Мирча Элиаде - Гадальщик на камешках (сборник) Страница 3

Предисловие к румынскому изданию фантастических новелл

Еще в юности мне нравилось писать фантастические новеллы, повести и даже романы. Мое первое опубликованное литературное произведение называлось «Как я открыл философский камень». Я уже вспоминал однажды, как это случилось. Осенью 1921 года газета «Зиарул штиинцелор популяре» объявила конкурс среди учеников лицея: «литературное сочинение» на научную тему.

Однажды в воскресенье я сел писать: в моем полном распоряжении были день и ночь. Помню только начало и конец рассказа: я нахожусь в лаборатории (в тот год я увлекался химией и соорудил на чердаке маленькую лабораторию) и почему-то заснул — но, само собой, читатель не знает этого: ему я этого не сказал. Появляется странный персонаж, который говорит мне о «философском камне» и заверяет меня, что это не легенда, что камень можно добыть, если знаешь некую формулу. Он рассказывает о ряде опытов знаменитых алхимиков и предлагает вместе повторить их. Он не убедил меня, но я принял его предложение. Незнакомец смешал в реторте различные вещества, поставил ее на огонь, потом посыпал все каким-то порошком и воскликнул: «Теперь смотрите внимательно! Смотрите!» И действительно, на моих глазах вещества в реторте превратились в золото. От волнения я сделал резкое движение, реторта опрокинулась и упала на пол. В этот момент я проснулся. Я был один в лаборатории. Но в первую минуту я думал, что все это происходило на самом деле. На полу рядом с ретортой лежал слиток золота. Только когда я взял его в руки, то понял, что это кусок колчедана, который с виду походил на золото.

Рассказ получил первую премию — 100 леев — и был опубликован в последнем номере «Зиарул штиинцелор популяре» за 1921 год — 27 декабря. Впрочем, это не был мой первый литературный опыт. Начиная с весны того же года я написал несколько фантастических рассказов. Смутно помню их содержание. Один из них начинался примерно так: «Сегодня на дороге я встретил Бога. Он хотел сделать себе хворостину, сорвал ветку и спрашивает: „Нет ли у тебя ножа?.."» Что было после — уже не помню. Героем другого рассказа был скромный чиновник из маленького провинциального городка. Некультурный, почти неграмотный, он в один прекрасный день почувствовал необходимость писать и написал одну за другой несколько книг. И отнес рукописи учителю литературы местного лицея. Учитель перелистал их, прочел выборочно несколько мест и спросил: что это тебе взбрело в голову переписывать от руки знаменитые произведения — «Жизнь в деревне» Дуилиу Замфиреску, «Мадам Бовари», «Крейцерову сонату»? Молодой человек клялся, что понятия не имел об этих книгах, что не любит читать, что написал все эти тетради, не понимая, что с ним происходит. Учитель отнесся к этому сообщению недоверчиво и посоветовал молодому человеку попытаться написать еще что-нибудь, например пьесу. Через несколько недель молодой человек вернулся с двумя рукописями. Это были «Севильский цирюльник» и «Перед заходом солнца».

В те же 1921–1925 годы я сочинил «Путешествие пяти майских жуков в страну красных муравьев» — нечто вроде приключенческого романа, в котором сочетались энтомология (другое мое увлечение юности), юмор и фантастика. Меня особенно увлекало здесь описание различных вещей с точки зрения майского жука, который не спеша проползает сквозь них или летит над ними. На самом деле это была воображаемая микрогеография, которая складывалась по мере того, как я сочинял рассказ: я открывал бредовый, парадоксальный мир, поскольку этот мир был одновременно больше и меньше нашего обычного.

Не помню, удалось ли мне закончить рассказ «Путешествие в страну красных муравьев». Вскоре после этого я начал фантастический роман, которому собирался придать циклопические размеры: «Воспоминания оловянного солдатика». Я писал эту книгу года два, в пятом и шестом классах, и, когда понял, что писать дальше не буду, переписал во множество тетрадей те части романа, которые казались мне наиболее удачными, и раздал друзьям для прочтения. Это был роман невероятных пропорций, включавший не только всемирную историю, но и историю Космоса, от начала нашей Галактики и появления Земли до происхождения жизни и появления человека.

Насколько помню, начинался он так: герой (то есть я) находится в поезде, который претерпел страшное крушение в Валя Ларгэ. В момент крушения герой с перепугу сунул голову в мешок и благодаря этому инстинктивному движению был всего лишь легко ранен. В мешке лежал оловянный солдатик, один из многочисленных оловянных солдатиков, с какими он играл в детстве, теперь же, юношей, он носил его с собой как своеобразный талисман. В то бесконечное мгновение, когда столкнулись поезда, герой слышит из уст самого оловянного солдатика его длиннейший рассказ. Ибо металл, из которого сделан солдатик, был свидетелем важных событий истории человечества: завоевания Индии арийцами, разрушения Ниневии, смерти Клеопатры, распятия Иисуса, разорения Рима Алариком, бегства Магомета из Медины, двух первых крестовых походов и так далее, вплоть до наших дней; я вводил в роман и события последних лет. Но в доисторический период металл — в форме газа — участвовал в различных космических превращениях, которые и привели к созданию Солнечной системы и Земли, и помнил историю миллиона лет еще до возникновения жизни, помнил появление первых существ, борьбу чудовищ третичного периода и так далее, вплоть до появления человека и зарождения первых цивилизаций…

Это было потрясающее мозаичное полотно, куда я хотел включить все, что, как мне казалось, я знаю, все, что я узнал — хоть и не всегда переварил — из моего беспорядочного чтения.

Надо сказать, что в то же время я писал много других вещей. Во-первых, серию «Энтомологические беседы» и популярные статьи для «Зиарул штиинце-лор популяре», а также впечатления от долгих путешествий в разные концы страны, которые я совершал вместе со своими друзьями-естествоиспытателями. С другой стороны, я начал вести очень подробный «Дневник», в который заносил не только заметки о прочитанном и о событиях каждого дня, но и споры с коллегами, пытаясь как можно точнее запечатлеть словарь каждого говорящего. Эти «документы», как я их называл, мне очень пригодились, когда в последнем классе лицея я начал «Роман близорукого юноши» […] Я хотел написать «медицински точную» книгу об этом таинственном периоде перехода от детства к молодости. Я был уверен, что юношеская пора предоставляет исключительный материал, творческие возможности которого редко удается понять. И мне казалось, что единственный способ проиллюстрировать такие возможности — это описать как можно искреннее и точнее то, что происходит с нами, и в первую очередь со мной, но также и с моими друзьями и коллегами.

Таким образом, к моменту окончания лицея я понял, что разрываюсь между двумя или даже тремя «призваниями»: с одной стороны, меня влекло поприще исследователя (от естественных наук я перешел к ориенталистике, истории религий и философии), а с другой — литературное творчество, и здесь кроме фантастической и эпической прозы меня интересовал психологический анализ, который лежит в основе нескольких моих повестей и в особенности «Романа близорукого юноши».

Это, я бы сказал, «тройное призвание» и побудило меня сделать все, что я сделал, — от первых книг моей молодости до настоящего времени. За три года, проведенные в Индии (1928–1931), я опубликовал много исследований, касающихся индийской философии и науки, и подготовил докторскую диссертацию о йоге (вышла в свет в 1936 году), тогда же был написан роман, наполовину автобиографический («Изабель, или Воды дьявола», 1930), и другой — более или менее фантастический «Гаснущий свет» (опубликован в 1934 году). После возвращения на родину и до отъезда в Лондон весной 1940 года наряду с учеными публикациями («Азиатская алхимия», «Йога», «Космология и брахманская алхимия») и несколькими сборниками и статьями («Индия», «Океанография», «Фрагментариум» и т. д.) появились на свет реалистические романы («Майтрейи», «Возвращение из рая», «Хулиганы», «Свадьба на небесах»), а также три фантастические книги («Барышня Кристина», «Змей», «Секрет доктора Хонигбергера»).

Несомненно, курсы, которые я начиная с 1945 года читал в Сорбонне и, после 1956 года, в университете Чикаго, заставили меня ощутимо сократить мою литературную деятельность; в особенности потому, что я решил писать прозу (как и «Дневник», а позднее «Автобиографию») на румынском языке. С этих пор после окончания романа-фрески «Ночь накануне Ивана Купалы» (впервые появился во французском переводе: «Foret interdite»[1]) я написал только маленькие романы и фантастические новеллы.

Следовало бы сказать о моей приверженности к фантастической прозе. В «Дневнике», а также в нескольких статьях я прокомментировал то, что дерзнул бы назвать моей концепцией фантастической литературы, которая отличается, например, от концепции немецких романтиков, Эдгара Аллана По или X. Л. Борхеса. Было бы бесполезно пытаться здесь ее сформулировать. Достаточно упомянуть, что она идет в одном русле с моей концепцией мистического мышления и воображаемых миров, которые лежат в основе миров, параллельных обычному, и которые отличаются прежде всего другим временным пространством и опытом. Это, конечно, не означает, что фантастическая литература, которую я пишу, вдохновлена моими изысканиями в области сравнительной истории религий или может быть понята только читателями, овладевшими этими изысканиями. Не помню, чтобы я когда-нибудь пользовался мифологическими документами или их значениями, когда писал прозу. На самом деле сюжеты романов и новелл разворачивались передо мной по мере того, как я писал их. Параллельные миры, в которые вводит моя проза, были плодом творческого воображения, а не эрудиции или герменевтики, которой владел историк сравнительных религий.