Аласдер Грей - 1982, Жанин Страница 3

Глава 1

1: Это хорошая комната. Она могла бы находиться в Бельгии, в Соединенных Штатах, может быть, в России, наверняка в Австралии, в любой стране, где комнаты имеют обои на стенах, ковер и занавески, украшенные тремя разновидностями орнаментов. Коричневая мебель закрывает собою почти все орнаменты. Остается совсем немного открытого пространства между платяным шкафом, туалетным столиком в стиле тридцатых, креслом с бокалом виски на нем и двуспальной кроватью, где меж резным викторианским изголовьем и таким же изножьем лежу я (так и не раздевшись). Есть тут и современная раковина для умывания, торчит фрагмент водопровода, трубы которого скрыты в штукатурке, а не проложены поверх нее, как в некоторых комнатах, где мне приходилось бывать. Но здесь нет Библии. В любой американской спальне есть Библия, так что я определенно не в Штатах. Жаль. Не люблю чувствовать себя ограниченным. Я бы мог сейчас быть сотней самых разных мужчин: бродячим торговцем в шерстяном или твидовом костюме, фермером, аукционером, туристом или одним из этих лекторов, которые в полутемных помещениях читают шести домохозяйкам среднего возраста и отставному сержанту полиции лекцию о Влиянии Ван Гога на Сыпную Молочницу в Последние Дни Помпеи. Не важно, как я зарабатываю себе на жизнь. Меня этот вопрос перестал мучить, я просто больше об этом не думаю. Во мне нет ничего загадочного. Синие полевые колокольчики на этой занавеске отделяют меня от главной улицы города, пережившего свой расцвет в те далекие времена, когда были вырезаны из дерева фигурные набалдашники на спинках моей кровати, – это может быть Нэрн, Киркалди, Дамфрис или Пиблс. Это точно Пиблс или Селкерк. Если это Селкерк, то сегодня среда. А если это Пиблс, то завтра вечером, Жанин, я буду в Селкерке.

Жанин волнуется, но пытается не подавать виду, однако ей так долго пришлось не подавать этого виду, что, несмотря на все попытки придать голосу беспечный оттенок, он звучит хрипло, когда она спрашивает:

– Скоро мы приедем?

– Минут через десять, – отвечает водитель, хорошо одетый толстяк, который вдруг останавливает машину. Стоп. Я должен сначала раздеться.

Моя проблема – секс, а отнюдь не алкоголь. То есть я, конечно, алкоголик, но не пропащий пьяница. Никогда не шатаюсь, язык у меня не заплетается, вполне себя контролирую, и работа не страдает. Денежная работа – пришлось получить образование, чтобы на нее устроиться, – но зато теперь я могу совершенно не задумываясь делать все необходимое и даже отвечать при этом на вопросы. Почти любая работа в наше время так делается. Если половине нации сделать лоботомию – никто и не заметит, все спокойно будет идти своим чередом. За нас думают политики. Хотя, нет, не думают.

«Но, господин премьер-министр, за последние двадцать лет процентные ставки/инфляция/безработица/бездомность/забастовки/пьянство/развал в социальных службах/преступность/смертность среди политзаключенных постоянно возрастают, как вы боретесь с этим?» «Как я рад, что ты задал этот вопрос, Майкл. Конечно, все это так, но не можем же мы изменить ситуацию в одно мгновение».

Нет, если кому в наши дни и приходится думать, так это людям с фондовой биржи и членам восточных коммунистических партий. В этих сферах долго не протянешь, если соображать не горазд. Все остальное человечество выполняет что ему велят, и следует за политиками – вот так нам всем нужно себя вести. Если бы большинство попыталось действовать разумно и на свое усмотрение, к чему это привело бы? К анархии. Некоторые профсоюзы, например, делают попытки в этом направлении. Почитайте, что о них пишут газеты. В России профсоюзам этого не позволяют. Так что же нам делать с этой разумностью, которая нам не нужна и которой мы не можем воспользоваться? Пригасить ее, вот что. Домохозяйкам – валиум, школьники пусть нюхают клей, взрослым – марихуана, безработным – гнилое южноафриканское вино, пиво – работягам, спирт – мне и той компании, которую я оставил внизу пятнадцать минут назад. Правда, когда я пытаюсь припомнить эту компанию, сразу всплывают в памяти несколько гостиничных баров, отделанных деревянными панелями, фальшивыми каминами, дверью, ведущей в холл, открывающейся на улицу Данди или Перта, или Пиблса, и все они заполнены людьми, которые говорят:

– И еще у нас каждый месяц исследовательский подход к официальному рассмотрению.

– Официальному рассмотрению?

– Да. Официальному рассмотрению.

– Ты знаешь, что я за человек. Утром мне приходит в голову идея, днем я ее обдумываю. На следующий день я заказываю материалы, и к концу недели работа закончена. А если кто-то попадается мне на пути, я просто прохожу насквозь. Прохожу прямо сквозь них.

– Ты человек прямой. Прямой. За это тебя люди и уважают.

– Мне плевать, какая у них религия, пока они сидят на таблетках.

– ХАХАХАХАХА. ХАХАХАХАХА

Люди, которые говорят, растрачивают себя попусту. Я вот не говорю. Я стою и слушаю, пока их голоса не превратятся в однообразный жизнерадостный гул и пока мне не захочется остаться одному. Я хочу уединения. Хочу свою кровать и Жанин.

Жанин волнуется, но пытается не подавать виду, однако ей так долго пришлось скрывать волнение, что голос ее звучит хрипло, когда она спрашивает:

– Долго еще ехать?

– Минут десять, – отвечает водитель, хорошо одетый толстяк, которого зовут Макс и который с каждый минутой выглядит все более довольным. Он снимает руку с руля и ободряюще хлопает ее по бедру. Она отдергивает ногу, а через мгновение замечает:

– То же самое вы говорили, когда мы выезжали.

– У меня плохое чувство времени, вот в чем беда. Но вы лучше не обо мне думайте, а о Холлисе.

– Почему? Почему я должна о нем думать?

– Холлис заведует развлечениями, а вам ведь нужна работа, правильно я понимаю? Впрочем, не переживайте, все будет хорошо. Вы одеты очень подходяще для встречи с Холлисом.

– Это мне агент посоветовал так одеться.

– Ваш агент читает Холлиса как книгу.

Но Жанин не испытывает особой радости по поводу белой шелковой блузки, повторяющей контуры ее тела, а я не должен думать об одежде, пока я отчетливо не представил себе саму Жанин. Но одежда все равно лезет вперед. Неужели я люблю женскую одежду больше, чем женское тело? О нет, но я предпочитаю их одежду их умственным способностям. Умом они без конца повторяют одно и то же: нет, спасибо, не трогай, убирайся. Одежды же говорят: посмотри на меня, желай меня, а от этого я возбуждаюсь. Было бы извращением не предпочитать их одежду их уму. Женщина в баре, там внизу, немолодая, но миловидная, застегнула кнопки на груди, на бедрах и ягодицах, и эти кнопки так и звали мои руки прикоснуться к ним и расстегнуть на ней одежду со всех сторон. Мне нравится то, что нынче носят женщины. Когда я был молодым, большинство девочек носило яркие юбки и платья, которые вместе с их ростом, волосами, грудками и голосами делали их похожими на возвышенных и утонченных зверушек. Мне же больше нравилось, когда они одевались как ковбои, плотники или солдаты. Джинсы, синие комбинезоны, ботинки и походные шаровары смотрелись на них довольно нелепо, но зато давали понять, что они в любой момент готовы повалиться в грязь с нами, мужиками. По-моему, это возбуждает. Некоторые мужчины из разряда неудачливых развратников (а мы все из этого разряда) приходят в ярость при виде вызывающе одетых женщин, заявляя, что они заслуживают всего того, что с ними случается. Разумеется, имея в виду изнасилования. Я с этим не согласен, хотя прекрасно понимаю, что эти бедняги чувствуют. Они просто ненавидят, когда их возбуждает недоступная женщина А меня реальные женщины не разочаровывают, ведь со мной всегда мое порочное воображение. У меня есть Жанин, Роскошная, Большая Мамочка и Хельга. К тому же у меня есть чувство справедливости. Да, мне необходимо, чтобы справедливость была на моей стороне. Если Жанин хочет, чтобы с ней случалось то, чего она заслуживает, то просто надеть шелковую блузку, повторяющую контуры ее и т. п., будет недостаточно. Вернемся к началу.

Когда Жанин босиком, она чуть пониже большинства женщин, но зато когда она на каблуках, она будет повыше большинства мужчин. Ее сексуальность читается даже на расстоянии: тонкие талия, лодыжки и запястья, округлые бедра и плечи, большие и т. п. и темные пышные волосы, всегда пребывающие в беспорядке. Она эпизодически умна, плохо разбирается в людях, но прекрасно разбирается в том, какое действие она на них оказывает. Когда она накрашена, то непонятно, кто перед вами – то ли глуповатая девка, то ли холодная аристократка. Сейчас она похожа на Джейн Рассел из фильма сороковых «Изгой»: темный обличительный взгляд, тяжелые грустные губы. Она выглядит печально, сидя за столом напротив своего агента, который говорит: