Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник рассказов) Страница 3

Теперь все это уже в далеком прошлом, нечего притворяться. Его стезя — становиться как можно незаметнее, серьезнее, солиднее… Пусть те, кто не лишены к тому таланта, занимаются всякими там шуточками. Ривз, с его актерскими, выгнутыми дугой бровями, с его умением подавать слушателям всякую легковесную чепуху… Блистает в гуще гостей на вечеринках, окруженный смешливыми молодыми людьми — любителями позубоскалить. Конечно, нельзя не признать — он просто призван нравиться красивым женщинам, обречен на мужскую привлекательность. От этой мысли Кэхилл только мрачнел. К тому же Ривз такой худощавый, подтянутый и по-молодому стройный, хотя никогда в жизни не занимался спортом. У Бога отвратительная привычка — все сокровища складывать в одну корзину. Если все объективно взвесить, женщину, которая предпочла бы Кэхилла Джо Ривзу, можно назвать только чокнутой.

Припомнились ему все истории, какие приходилось слышать на протяжении многих лет, о хороших друзьях, меняющихся женами. Один военнослужащий, возвратившись в Америку с фронта в Европе, увидел на пристани встречавших его брата и свою жену: те обрадовали его потрясающей свежей новостью — они любят друг друга и намерены пожениться, но не могут без его разрешения… Ну а он, Кэхилл, какое разрешение должен дать Джо Ривзу и своей жене, мирно спящей сейчас рядом с ним? А может, они и без него уже обошлись?

Испытывая ненависть к Эдит, он вертелся под смятыми одеялом с простыней, чуть слышно стонал, думая, что впредь надо принимать снотворное сразу, как просыпается, сколько бы там ни было на часах…

Попытался плотнее сомкнуть веки, возможно, Эдит тут вовсе ни при чем, а все дело в Доре Митчелл? Ну да, какие могут быть сомнения! И дураком же он был, сам накликал на себя беду. Дора Митчелл, его студентка, в прошлом году вбила вдруг себе в голову, что влюблена в него. Девятнадцать лет, неспокойные, всегда чего-то ждущие черные глаза, какая-то особая, торжествующая красота, — он, Кэхилл, считал ее вызывающей. Вообще воспринимал все это как недоразумение, покуда Дора не сказала ему сама, что ждет его после занятий на крыльце библиотеки.

После этого сколько раз — давно потерял счет — Кэхилл встречался с ней в тихих, уютных кафе и барах, возил ее с собой в деревню, в маленький отель в пятнадцати милях от города, выпить по чашечке чаю. Ему льстила ее преданность, он утолял какой-то свой неопределенный, смутный, средневековый голод с помощью ее молодости, он был ей так благодарен за высокое с ее стороны, абсолютно искреннее к нему уважение. И конечно, благоразумно до нее не дотрагивался, даже не поцеловал ни разу.

Но кто поверит этому, увидев в затемненном дальнем углу сельского отельчика «Красное колесо» его, оживленного немолодого человека, и ее — высокую, красивую, с обожанием взирающую на него девушку? А он прекрасно знал, что их неоднократно замечали вместе. Кроме того, Дора раза два закатывала ему истерику, заявляя, что «так дальше продолжаться не может»; предложила даже (в духе киношной мелодрамы) поговорить откровенно с его женой, с Эдит…

От этой мысли Кэхилл вздрогнул под одеялом. Вполне возможно, что Дора отправилась к Ривзу поплакаться у него на плече и разрыдалась перед ним, поддалась соблазну разыграть бешеную страсть молодости. Например, побывала у Ривза сегодня вечером, — вот почему тот немедленно позвонил ему и просил перезвонить как можно скорее. Нежность, убежден был Кэхилл, — это слепое, острое как бритва оружие, которое служит для истребления дураков.

Его стали терзать горькие размышления: что произойдет, если его дочь Элизабет (она всего на два года младше Доры) в один прекрасный день все узнает — от какой-нибудь представительницы студенческого землячества, из заметки в газете, от стряпчего, готовящего бракоразводный процесс, наконец, от самой Доры за мороженым с газировкой после баскетбольного матча? Какой отвратительный гротеск! Из-за нескольких часов приятной беседы, ради иллюзорного, эфемерного тщеславия, щекочущего нервы мечтания о грехе без его совершения, идти на такой опасный риск! «Поистине, — думал он, впадая во все большее отчаяние, — ему надо бы сходить к психоаналитику и сказать ему, что его якобы преследует желание покончить с собой!..»

Нет, об этом не может быть и речи! Разве позволит он себе такое? Лучше быть таким же безумным, как Петр Великий; просто сумасшедшим, который вопит и бьется в обитой войлоком палате, чем платить первый взнос зеленому юнцу — психоаналитику, едва прочитавшему кое-какие первые книги Фрейда и Юнга.

Нет, абсолютно ли он нормальный человек или ползающая по веткам спятившая обезьяна — ему все равно придется, как и прежде, читать курс философии в аудиториях 22, 12 и 53А, а также студентам на подготовительных. Все дело в деньгах.

Подумав о деньгах, он снова застонал. На нем еще висят три взноса за автомобиль. Плата за учебу Элизабет — ее нужно внести недели через две. А еще масло? Сколько же сейчас стоит фунт масла? Ростбиф — раз в неделю, восемьдесят центов за фунт; его сын Чарлз; горничная Маргарэт, — она, между нами говоря, съедает по четыре ребрышка зараз. В тишине он вел подсчет, повторяя все словно хорошо выученную, навсегда затверженную жуткую ночную молитву: страховка; налоги; одежда; услуги дантиста, врача; подарки многочисленной семье жены; развлечения…

Вдруг ему пришло в голову: Ривз позвонил, чтобы обрадовать его — сообщить о продвижении по службе. Бог свидетель — он очень этого хочет, а старик Эдвардс должен вот-вот выйти на пенсию и освободить для него место на самом университетском верху. Ривз в весьма дружеских отношениях с президентом университета, обедает с ним раз в месяц; они на «ты», безоговорочно доверяют друг другу. Ривз собирался с ним увидеться сегодня вечером, он знает, Ллойд с его кафедры сказал, а ему известны все университетские сплетни. Ривз что-то узнал и спешит передать ему добрую весть?..

Как заманчива идея продвижения по службе! Двенадцать — пятнадцать дополнительных сотен в год на дороге не валяются. Не читать больше самый скучный курс философии — в аудитории 53А; никаких утренних занятий в восемь часов… Но очень скоро радостное возбуждение спало: скорее всего, дела обстоят наоборот. Президент всегда с ним лишь подчеркнуто вежлив, не больше; он отлично помнит, что в списке на повышение его имя пропущено, а повышение вместо него получили Кеннеди и О'Рурк, преподаватели значительно моложе его. Нисколько не удивится, принимая все во внимание, если от него вообще решат избавиться — он был далеко не самый популярный преподаватель в колледже. Если быть с собой до конца честным, не стал бы и обижаться, если бы уволили.

С того самого времени, как он вернулся с фронта, эта работа доводила его до ручки своей скукой. А заниматься чем-то поинтереснее — да тоже, между прочим, неохота. Лучше всего — это сидеть в кресле у камина и глядеть в шаловливый огонь. Еще — пить чуть побольше виски, но не столько, чтобы вредить здоровью. Никогда не притворяться, что он что-то знает; никогда не создавать впечатление, что чем больше знаний накоплено учеником, тем для него лучше. Все это весьма опасные доктрины — для профессоров, ассистентов, преподавателей, учителей. Может, других это и интересует.

Только подумать: когда он в последний раз видел на факультетском собрании президента, тот был с ним подчеркнуто холоден; да, именно, холоден — как ледышка. Чистка с помощью холодного безразличия; казнь в университетском стиле; медленная, довольно мучительная смерть среди библиотечных полок.

Теперь ему послышался голос Джо Ривза в телефонной трубке: предостерегает, пытается передать ему как можно мягче новость неприятную, взбодрить сладкой ложью о хороших вакансиях в других колледжах…

Начались горькие раздумья о том, что с ним произойдет, если он вдруг лишится работы. Плата за квартиру, ростбифы, плата за обучение дочери, одежда… Можно, конечно, найти себе богатую жену — в этом есть свои преимущества. Но и это до конца проблему не решает… Всегда объявится свора жирных родственников, которые станут высасывать из тебя все соки, — как тот канатоходец, сломавший ногу, когда, поскользнувшись, слетел с каната. Отец Эдит работал на железной дороге в штате Пенсильвания. Вышел на пенсию и теперь получает сто тридцать пять долларов в месяц; не густо, что и говорить.

Стал вдруг вспоминать богатых невест, на которых был бы не прочь жениться. Ровена… как ее там звали? Двадцать лет назад, в Чикаго; связана с судовладением. Отец служил на пароходах, курсирующих по большим озерам. Но как можно жениться на девушке по имени Ровена? К тому же она весила сто семьдесят фунтов, никак не меньше, — без всяких преувеличений. Может, даже больше — сто восемьдесят… К тому же влюбчива, как кошка. Кому нужна такая жена? Озерные пароходы, или не пароходы, — все равно, если у нее такой ужасный вес. Тем не менее тогда у него была единственная реальная возможность жениться на богатой.