Нил Шустерман - Бездна Челленджера Страница 3

Сегодня я прячусь. В кухне практически негде скрыться. Я сжался в комок внутри идеально чистого холодильника. Я дрожу и думаю о капитане — тот назвал меня дрожащим щенком. Кто-то открывает дверцу — эту маску я не могу вспомнить. Она качает головой:

— Бедняжка, ты, должно быть, замерз. — Она наливает кофе из кофейника, но вместо того, чтобы предложить мне чашку, протягивает руку прямо сквозь мой пупок и достает из-за моей спины молоко.

11. Нет худа без добра

Под главной палубой расположены каюты экипажа. Там гораздо просторнее, чем кажется снаружи. Невероятно просторно. Там есть длинный коридор, у которого, похоже, вовсе нет конца.

Щели между досками палуб и бортов законопачены тошнотворно пахнущей черной смолой. Внизу вонь острее всего. Запах такой, будто живые организмы, спрессованные временем в деготь, до сих пор разлагаются. Пахнет потом, немытым телом и грязью под ногтями.

— Запах жизни! — гордо объявил капитан, когда я однажды спросил, что это за вонь. — Может быть, перерождающейся, но все же жизни. Как солоноватый запах прилива — едкий, гнилой и все же освежающий. Когда волна накатит на берег и брызнет тебе в лицо, будешь ли ты проклинать ее вонь? Нет! Она напоминает, как сильно ты любишь море. Летний запах пляжа, пробуждающий что-то сокровенное в глубинах твоей души — всего лишь легкое дуновение морской гнили. — С этими словами он с наслаждением вдохнул смрадный воздух полной грудью. — Правду говорят, нет худа без добра.

12. Шопинг шизиков

Когда мы с друзьями были помладше и слонялись по торговому центру, изнемогая от скуки, мы придумали такую игру. Называлась она «Шопинг шизиков». Мы выбирали кого-нибудь из покупателей — иногда двоих или даже целую семью, хотя интереснее было следить за одиночкой. Потом придумывали историю о секретной цели нашей очередной жертвы. Обычно в истории фигурировал топор и/или цепная пила, а еще подвал и/или чердак. Однажды мы выбрали старушку, ковылявшую по торговому центру с такой целеустремленностью на лице, что из нее вышел бы прекрасный серийный убийца. Мы придумали, что она купит здесь что-нибудь слишком тяжелое и обратится в службу доставки. Затем она нападет на доставщика и убьет его тем самым предметом, который купила. У нее, должно быть, в подвале целая коллекция новеньких орудий убийства и мертвых парней из службы доставки. И на чердаке, наверно, тоже.

Мы ходили за ней минут двадцать, помирая со смеху… пока она не зашла в ножевой отдел и не выбрала огромный мясницкий нож. Тогда нам стало еще смешнее.

Но когда она выходила из магазина, я встретился с ней глазами — можно сказать, заставил себя. Мне определенно померещилось, но ее взгляд горел таким жестоким огнем, что я никогда его не забуду.

Последнее время ее глаза глядят на меня отовсюду.

13. Низа не существует

Я стою посреди гостиной, зарываясь пальцами ног в пушистый ковер бездушно-бежевого цвета.

— Что ты делаешь? — спрашивает вернувшаяся из школы Маккензи, швыряя рюкзак на диван. — Почему ты стоишь столбом?

— Я слушаю.

— Что слушаешь?

— Термитов.

— Ты слышишь термитов? — ужасается сестра.

— Может быть.

Она принимается крутить большие синие пуговицы своего желтого флисового пальто, как будто от термитов можно застегнуться, как от холода. Потом она настороженно прикладывает ухо к стене, видимо, сообразив, что так их будет слышно гораздо лучше, чем из середины комнаты. Она слушает несколько секунд и несколько сконфуженно признается:

— Я ничего не слышу.

— Не волнуйся. — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал успокаивающе. — Термиты — это всего лишь термиты. — И хотя трудно себе представить более общую фразу, мне удается развеять все насекомогенные страхи, которые я успел внушить сестре. Удовлетворенная моим ответом, та отправляется на кухню перекусить.

Я стою, не шевелясь. Термитов не слышно, но я их чувствую. Чем больше я о них думаю, тем сильнее становится это ощущение, и это меня раздражает. Сегодня я вообще сильно раздражен. Не тем, что вижу вокруг себя, а тем, чего не могу видеть. Меня всегда болезненно интересовало то, что внутри стен, или то, что под ногами. Сегодня этот интерес вселился в меня и грызет, как древоточцы, неторопливо пожирающие наш дом.

Я говорю себе, что это хороший способ вынырнуть из пучины размышлений о неприятностях в школе, которые то ли есть, то ли нет. Так что пока что буду продолжать в том же духе.

Я закрываю глаза и направляю поток мыслей сквозь подошвы ног.

Я стою на твердой, надежной поверхности, но это всего лишь иллюзия. Дом принадлежит нам, так? Не совсем, потому что мы еще не все выплатили за него банку. Тогда что тут наше? Земля? Тоже нет. У нас, конечно, лежит договор, по которому участок принадлежит нам, но мы не имеем права добывать полезные ископаемые. А что такое полезные ископаемые? Все, что можно добыть из-под земли. То есть, она принадлежит нам, только если в ней нет ничего ценного, а если что-нибудь такое найдется, оно уже будет не наше.

Так что же у меня под ногами, кроме обманчивого ощущения, что все это наше? Сосредоточившись, я ощущаю, что там. Под ковром — бетонная плита, покоящаяся на земле, двадцать лет назад утрамбованной тяжелыми машинами. А под ней — потерянная жизнь, которой никто никогда не найдет. Там могут лежать руины цивилизаций, уничтоженных войной, или животными, или загадочными вирусами, взломавшими их иммунную систему. Я чувствую кости и панцири доисторических животных. Поднатужившись, я опускаюсь мыслью еще ниже, в коренную породу, где поднимаются наверх и лопаются пузырьки газа — у Земли расстройство кишечника, ей надо переварить слишком долгую и грустную историю собственного существования. Там, внизу, все твари божьи в конечном счете превращаются в темную жижу, которую мы потом выкачиваем из-под земли и сжигаем в машинах, превращая некогда живых существ в парниковые газы, — по-моему, это все же лучше, чем вечность в виде лужи грязи.

Еще глубже холодная почва сменяется раскаленной докрасна, а потом и добела магмой, текущей под невероятным давлением. Внешнее ядро, потом внутреннее ядро, наконец, самый центр тяжести — а потом притяжение начинает работать в обратную сторону. Жар и давление начинают уменьшаться. Лава твердеет. Я продираюсь сквозь гранит, нефть, кости, грязь, червей и термитов, пока не вырываюсь наружу на рисовом поле где-то в Китае, доказывая, что низа не существует, потому что в конце концов он оказывается верхом.

Я открываю глаза, почти удивляясь, что все еще стою в гостиной. Мне приходит в голову, что мой дом и Китай соединяет идеальная прямая линия и направлять вдоль этой линии свои мысли может быть небезопасно. Могли жар и давление усилить мои мысли до масштабов землетрясения?

Конечно, это просто шальная мысль, но теперь я каждое утро смотрю новости, боясь увидеть, что в Китае произошло землетрясение.

14. Туда отсюда не попасть

Хотя напуганные члены экипажа много раз отговаривали меня забредать в потаенные уголки корабля, я просто не могу удержаться. Что-то толкает меня на поиски того, о чем лучше не знать. И как же можно плыть на огромном галеоне и не обшарить каждый его закоулок?

Однажды с утра, вместо того чтобы отправляться на палубу для переклички, я встаю пораньше и решаю пройти по длинному, слабо освещенному коридору на нижней палубе. По пути я достаю блокнот и быстро зарисовываю свои впечатления.

— Простите, — обращаюсь я к притаившейся в своей мрачной каюте девушке, которую вижу впервые. У нее широко большие глаза с потеками туши и жемчужное ожерелье, грозящее ее задушить. — Куда идет этот коридор?

Она окидывает меня подозрительным взглядом:

— Никуда не идет, вот же он, на своем месте. — С этими словами она исчезает внутри и захлопывает дверь. Ее образ стоит у меня перед глазами, и я набрасываю в блокноте, как выглядело лицо девушки, когда она отступила в тень.

Я продолжаю свой путь, по дороге считая лестницы, чтобы хоть как-то отследить свое продвижение по бесконечному коридору. Одна, другая, третья… Я подхожу к десятой лестнице, а коридор все так же уходит вперед. Я сдаюсь, карабкаюсь по ступенькам и вылезаю на главную палубу из среднего люка. До меня доходит, что все лестницы, где бы они ни начинались, выводят к этому самому люку. Я двадцать минут брел по коридору и ничуточки не продвинулся.

Передо мной примостился на перилах попугай. Такое чувство, что он специально поджидал тут, чтобы поддразнить меня.

— А туда отсюда не добраться, — кричит он. — Не знал? Не знал?

15. Мы стоим на месте

Моя работа на корабле — держать равновесие. Не помню, с каких пор я этим занимаюсь, но отчетливо припоминаю, как капитан объяснял мне мои обязанности: