Михаил Барановский - Форточка с видом на одиночество (сборник) Страница 3

Итак, я стал работать экстрасенсом. Мне тоже выдали белый халат. Лечил я простатиты, отиты, шизофрению…

В общем, мне было все равно, что лечить. Деньги платили, больные исцелялись… Очереди в мой кабинет стояли самые длинные. В общем, все было хорошо. Я ощущал себя персонажем из сказки «Черная курица, или Подземные жители». Был там такой мальчик Алеша, которому курица подарила волшебное зернышко. С помощью этого ячменного, кажется, зернышка Алеша знал все уроки назубок, ничего не уча. Преподаватели поражались его необычайным успехам, а одноклассники – завидовали и уважали.

Казалось, черная курица, в лице профессора Сереброва, подарила мне такое же волшебное зернышко. В самом деле, мне не надо было шесть лет корпеть в мединституте, давать клятву Гиппократа, мне не нужно было никакого специального оборудования, даже самого элементарного фонендоскопа – ничего!

Результат же превосходил все самые смелые ожидания. Если, конечно, они у кого-то были. У меня лично их не было. Я творил чудеса, сам толком не понимая, что делаю. Слепые прозревали! Аденомы предстательной железы бесследно исчезали! Я уж не говорю о банальных тонзиллитах, остеохондрозах, простатитах и пр. Кстати, знаете ли вы, что у гомосексуалистов и жокеев не бывает простатита? Регулярный массаж приносит свои плоды. Любой уролог скажет вам, что аденома никуда не может исчезнуть. В лучшем случае она останавливается в росте. У моих пациентов она значительно уменьшалась в размерах, а часто и вовсе пропадала. Уролог направлял мне больных со снимками УЗИ, на которых были указаны размеры аденомы. Я не смотрел на эти снимки. И даже не потому, что ничего в них не понимал. Мне просто было это неважно. Через семь-десять сеансов я сам отправлял пациента на ультразвуковое исследование, и оно показывало, что аденома значительно уменьшилась или совсем исчезла.

Многие врачи воспринимали меня скептически. Но когда у них самих что-нибудь случалось со здоровьем, прибегали ко мне. Как-то обратился даже один профессор-уролог по поводу камня, застрявшего у него в мочеиспускательном канале. Он корчился от боли и умолял о помощи. Почки у него действительно были каменные. И что вы думаете? Я поработал с ним, и уже к вечеру он, счастливый, звонил мне по телефону. Сообщил, что из него вышло столько камней, что грохот в туалете стоял жуткий, даже раскололся новенький чешский унитаз и придется теперь покупать новый.

В свое время Джуна написала книгу «Слушаю свои руки». Наверное, я мог бы написать книгу «Слушаю свои ноги». Во всяком случае, мне всегда удавалось вовремя уйти. (Исключение составил только разрыв с моей бывшей женой. Впрочем, это разговор особый.)

Тем временем черная курица раздавала свои зернышки направо и налево. Она превратилась в какого-то «мирного сеятеля». Отделять зерна от плевел для большинства страждущих стало задачей не благодарной. Это только писалось «экстрасенс», а читалось «сумасшедший».

И тогда я в очередной раз послушал свои ноги. Я оставил на вешалке белый халат и ушел, ни о чем не жалея.

Конечно, я далек от мысли сделать своего героя экстрасенсом. Ни в коем случае. Однако иногда мне кажется, будто я чувствую что-то такое… Как бы это объяснить? Некое движение энергоинформационных полей, какие-то вибрации, исходящие от людей. Причем не важно, где эти люди находятся: рядом или за тысячи километров от меня. Я чувствую. По крайней мере, мне так кажется. И вот это может быть интересно, если только найти нужные слова, правильно подать. Мы ведь постоянно соприкасаемся друг с другом своими полями, когда общаемся или думаем о ком-то. А мысль – это волна огромной силы: не электромагнитная, не гравитационная, не какая-то другая, связанная с известными физическими полями. И распространяется со скоростью, значительно превышающей скорость света. Человек, обладающий развитыми мозговыми центрами, как я, может с помощью мысленной волны достичь любого объекта и получить о нем необходимую информацию. Самое трудное – ее расшифровать. Но иногда мы видим какого-то человека, совершенно нам незнакомого, и он нам сразу не нравится. Или, напротив, тут же влюбляемся. В таких случаях говорят: «любовь с первого взгляда». А дело не во взгляде, не во внешних данных. А в той информации, которую мы считываем с этого человека.

Однажды, когда я работал экстрасенсом, ко мне на прием записался один народный депутат.

Он спросил меня:

– Как обезопасить себя от вредного энергетического воздействия со стороны определенного человека или группы лиц? – Он достал из внутреннего кармана ручку и открыл блокнот, приготовившись записывать мои рекомендации.

Не знаю, кого конкретно он имел в виду: жену, любовницу, тещу, конкурентов на выборах или электорат в целом.

– Надо их полюбить, – ответил я.

Потом добавил:

– И послать на х…

– В какой последовательности? – деловито уточнил он, вписывая что-то в свой блокнот.

– Одновременно, – сказал я. – Лучше – одновременно.

И он ушел, что-то законспектировав в своем блокноте, как мне показалось, полностью удовлетворенный.

С тех пор я часто вижу его по телевизору. Он перебрался в Москву, возглавляет какую-то партию или фракцию. Мне кажется, я здорово помог ему.

Лист бумаги жег глаза своей белизной, словно направленная прямо в лицо, как на допросе, яркая лампа. Кажется, я не выдал никаких секретов. У меня их просто нет. Я не обладаю никакой, интересующей этот лист информацией. С чего это я решил, что могу написать роман? Еще и гениальный. Разве я похож на писателя? Я встал из-за стола и побрел в ванную. Включил свет и стал у зеркала. Может ли быть у писателя такое лицо? Разве я похож на Хемингуэя или Маркеса?

И так отчетливо вдруг понял, из кого я сделан. Раньше мне, например, казалось, что я очень самобытный, сам из себя состою. А сейчас вижу, что меня-то практически не осталось, а может, и не было никогда. С каждым днем рождения я все больше становлюсь похожим на своих родителей. Не только внешне.

Мои родители прекрасные, замечательные люди. Но я не хочу прожить свою жизнь под калькой их жизни. Мне не нравится движение по спирали. Я хочу революционных преобразований. А мои родители никогда не совершали никаких революций. Если только не считать их эмиграции в Германию на старости лет. Мне кажется, термин «эмиграция» применительно к Германии не совсем корректным. Мне кажется, «эмигрировать» можно в Америку, в Австралию или в Канаду. А Германия – как-то уж очень близко для эмиграции. Меньше трех часов лету.

Я мог эмигрировать с ними вместе. Но я остался. Потому что здесь мой читатель.

Я часто к ним летаю, к родителям. Каждый раз в аэропорту с затаенным ужасом я думаю: «Рожден ли человек, как птица для полета»? Мне страшно летать.

– На этом направлении не было ни одной катастрофы за всю историю Аэрофлота, – успокаивал меня перед вылетом приятель.

Подумав, я сказал:

– С другой стороны, это не может не настораживать.

Как писателю, мне проще поверить в человеческую трагедию, чем в научно-технический прогресс.

Я всматриваюсь в лица других пассажиров. Кажется, никто не боится так, как я. Интересно, проступает ли страх в моих глазах? Самое неприятное в полете – так эти обеды в пластиковых коробочках. Я не могу питаться на такой высоте. Мне представляется это противоестественным и даже унизительным. Все вкусовые рецепторы забиты страхом. У тонко нарезанной семги, у хлеба, у маленького кубика сливочного масла, у всего – какой-то трагический привкус.

Собственно, привкус трагедии давно уже доминирует над всеми моими, далеко не только вкусовыми, ощущениями. Может, это нормально для писателя – такое обостренное восприятие действительности? Но порой мне кажется, что и сама эта действительность воспринимает меня трагически. И не очень-то понятно, кто в ком отражается: я в действительности или она во мне.

Я все время чего-то опасаюсь.

Все поля моего сознания заминированы страхом. И чуть что – взрыв адреналина. Не так давно я подорвался на своей среднестатистичности. В метро, в толпе. Я почувствовал себя ее частью. Частью массы. Я вдруг понял, что не вычленяюсь. Меня нетрудно перепутать с кем-нибудь другим. Да, и я порой теряюсь в самоидентификации.

Родившись в семье, принадлежавшей к среднему классу, спустя семь лет я отправился в среднюю школу, где десять лет весьма средне учился. Все дальнейшие вехи собственной биографии даже мне описывать скучно. Самое скудное воображение асфальтоукладчика с абстинентным синдромом, находящегося в профилактории на принудительном лечении, в состоянии домыслить все, что происходило со мной за отчетный период.

Меня легко привести к общему знаменателю, ввести в какую-нибудь таблицу, фокус-группу, целевую аудиторию, подвергнуть переписи, удержать в границах нормы.