Владимир Данихнов - Девочка и мертвецы Страница 3

Ионыч промолчал.

— С Машкой обидно вышло, — пробормотал водитель. — Нехорошо получилось… я ее пару раз динамил из-за работы, а в годовщину решил сам для себя: хватит девку мучить… хорошая она девка…

— Прости, браток.

— Добей уж, — попросил водитель и отвернулся. — Больно…

Ионыч подумал и не выстрелил.

Был он человек в сущности неплохой, но садист.

Глава третья

— Че это с ней? — спросил Ионыч, глядя на побледневшую Катеньку. Девочка прижималась к стене и всхлипывала.

— Испугалась голуба наша. — Сокольничий вздохнул. Он возил шваброй туда-сюда по полу, собирая кровь и разлившийся рассол. Перевернутая банка с подсохшими огурцами лежала на краю стола.

— Это еще что? — взревел Ионыч. — Кто банку перевернул?

— Красавица наша. — Федя снова вздохнул.

— Так пусть сама и убирает! — Ионыч выхватил швабру у Феди и сунул Катеньке в руки. Девочка попыталась схватить швабру дрожащими ручонками и уронила.

— Ах ты, негодница! — сказал Ионыч и отвесил Катеньке подзатыльник. — Зря харчи наши проедаешь, дрянь такая!

Сокольничий вздохнул.

Настенные часы с кукушкой показали двенадцать часов. Пластмассовая кукушка со скрипом полезла наружу и застряла.

— Что делать-то будем, Ионыч? — спросил Федя, осторожно переступая тело тонколицего. — Как-то ты так… неожиданно.

— Тарелка — вещь чудесная, — заявил Ионыч. — Кому попало ее показывать не след.

— Тут ты прав, конечно, но всё равно… неожиданно.

Ионыч уселся на табурет, взял со стола помятый огурчик, кинул в рот.

Он неотрывно глядел на Катеньку. Девочка наклонялась, хватала швабру, распрямлялась, роняла швабру, снова наклонялась, брала швабру и так далее. Ионыч и Федя некоторое время завороженно наблюдали за круговоротом Катенькиных действий.

— Что неожиданно, это ты прав, — сказал, наконец, Ионыч. — Сам от себя таких действий не ожидал. Если вдруг схватят, можно попробовать наврать, что мой поступок был продиктован приказом из тарелки, телепатической силой зеленых человечков. Как думаешь, прокатит?

— Вышки-то не дадут по любому, — со вздохом отвечал Федя, — а вот на опыты тебя, Ионыч, заберут обязательно. В какую-нибудь секретную лабораторию, чтоб выяснить, как тарелка изменила твой организм.

— Может, и правда из тарелки приказ пришел? — Ионыч задумался.

— Ты главное самого себя убеди, — посоветовал сокольничий. — Тогда врать легче будет.

— Нас еще не взяли, — подытожил Ионыч. — И мы можем сдернуть подальше отсюда. Эти приехали из Лермонтовки, а мы поедем в другую сторону, в Пушкино.

— Далеко, боюсь, не уедем, — сказал сокольничий, забирая из слабых Катенькиных рук швабру. Повернулся к Ионычу, чтоб что-то сказать, но не успел: Ионыч вломил ему промеж глаз. Федя отлетел к стене, роняя швабру.

— Не мужское это дело — со шваброй по дому порхать! — заорал Ионыч. — Девчонку балуешь!

— Дяденьки, не ссорьтесь, — дрожащим голоском попросила Катенька. Сделала пару неловких шажков к Ионычу, схватилась за черенок швабры.

— Я помою полы, дядя Ионыч.

— Сможешь? — брезгливо поморщившись, спросил Ионыч. — Ты ж еле на ногах стоишь.

— Попытаюсь, дяденька. Ей-богу, попытаюсь.

— Ну, с богом.

Катенька взяла швабру, подошла к ведру, опустила тряпку в воду. Искалеченный Владилен Антуанович лежал совсем рядом. Катенька избегала смотреть на него. Наступала как можно дальше от тела. Ей казалось, что если она коснется тонколицего, случится что-то страшное.

Она несколько раз провела тряпкой вокруг трупа, собрала грязь, сунула швабру в ведро.

Макая швабру в воду, Катенька вспомнила, как когда-то отвлекалась от всяческих невзгод: напевала песенку. Раз за разом пела одну и ту же песню, и ей становилось лучше. В самые ужасные моменты жизни эта песенка помогала, вселяла радость в сердце, возвращала жизнь ловким пальчикам; песенка заставляла маленькую Катенькину душу светиться.

Девочка тихонько запела:

— Ай, березка, березка моя…

— Заткнись! — закричал Ионыч и толкнул Катеньку в спину. Девочка упала прямо на труп и тут же отползла назад, зажимая ладонью рот. — Без песен тошно! — Ионыч повернулся к наворачивающему огурчик Феде и небрежно заметил:

— Хороший ты человек, Федя.

— Хороший, — хрустя огурцом, согласился сокольничий.

— Пойдешь со мной? — постукивая пальцами по столу, спросил Ионыч.

Сокольничий вздохнул:

— А куда я денусь, Ионыч? Я с тобой хоть на край света, ты же знаешь.

— А если я попрошу тебя остаться? — глухо спросил Ионыч.

— Остаться? — Сокольничий замер с половиной огурца во рту.

— Остаться. Отход наш маскировать. Сдерживать этих, из Лермонтовки, сколько сможешь.

— Наш отход?

— Мой, Катерины и тарелки.

Сокольничий тщательно прожевал огурец, запил рассолом из большой жестяной кружки, вытер замасленным рукавом рот.

— Ну?

— Если так надо, то останусь, Ионыч.

Помолчали.

— Жалко мне тебя оставлять, — сказал Ионыч. — Да и надо ли? Надолго ты их всё равно не задержишь.

— Я попробую, Ионыч.

— Стрелок из тебя как из говна пуля, — небрежно заметил Ионыч. Глянул через плечо: Катенька, охая и ахая, возила шваброй возле трупа.

— Для начала надо похоронить наших мертвецов, — решил Ионыч. — А то не по-людски как-то.

— Что ж мы, звери, что ли? — согласился Федя, вставая. — Похороним.

Глава четвертая

Похоронили Владилена Антуановича в снегу возле круглого катка за домом. Ионыч снял шапку и пробормотал:

— Ты уж не серчай, почтенный Владилен Антуанович. Не со зла полбашки тебе отстрелил, ох не со зла, а по строжайшей необходимости. Зато смотри, какое место для могилы тебе выбрали: катайся на коньках хоть каждый вечер, пусть и в призрачном бестелесном состоянии.

— А можно мне покататься на коньках, дядя Ионыч? — спросила Катенька, зябко кутаясь в дырявое пальтецо.

— Нашла время, дура. — Ионыч нахмурился. — В такой трагический момент на коньках кататься!

— Не чувствую я момента, дяденька, — призналась Катенька. — В голове будто туман какой-то, плохо очень соображаю. Кажется мне, что смерть моя приходит. Только из глубины сознания мысль выныривает: хорошо бы перед смертью на конечках покататься.

— Лапушка. — Федя шмыгнул носом. — Ионыч! Может, разрешим красотульке нашей на конечках покататься?

— Сбрендил, что ли? — Ионыч толкнул Катеньку в руки сокольничему. — Нет у нас времени на всякие глупости. Идите в дом. Собирайте вещички, скоро выезжаем.

— А водитель?

— Да он и так похоронен уже. Снега сверху чутка накидаю и порядок.

Сокольничий взял Катеньку за руку и повел в дом. Ионыч положил лопату на плечо и грузно потопал к вездеходу. Вездеход порядочно присыпало снегом, и он походил на раненого снежного тура, мохнатого и беспомощного. У обочины в снегу темнела дыра. Ионыч подошел к дыре и заглянул внутрь.

Водителя не было.

Ионыч уронил лопату, схватил ружье, повел стволом, огляделся.

Тишина.

Гладкое белое поле, полоса леса на западе, неглубокий овражек. Поседевший от снега вездеход.

— В кабине прячешься, дружище? — спросил Ионыч громко. — Выходь, не трону!

Тишина.

— Ты пьешь, родной? — спросил Ионыч, осторожно приближаясь к вездеходу. — Хошь самогоном угощу? Отличный самогон, натуральный, не какая-нибудь водочка для хиляков. Настоящий мужик только такое и должен пить, чтоб вкус жизни чувствовать. Жизнь она такая, родной: на вкус дерьмо, но так пьянит, что не захочешь с ней расставаться.

Ионыч открыл дверцу вездехода, сунул в кабину ствол. В кабине было пусто. Нависал над прикуривателем одноглазый плюшевый мышонок. На сиденье лежала консервная банка. Ионыч взял банку свободной рукой и прочитал: «Бычки в томате».

— Бычки любишь? — закричал Ионыч, бросая банку в снег. — Может, ты и с выпивкой не дружишь? Тогда вот такое предложение: кувшин с настоем иван-травы. Мужскую силу увеличивает на порядок! Хочешь? Целый кувшин!

— Хочу, Ионыч, — сказали за спиной.

Ионыч развернулся и чуть не пальнул. Грязно выругался: перед ним стоял сокольничий.

— Чего тут делаешь? — со злостью бросил Ионыч.

— Услышал, как ты шумишь. Думал, помощь нужна.

— Нужна, — буркнул Ионыч. — Водила куда-то сбежал.

— Ты же сказал, что он подох.

— Подох-то подох, да не подох, — замысловато ответил Ионыч, схватил Федю за рукав и потащил к яме. — Ну-ка прочти следы. Куда этот стервец ушел?

— Нету тут никаких следов, Ионыч, — тихо сказал Федя. — Пустая яма в снегу и только.

Ионыч побагровел:

— Ты что хочешь сказать, остолоп?! Что водитель мне приснился?!