Шань Са - Конспираторы Страница 3

— Где ты был? Я так долго тебя ждала!

Он отступает на шаг, чувствуя, как набухает где-то в животе горячий ком. Проталкивает его выше, в грудную клетку, незаметно вдыхая. Наполнив кислородом легкие, произносит проникновенным и чувственным голосом:

— Война началась. Я должен идти на фронт.

— Не покидай меня! — рыдает она.

Он безутешен, в отчаянии — это игра, — он делает три шага вперед, склоняется над ней, будто хочет поцеловать. Однако, удержавшись, выпрямляется. Его голос тверд, но взгляд скорбен.

— Прости меня. Я должен идти. Я солдат!

Она бросается к нему:

— Не оставляй меня одну в этом подземелье!

Он пятится, и она падает к его ногам. Словно испуганный собственной жестокостью, он закрывает лицо руками, круто поворачивается и бежит прочь. Вспыхивает прожектор. Солнце. Незнакомая улица. Ослепнув от света, Джонатан уже не помнит, где здесь реальность, а где игра воображения. Он понимает, что им с Аямэй отныне суждено жить в параллельных мирах и никогда больше они не встретятся.

Он просыпается.

Люксембургский сад окутан пеленой мелкого дождя. Джонатан бежит. Статуи королев, улыбки мраморных поэтов отпечатываются на сетчатке его глаз. Мимо пробегает, высоко вскидывая ноги, брюнетка, следом ядовито-зеленая майка, пара мускулистых икр, три собаки хаски, привязанные к поясу мужчины, и еще много живой и подвижной энергии. Все рысят вдоль решетки сада по кругу против часовой стрелки. Все, кроме него.

Вдали видны ученики Аямэй, они одеваются и начинают расходиться. Джонатан смотрит на часы: три минуты десятого. Аямэй закончила первый урок. Он замедляет бег и приступает к плану А.

— Доброе утро!

— Доброе утро! Что-то вы сегодня бежали как угорелый.

— Меня ночью замучил кошмар. Угадайте, что мне снилось? Подвал дома двадцать один…

Подошедший молодой китаец не дает ему договорить. Аямэй знакомит их.

— Джонатан, это Линь, мой ученик. Линь, познакомься, мой сосед Джонатан.

Китаец одного с ним роста. Он одет в черную майку и щеголяет — ни дать ни взять, актер из фильмов о кунг-фу — накачанными бицепсами.

— Здравствуйте.

Джонатан протягивает руку. Парень, метнув на него недобрый взгляд, руки не подает.

— Линь приехал из Китая всего год назад, он у нас дикарь. Вы позволите? — вмешивается Аямэй. — Я скажу ему два слова по-китайски.

Она отводит ученика в сторонку, и голос ее вдруг меняется. Ее китайский звучит по-мужски властно.

— Работай над французским. Ты ни на шаг не продвинулся за месяц. Так нельзя.

Она достает из сумки какую-то книгу и сует ему в руку. Джонатан слышит недовольное бурчание парня:

— Кто он такой?

— Не лезь в мои дела! — осаживает она его.

— Что ему от тебя нужно?

— Работай над французским. До вторника.

Аямэй возвращается к Джонатану; он ждет ее, у него уже готов вопрос, чтобы завязать разговор:

— И давно вы занимаетесь боевыми искусствами?

— Я начала поздно, в двадцать два года.

Джонатан мысленно подсчитывает. Двадцать два года, тогда она была в бегах, где-то в Китае, скрывалась от военных, гнавшихся за ней по пятам. Кто-то обучил ее боевым искусствам, чтобы она могла защищаться.

— Во Франции?

— Нет, в Китае, — отвечает она лаконично.

— Встреча с учителем?

— Это долгая история. Когда-нибудь я вам расскажу.

Она умеет уходить от ответа.

Джонатан предпринимает еще одну попытку. Ему необходимо войти к ней в доверие, а для этого она должна открыться ему.

— Почему вы приехали во Францию?

— Французы обожают задавать этот вопрос, — хмыкает она. — Вы не находите естественным, что Франция, страна красоты и высокой культуры, привлекает иностранцев? Если бы вы жили в Китае, ни один китаец не спросил бы вас, почему вы выбрали эту страну.

Джонатан восхищен этим расплывчатым ответом: есть о чем поговорить и ничего не сказано по сути. Аямэй права, не желая раскрываться перед первым встречным. Ее боль никто не поймет и не разделит. Если женщина не хочет жалости, значит, она горда. Он решает польстить ей:

— Вы правы. Китай — это целый континент, и он верит в свое будущее. А Франция крошечная, клочок земли в центре Европы. Можно понять, что французов мучат комплексы и еще сильнее — страхи. Я неправильно сформулировал вопрос. Мне хотелось знать, как у китаянки достало мужества поселиться вдали от своей великой цивилизации. Почему вы выбрали нашу маленькую страну?

Она улыбается:

— Из нас двоих иностранец — вы. Когда я впервые вас увидела, вы были в одной рубашке, с засученными рукавами, а французы еще кутались в пальто. В Париже в это время года мужчины и женщины бледны, а у вас смуглый цвет лица и выгоревшие на солнце волосы. Вы не измотаны общественным транспортом и не выглядите усталым после долгой зимы. У вас совсем другая повадка и вид человека, приехавшего издалека. Скажите сначала вы, кто вы такой, откуда и почему во Франции?

Джонатан от души смеется. Ни разу она не ответила так, как ему хотелось бы. Ее норов забавляет его. Не каждый день встретишь бунтарку с Тяньаньмынь.

— Должен ли я счесть ваш допрос за комплимент?

Они остановились перед светофором на улице Медичи. Вздернув подбородок, Аямэй бросает на него вызывающий взгляд:

— Не сочтите его за оскорбление. Я сама иностранка. Иностранца всегда узнаю.

Загорается зеленый свет для пешеходов.

Он шагает на мостовую молча. Рассказать свою жизнь — значит сдать позиции. И мужчинам, и женщинам присуща от природы эта слабость. Один удачно поставленный вопрос — и они готовы исповедоваться кому попало. Джонатан частенько «раскалывает» случайных знакомцев — просто чтобы не терять форму. Фокус всегда удается, и он счастлив, чувствуя свое превосходство. Но Аямэй не из этой категории. Ее рана определенно очень глубока, хотя по виду не скажешь. Как ни заманчиво, вряд ли получится с ходу вытянуть из нее историю, которую Джонатан уже знает. Что ж, раз она не хочет о себе рассказывать — он расскажет ей о себе.

— Угадали, — говорит он. — Вы молодец.

Золотое правило разговора: всегда давать собеседнику понять, что он умнее. Джонатан подмечает дрогнувшие в улыбке уголки губ китаянки.

— Я приехал из краев, которые вы, наверное, знаете, — из Гонконга. Жил там десять лет. Когда вернулся в Париж, то думал, что поставил крест на Китае, и надо же — моей соседкой оказывается китаянка. Занятно, не правда ли? А вы бывали в Гонконге?

Джонатан надеется, что Аямэй поддержит разговор об острове, до которого добралась вплавь в августе 1991 года, но она будто не слышит и спрашивает:

— Чем вы занимаетесь?

Он протестует:

— Это уже какой-то допрос.

— Без детектора лжи и без пыток. Можете солгать.

— У вас пессимистический взгляд на людей. Отчего?

Она улыбается и произносит нараспев:

— Что ж, вся жизнь есть ложь, как сказал поэт.

— В таком случае, если я лгу, это истинная правда, — парирует Джонатан, открывая дверь подъезда. Его голос эхом разносится в холле: — Я инженер в компании «Хэвенс», авеню Гранд-Арме, двести сорок. Наша фирма занимается программным обеспечением. Мы на первом месте во Франции и на третьем в Европе. Если хотите проверить, позвоните ноль — восемьсот один — восемьсот два — ноль три. Можете также зайти на сайт компании в Интернете www.heavens.fr. Вы найдете там мою фотографию и даже дату рождения. — Не дожидаясь ее комментариев, Джонатан сам переходит в наступление: — А вы? Чем занимаетесь вы?

— У меня в общем-то нет профессии, — беспечно бросает она. — Так, перебиваюсь, даю уроки китайского детям и обучаю боевым искусствам взрослых.

— Нет профессии? Я вам не верю, судя по вашему виду, вы должны заниматься серьезным делом. — И Джонатан добавляет развязным тоном: — Почему бы не шпионажем в пользу Китая?

Вся подобравшись, она быстро отвечает:

— Иностранцы всегда возбуждают подозрения. Зачем оставлять привычную жизнь и рисковать, устремляясь в другую, где все чуждо и незнакомо? Чего они ищут, что им понадобилось во Франции? Я правильно поняла вашу мысль?

Джонатан доволен: ему удалось рассердить ее.

— В вас столько очарования, — оправдывается он.

Она отвечает холодно:

— Спасибо за комплимент.

Двери лифта медленно раздвигаются и закрываются вновь. Тесная кабина наполняется ледяной сыростью Люксембургского сада, пропитавшей их одежду. Прислонившись к зеркалу, чтобы не соприкасаться с Джонатаном, Аямэй смотрит в пол. Его ноздри вдруг ощущают манящий запах женщины. С высоты своих метра девяноста он заново открывает черты, поначалу казавшиеся ему чересчур жесткими. Его больше не смущает ее орлиный нос. Наоборот, он словно одухотворяет густые брови, полные губы, глаза в обрамлении черных ресниц: вокруг этого горделиво изогнутого выступа черты лица выглядят на редкость чувственно.