своими чреслами к моим чреслам. Это для нее вроде как бы антимещанская демонстрация, ей всегда кажется, что взоры всех присутствующих обращены, конечно, только на нее, но воображаемое не всегда соответствует действительности, разве что какая-нибудь тетка сплюнет на бегу — у, чита американская.

— Такси! — кричит Фенька, ее не обманешь, сразу почувствовала волнение «дивного огня».

— Подожди, Ефросинья, — как старший ребенку говорю я. — Чего ж так сразу? Давай погуляем. Как дела в институте?

Девка машет двумя рукавицами — одной желтой, другой зеленой. А у меня в кармане всего семь рублей, а до зарплаты три дня, такси приближается.

Родители Ефросиньи Огарышевой трудятся на дипломатическом поприще, то есть за рубежами нашей страны, нелегкая, согласитесь, доля, а дочь тем временем обучается в плане художественного образования, проживая одна в трехкомнатной квартире возле метро «Октябрьская», а из этого легко сделать вывод, что случилось бы с девочкой, не повстречай она вовремя порядочного человека.

Она влечет меня из такси к своему подъезду будто бы по воздуху. Лифт, хватание меня руками за определенное место, хорошо, что поднимаемся одни.

Из—за дверей ее квартиры на всю лестничную клетку разносится синкопический визг инструмента Стефана Грапелли. Ничего другого я и не ожидал, всегда в отсутствие хозяйки торчит какая-нибудь шпана, балдеют под «джазовую скрипку». Это у них сейчас новый бздык — задвинулись на французах, Грапелли, Превен, Жан Люк Понти, как будто, значит, уже пресытились всеми остальными американцами, слушают только «джазовую скрипку».

Фенька распахивает двери. Балдеете, чуваки? Угу, балдеем! Двое стоит посреди комнаты — Валюша Стюрин, ростом под два метра, и Ванюша Шишленко, тоже немаленький, слегка колеблют свои конечности, двигаются в такт Грапелли.

— А у нас транс-факк-кация, транс-факк-кация, — быстро-быстро пересекая комнату, поясняет Фенька, распахивает, захлопывает, роняет, поднимает, на ходу стаскивает штаны.

Ну и последующее в безобразно захламленной спальне: томительное и сладостное, с бормотаньем, с легким повизгиванием, чмоканьем, переворачиванием, подгибанием, разгибанием на фоне непрекращающейся удивительной работы, в принципе близкой к моей специальности, если отвлеченно сравнивать с деятельностью поршневых систем, и далее — сравнительно не изученное, хотя и напоминающее смешивание различных начал в карбюраторе внутреннего сгорания, таинственный момент впрыскивания горючей смеси, и, наконец, финальное включение — ре-во-лю-ция, штурм Центрального телеграфа.

Мерси, месье Велосипедов, — прошептала Фенька, отдышавшись.

Я все еще некоторое время целовал ее смешное личико, скуластое, остроносое, маленькие глазки и чудеснейший пунцовый рот.

Когда мы вышли в гостиную, Стюрин и Шишленко по-прежнему покачивались под музыку.

— Джазовая скрипка! сказал я. — Вот это штука! — Мы торчим на джазовой скрипке, — сказал Стюрин, глядя в потолок.

— Полностью заторчали на джазовой скрипке, — подтвердил Шишленко.

— Джазовая скрипка! — Фенька застыла с поднятым пальцем, глубокомысленно вникая в нарастающий свинг Понти.

На несколько минут воцарилось молчание, все присутствующие вникали, и я в том числе, хотя мне эта джазовая скрипка, честно говоря, была до ноги, конечно же, в глубине души я предпочитал старый добрый саксофон старого доброго Джери Муллигана или старое доброе пианино старого доброго Оскара Питерсона.

— Ну что там у тебя случилось? — спросила Фенька.

— Где? — Я что-то сразу ее не понял.

— А что, и Велосипедов стал разбираться в джазовой скрипке? — надменно спросил Валюша Стюрин.

Я промолчал в ответ на наглость.

— Хочешь, Велосипедов, тест на художественность? — спросил Ванюша Шишленко.

— А нельзя ли просто Игорь, Ванюша? — поинтересовался я.

— Можно. Итак, просто Игорь, лови! Пошел козел в кооператив, купил себе… чего?

— Знаю! — вскричал я. — Презерватив!

— Дудки! — бешено захохотал Шишленко. — По легкому пути пошел, милейший! Поднатужься!

Я поднатужился.

— Аперитив, что ли?

— Дудки! — снова бешено хохочет Шишленко. — Альтернатив, мой милый Игорь! Купил себе альтернатив! — и хохочет, ну просто разрывается, ну просто на пол валится, в самом деле, оказывается, не лишен Ванюша могучего чувства юмора.

— И все-таки Велосипедов начал разбираться в джазовой скрипке, — со снисходительностью короля произнес Валюта Стюрин. — Я лично ценю в нем эту большую музыкальность.

— Он и на театре торчит, — заметила Фенька. — Мы с ним немало обсудили театральных премьер, он поклонник Олега Еф…

— Негодяи! — вскричал я. — Пошли бы вы в жопу! Наглые бездельники! Среди вас я единственный, кто… — и, не договорив, я направился к дверям.

— Уходит! — как в греческой трагедии заломила руки Фенька. — Предатель! — и перешла на малотеатровскую скороговорочку — Получил от девушки удовольствие, поматросил и бросил, держите, люди добрые!

Я уходил. Она бросалась. Оскорбительная дурацкая сцена закрывания двери своим телом, псевдодраматического хватания руками, в то время как Валюта и Ванюша буквально агонизируют от хохота на грязном полу. Нет, невозможно больше терпеть идиотские шутки и паршивое высокомерие этих так называемых художников и поэтов, молодых бездельников, околачивающихся по Москве со справками о плоскостопии или психической неполноценности вместо службы в рядах вооруженных сил.

Все вскипело во мне заново. Меня-то как раз призывают на экспертизу — отечеству нужен мой зад, а между тем при помощи вороха, самума этих гнусных бумажек общество отказывает мне во всем, все утренние унижения всколыхнулись, довольно, довольно, и как еще у этой девки хватает наглости предлагать мне какой-то салат?

Салата не отведав,Отправитесь вы в ад!Месье Велосипедов,Отведайте салат!

Так она поет, припрыгивает и хлопает в ладоши.

Между прочим, странная и довольно обнадеживающая привычка: после того, что она называет кинематографическим термином «трансфакация», Феньку обычно охватывает желание накормить партнера, то есть, надеюсь, именно меня. Бросается на кухню, что-то варганит, невероятное вдохновение, устоять трудно.

А тут вдруг оказалось, что салат для меня был приготовлен заранее, итак, я сдался.

— А ну, сваливайте, чуваки! — приказала она своим дружкам. — У нас с Велосипедовым начинается интим.

— Мы тоже жрать хотим, Фенька, — пожаловались ребята.

— Позже приходите, может, чего и останется, позже, чувачки, позже, летом, летом…

Может быть бесцеремонной. С чужими. Однако может быть и милой. С другом сердца. Как легко сервирует, будто ангел летает. Может быть даже опрятной. Какой она будет, в самом деле не скажешь, ведь девке всего двадцать.

Паштета не отведав,Вы не уйдете, нет!Месье Велосипедов,Отведайте паштет!

Она поет, летая вокруг стола и предлагая мне ложечку прямо в рот, приседает в реверансе. Наконец устраивается напротив, поджав под себя ногу, подбородок на кулачок.

— Итак, что же случилось? Почему утром был такой хай?

— Знаешь основной закон диалектики? Количество унижений переходит в качество возмущений.

— Браво, Велосипедов!

— А может, просто Игорь?

Я повествую с горечью обо всех этих подлых извещениях и официальных ответах. Зачем они отвечают нам, маленьким людям государства? Уж лучше бы не отвечали, оставалась бы хотя бы надежда, которая впоследствии просто тихо бы отмирала.

— Неверно, — поправляет меня девка. В молчании государства всегда присутствует дракон.

— Это откуда? — интересуюсь я.

Она молчит, не ответствует, давая понять, что это как бы она сама сочинила, экспромт.

— Я заслужил в конце концов чего-то лучшего, — говорю я. — В самом деле чего-то более качественного. Обладаю опытом и трудолюбием как-никак. Даже ведь и воображением все же природа не обидела, есть и другие положительные качества…

— Есть! Есть! — с жаром подтверждает она, мой женский друг.

— Вокруг процветает блат, блатным все доступно, такова современная система перераспределения в противоречии с тем, что мы учили. Какие качества она развивает в человеке? Сугубо негативные. А вот я хочу, не отказываясь от своих положительных качеств, получить то, на что я имею право как житель зрелого социализма, ничего более, Ефросинья.

— Идея, — говорит она. — Ты должен написать основное письмо.

— Какое?

— Основное. Решающее.

— Кому, сударыня?

В задумчивости она зашагала по комнате балетным шагом, временами застывая в позиции большой батман.