Леэло Тунгал - Товарищ ребёнок и взрослые люди Страница 3

Наша квартира была в доме школы — там было тепло и светло.

Там были белые и блестящие печи, светлые стены и окна, и уборная была такой, что туда могли ходить и дети. Но теперь в нашей квартире живёт тётя Людмила. Она вместо мамы сделалась директором школы, потому что умеет лучше вести школу к светлому сталинскому будущему. Тётя Людмила приехала из Сибири, оттуда, куда увезли бабушку Мари. Слушая разговоры взрослых, я подумала, что когда бабушка вернётся из Сибири, она, наверное, начнет руководить школой. Услыхав это, мама грустно усмехнулась и сказала, что бабушка, конечно, вернётся из Сибири, это ясно, но в её возрасте она вряд ли станет директором школы — когда её высылали, ей уже было восемьдесят четыре года. Да и со слухом у неё было не всё в порядке, и кто знает, может быть, теперь она совсем и оглохла, и ослепла… «Бабушка и так молодец, выдержала такой долгий переезд в вагоне для скота и теперь там, в Щедрино, ещё в состоянии работать на колхозном поле, как она сообщила в письме!»

Я ходила за отцом по пятам и помогала убирать, но мысли мои всё время возвращались к маме.

— Пап, а эти чёрные дядьки, с которыми мама уехала, были те же самые, что увезли бабушку Мари?

— Нет, с чего ты взяла? — рассердился он. — Те были совсем другие! Бот увидишь, мама скоро вернётся, так что не беспокойся, ладно? Понимаешь, бабушку Мари увезли в Сибирь, потому что она была хозяйкой большого хутора. И её не одну увезли, в холодные края увезли многих эстонцев из тех, у кого были большие хутора, или фабрики, или роскошные жилые дома. Но наша мама всю жизнь только учила детей, у неё нет ни земли, ни домов и никаких богатств. Когда важные деятели её увидят, сразу скажут: «Извините, это была большая ошибка! Немедленно отвезём вас обратно домой!» И когда мама вернётся, она будет очень расстроена, если у нас всё вперемешку, как каша с капустой!

— Как каша с капустой, — повторила я за папой. Это звучало хорошо! — Мне хочется немножко каши и капусты! В животе пусто!

Тут и папа вспомнил, что у него с утра во рту и крошки не было. Он принёс из холодной комнаты кувшин с молоком и отрезал несколько больших ломтей хлеба, а на них намазал сироп из кастрюли, стоявшей на плите.

— Я и понятия не имею, какие были у мамы планы насчёт этого сиропа, ну да завтра она сама разберётся! — сказал он, словно извинялся — Но капельку в такой тяжёлый день мы можем взять. Ведь ни каши, ни капусты у нас с тобой и нет…

Мы с папой большие сладкоежки, но с сахаром теперь совсем плохо, поэтому мама и варит кленовый сироп. Чтобы собрать кленового сока, пришлось потрудиться: во-первых, мы с папой провертели в стволах нескольких больших клёнов дырки, и папа нарезал деревянных палочек, которые мы всунули в эти дырки. А в палочках он ножом прорезал глубокие канавки, по которым сок тёк и капал в ведёрочки из-под килек, которые мы подвесили на эти палочки. Каждый раз под вечер, когда папа возвращался из школы, мы проверяли ведёрочки и сливали из них сок в большое ведро. У кленового сока был приятный вкус, немножко напоминавший вкус снега, только слаще. И когда мама варит его долго-предолго на плите, вся кухня пахнет очень приятно, словно там растаял: снежный сугроб и появились подснежники. Это оттого, что вода выкипает, а сладкий сироп остаётся в кастрюле. Его остаётся в кастрюле так мало на донышке, что даже не верится, что сначала кастрюля была почти полная! И этот оставшийся сироп сладкий и тягучий, как мёд, только гораздо светлее.

— Какой ломоть хочешь: для одной руки или для двух? — спросил папа, сделав хитрое лицо. — Ты ведь знаешь давнюю историю, как хозяин спросил это у батрака. Батрак сразу пожадничал и ответил, что, конечно, для двух рук — ведь это в два раза больше! Но не тут-то было. Хозяин отрезал ему такой тонюсенький ломоть, что он почти просвечивал. «На, этот ломоть надо держать двумя руками, чтобы не развалился! — сказал хозяин и отрезал себе толстенный ломоть. — Вот этот для одной руки — он не развалится, если и одной рукой держать!».

Мне было жаль батрака, но я хихикнула пару раз вместе с папой: отрезанные им ломти все были толстые — для одной руки, а от сиропа во рту сделалось сладко.

Быть хорошим ребёнком с папой было гораздо проще, чем с мамой. Мама наверняка сделала бы мне замечание, что я накапала сироп на клеёнку кухонного стола, а папа не замечал ни капель сиропа, ни того, что, когда я пила молоко, накапала им себе на свитер. Он только сказал:

— Эту историю мне рассказала моя бабушка. У неё было много таких историй.

— Расскажи ещё какую-нибудь историю, — клянчила я, но он взглянул на часы на стене и испугался:

— Ой, тебе давно пора быть в постели! Что мама скажет, если узнает, что мы с тобой до полуночи вспоминали истории прежних поколений!

У взрослых всегда так: именно тогда, когда разговор начинает делаться интересным, они отправляют тебя спать! В этом папа остался твёрд, как мама, и на моё упрашивание пробурчал:

— Не поможет ни женский плач, ни детский крик — деньги пропиты!

И когда я, испугавшись, спросила:

— Неужели ты начнёшь пропивать деньги, когда я пойду спать? — он только рассмеялся и сказал:

— Это тоже бабушкина поговорка. Она ведь была дочкой корчмаря в Раннамыйза, с детства слышала народные присказки!

Я пыталась хитростью направить папины мысли на истории его бабушки, чтобы оттянуть время и не идти в постель, но он остался непоколебим:

— Вымоешь руки, умоешься и наденешь ночную рубашку! Ты что, не помнишь, что мама велела тебе быть хорошим ребёнком?

Ну да, ничего не скажешь…

Помогая мне надеть ночную рубашку, папа сказал:

— Если будешь хорошим ребёнком, завтра поедем в Йыгисоо к дедушке на день рождения!

— Но…

— Никаких «но»! — И папа поднял меня на постель. — Сразу под одеяло, голову на подушку и спать!

— Но разве хороший ребёнок должен спать в валенках? — спросила я как могла быстро, чтобы он не успел меня перебить.

— Вот это да! — испугался папа, глянув на мои ноги. — Валенки на ногах, да ещё и с галошами! Ну и ну!

Он снял с моих ног валенки и отнёс к печке:

— Завтра утром они будут тёплыми!

Поцеловав меня и пожелав «Спокойной ночи!», он сказал, немного стесняясь:

— Слушай, будь хорошим ребёнком и не рассказывай маме про это… про валенки, ладно?

Я великодушно кивнула в ответ. Действительно, с папой было гораздо легче быть хорошим ребёнком, чем с мамой!

Луг на потолке

По утрам очень приятно смотреть на потолок — там всегда что-нибудь иначе, чем было раньше. В наших прохладных комнатах удивительно красивые пёстрые потолки: бежево-коричнево-жёлтые. Но пёстрые не потому, что там точки, линии или какой-то иной узор. На каждой пластине потолка своя особая картина. Прямо над моей постелью большой четырехугольник, который состоит из нескольких треугольников, а из самого близкого ко мне треугольника выглядывает из-за пышных жёлтых облаков девушка в старинной широкополой шляпе. Лицо её иногда улыбается, иногда становится серьёзным. А иногда её вовсе не видно — только завитушки и полоски. Над шкафом для одежды — новомодный луг и несколько длинных человечков с маленькими головками. Туман там стоит так высоко, что некоторым человечкам он по грудь, некоторым — по пояс. Над маминой-папиной кроватью почти такая же картинка, только на ней человечки стоят не в тумане, а в реке — вокруг их фигур водяные круги, и лица видны гораздо яснее. Если внимательнее присмотреться к лицам стоящих в воде, то можно понять, что имеешь дело с неграми. Один из них, возможно, папин военный друг Джон.

Когда я однажды сказала папе об этом, он сначала рассмеялся, но потом сказал: «Впрочем, поди знай! Эти потолочные пластины сделаны из ореховой фанеры, может быть, их привезли из Америки, и вполне может быть, что Джон часто проходил возле этого орешника, который потом использовали для пластин».

Папу очень интересовало, что происходит с человечками на потолке. У мамы по утрам никогда не было времени меня выслушивать, а вечером у меня не было охоты говорить о потолке. Потому что мне всё-таки было немножко тревожно, ведь я не могла знать — собираются ли ко мне во сне прийти чёрные дядьки или нет. Да к тому же в вечерних сумерках в углу над шкафом появлялось изображение сатаны с рогами. Когда в комнату светило солнце, то на этой фанерной пластине были только следы веток — «просто такой орнамент», как сказал папа. Но вечером, когда на потолке горела лампочка, рогатый опять появлялся на своём месте. Ещё этого не хватало, чтобы вечером, перед тем как лечь спать, я говорила о нём — тогда наверняка сатана объединился бы с чёрными дядьками, и они вместе напали бы на нас всех! Беги, как можешь, или лети изо всех сил, а зло из сновидений всё равно тебя настигнет. И потом, когда проснёшься, у тебя опять будут мокрые штанишки — фу, как стыдно!