Andrew Лебедев - Скотство и чуть чуть о плохих грузинах Страница 3

Но зная Золотникова, Максим также еще и давал себе отчет в том, что у Гриши в кабинете ничего не происходит за просто так.

– Они меня развести и купить хотят, – окончательно понял для себя Максим, – им с Севой в их клуб арт-директор нужен, вот они меня и обрабатывают.

– Я ведь смотрел отчеты Медиа-метри и Гэллап-медиа групп, рейтинги у твоего эфира были не ах, – неодобрительно покачав головой, сказал Золотников, – так что послушай, что мы тебе с Севкой предлагаем и крепко подумай, по-моему, это для тебя теперь очень подходящий шанс перестроиться перед новым броском на телевидение.

Тушников поглядел сперва на Золотникова, а потом на мужчину по имени Сева.

Выходило теперь так, что этот Сева мог на какое-то время стать боссом Максима, а он при нем неодобрительно прошелся по черножопым. А вдруг он этим высказыванием чем-то обидел этого Севу?

– Мы тут подумали, а не назвать ли нам наш новый клуб твоим именем, – уже примирительным тоном сказал Золотников, – например, – "У неприличного Максима", на манер парижского ресторана Максим, но только с оттенком питерской клубной свободы.

Мужчина по имени Сева молча грыз ноготь и только в знак одобрения слегка кивнул головой.

– Максим деголяс, – вырвалось вдруг у Тушникова, – и причем, написать на световой рекламе на французском…

– А что это значит? – переспросил Золотников.

– По французски это означает грязный и непристойный Максим, – с улыбкой ответил Тушников.

Он немного говорил по французски и любил показаться в этом перед девочками.

На свиданку с Мариной он опоздал.

– Excusez moi, s'il vous plait, mademoiselle, – говорил Максим, целуя даме руки,

– Je suis en retarde.

Дама рдела от счастья.

– Quand j'etais petit, – самовдохновенно продолжал Тушников, – mon papa etait content de moi et ne me grondait pas parce que je n 'ai pas bois de vodka, ne pas fumais, ne dormait pas avec prostitutes – mais maintenant quand je devenu grand il n'es pas content de moi parce que Je suis degoulaisse.

– Ах, это так здоровски звучит, но я ничегошеньки не понимаю, – призналась смущенная мадмуазелька.

Они встретились в кафе на Каменноостровском. Вернее на площади Льва Толстого.

Там было такое недорогое кафе, в котором не особо тратя денег на угощение, можно было приглядеться к объекту предстоящей сексуальной интрижки.

На этот раз эта очередная Маринка Тушникову понравилась.

Грудь её соответствовала тому представлению, что сложилось по не шибко качественной фотографии, размещенной на сайте, да и в остальном, стройная, улыбчивая, миленькая.

– Последний раз по переписке знакомлюсь, -думал про себя Тушников, – вот только начну работать в ночном клубе, от баб снова отбоя не будет, воздам себе за временный простой.

– А что вы так хорошо владеете французским, это вы где так язык выучили?

– Это я во Франции работал, по своим телевизионным делам, – стараясь одновременно сохранять галантность, и быть в то же время развязным, отвечал Максим, – ты серию программ из форта Байард смотрела?

– Ах, форт Байард, конечно смотрела, – всплеснув руками, с восторгом первозданной невинности, которая случается только у дремучих провинциалок и первоклассниц, отвечала Маринка, – я так всегда мечтала съездить в это форт Байярд и вообще на море, во Францию.

Глаза Маринки затуманились и стали дымчато-серыми.

– Ну, с этой проблем не будет, – подумал Максим, плотоядно глядя на грудь девушки, – не придется даже тратиться на ужин в Васабико.

– Я тебя во Францию отвезу, даже и не сомневайся, нет проблем, – сказал Максим, придвигаясь поближе к Маринке, – а то давай, поедем ко мне, я тебе как раз фотографии и видео французские покажу, а? Поехали?

Клуб, который делали Сева с Золотниковым находился не на Невском и даже не на Лиговском.

И вообще это была бывшая стекляшка-столовая на Сызранской. На первом этаже магазин и домовая кухня, а на втором этаже столовка-вечерний ресторан.

Сева. А точнее Всеволод Карпов, так звали нового босса-начальника, вместе с товарищами, среди которых был и Гриша Золотников, купил это увядшее заведение общепита с намерением сделать из него самый модный в Питере клуб и ресторан.

Кроме намерений у Севы и его друзей были деньги. А с деньгами при разумном их употреблении, чего разве не сделаешь?

Вот уже и Максима Тушникова арт-директором назначили, и бюджет ему на программу стрип-варьете определили.

В самом помещении бывшей стекляшки вовсю кипела работа.

Туда-сюда сновали таджикские рабочие в оранжевой спецовке. Тянули свои провода электрики в синем, а меж ними пробегали стройные девчонки в белых блузках – этим девчонкам после открытия предстояло работать на кухне, в баре и в зале, а пока они намывали стойку и расставляли мебель.

– Тут архитекторы да дизайнеры уже начали сцену оформлять, но ты теперь хозяин по этой сценической части, так что вникай и вмешивайся в процесс, – напутствовал Сева.

И Максим вникал.

Размах замысла ему импонировал.

Снаружи стекляшка уже не выглядела стекляшкой советского горбачевского периода.

Заполучив новые стекло- панели тонированного бутылочно-коричневого оттенка, бывшая столовка теперь походила на какой-нибудь банк из района лондонского Сити, если, конечно, прибавить двухэтажке еще этажей десять-двенадцать… Но тем не менее.

Территорию вокруг заведения замостили плиткой трех цветов – белой, красной и темно-коричневой. Теперь рядом с таким сооружением было не стыдно и новый "майбах", а не то что там простой Мерседес запарковать. Ведь сюда будут приезжать солидные люди! На его Максима Тушникова шоу в клуб, носящий его Максима имя.

Кстати, дизайнеры уже сделали все необходимые чертежи и электрики теперь возились на крыше, устанавливая световую рекламу.

Клуб – Maxim Degoulaisse.

Непристойный Максим.

А это значило, что Тушникову теперь предстояло стать непристойным неприличным человеком.

Утром ни свет ни заря, а вернее в двенадцать позвонил доктор Щеблов.

Раньше, когда они еженощно с этим доктором с часу до пяти утра сидели на прямом эфире, болтая о всякой всячине, надувая щеки, да отвечая на звонки разных безумцев, тех кто не спит по ночам, между ними было заведено, чтобы до трех дня друг дружке не звонить.

А тут на тебе!

Однако, как и к хорошему быстро привыкаешь, так и ко плохому.

Хотя, впрочем, Максим теперь уже не тяготился необходимостью подтягиваться в стекляшку к двенадцати.

В двенадцать у них обычно там была планерка, и приходили все подрядчики – дизайнеры, электрики, сантехники и прочая шелупень.

Нынче утром вот Максимушка уже опаздывал, а Маринка как назло ванную заняла. И теперь еще и сексуально озабоченный псевдо-доктор позвонил.

– Привет, старина, как живешь?

– Живу не помер, а как ты?

– Да вот смотрел до трех часов эфир этой Хованской, такая мура!

– И не говори.

– У нас с тобой лучше и интереснее получалось.

– Это точно!

– Слушай, я чего звоню, ты к Грише ходил?

– Ходил.

– Ну, он ничего тебе с эфиром не обещал?

– Я теперь в другую тему вписался, а что?

– Да так, ничего…

– Вот козел! – вслух сказал Тушников, когда доктор на той стороне города повесил трубку, – он наверняка ходил к Хованской, а она ему от ворот поворот задала, она же молодёжку в эфир гонит, а доктор он кто для нее? Старый хрен, вот он кто! Теперь вот и звонит, на работу хочет.

Доктор-секс…

Импотент латентный…

Маринка вышла из ванной в его халате.

– Прогоню, – подумал Тушников грозно поглядев на Маринку, – у меня скоро в моём клубе мильён таких Маринок будет.

Марина скинула халатик и осталась в чем мать родила.

– Прогоню, но попозже, – внутренним голосом сказал себе Максим, расстегивая штаны.

Алиса Хованская приехала на питерское ТВ из провинции.

В общем из Финляндии, что сиречь такая провинция, что аж даже и не Ленобласть!

Ее мать Лена Кругловская и отец Василий Александров уехали из России в так называемую экономическую эмиграцию, когда с джинсами ливайс в магазинах Питера-Ленинграда была напряженка.

А джинсов ливайс, особенно тогда – по студенческой молодости им обоим очень хотелось, не меньше чем секса и прочих жизненных удовольствий.

Двумя парами джинсов молодые супруги Вася и Лена обзавелись еще до отъезда зарубеж. Вася сменял на них бабушкину икону Спасителя. Сменял глупому лупоглазому турмалаю Пеке Пекканену возле финского автобуса, что остановился возле Исаакиевского собора…

Ну, это Вася думал про Пеку Пекканена, что тот глупый дурак – да простят меня читатели за такой философский тавтологизм, а вот Пека Пекканен в свою очередь про Васю думал, что как раз тот – является глупым русским дураком…

Но, собственно, так ли это важно? Важно, что когда через год крайне аккуратной носки, джинсы на Васе и на Лене стали рассыпаться, оба молодых супруга с грустью призадумались: