Бапси Сидхва - Огнепоклонники Страница 3

Так, например, в непроглядную ночь, когда на краю раджастанской пустыни развалилось деревянное колесо и в тот же миг ночная тишина огласилась хохотом шакалов.

Джербану спрыгнула с подводы и — руки в боки, ноги широко расставлены — стала перед Фредди. Ее крутые брови почти вплотную сошлись на переносице.

— Так. Значит, теперь нас растерзают волки! А все почему? А все потому, что так было угодно вашей светлости! Значит, нам теперь ночевать в пустыне, где на нас отовсюду могут дикие звери наброситься? И чего ради эти мучения? Наша простая деревенская жизнь не устраивает его светлость! Но ты не надейся, что я под твою дудку плясать буду! Только из-за дочери я согласилась ехать, но теперь с меня хватит! Поворачивай назад! Домой, слышишь? — орала Джербану, победоносно сверкая глазами в свете фонаря, покачивающегося в руке Фредди.

Фредди молча отвернулся от тещи.

— Упрямый ты осел, ты что, не видишь, как мы мучаемся? Хоть бы жену с ребенком пожалел! Откуда у нее только силы берутся терпеть твои выкрутасы, черт бессердечный!

А Путли спала безмятежным сном — материнские крики были таким привычным делом, что просыпаться из-за них не стоило.

Не обращая внимания на Джербану, Фредди занялся колесом. Разъяренная теща залезла на подводу и, колыша телесами, плюхнулась на свой матрас.

В ночном безмолвии скорбно взвыл шакал.

Джербану напряглась. Только от безысходности и отвращения ко всему происходящему могла Джербану сделать такое — громко завыть.

Шакал ответил душераздирающей руладой.

— Вау-ау-ау! — подвывала ему Джербану.

Обнаруживший родную душу шакал пришел в волнение и издал долгий, леденящий кровь стон.

— Уау-у-у! — голосила Джербану, выпевая свою партию этого вурдалачьего дуэта.

У Фаредуна мурашки по коже пошли. Скрипнув своими жемчужными зубами, он вскочил на подводу, рванулся к теще и прошипел прямо ей в лицо:

— Заткнись ты…! Не перестанешь выть, клянусь, я тебя тут брошу!

Джербану смолкла, напуганная не столько угрозой, сколько сумасшедшими глазами зятя.

Через два часа они двинулись дальше, и скоро на подводе воцарился покой, навеянный равномерным глуховатым побрякиванием бубенцов на буйволиных шеях.

Случались и другие беды: у ребенка открылся кровавый понос, Джербану получила прострел от мытья в холодном канале, Путли укусил скорпион, и она чуть не свалилась в колодец. Всякое происшествие вызывало визгливые крики Джербану, и жители деревень, через которые они проезжали, получали беспощадный отчет обо всех прегрешениях ее негодного зятя.

Когда Фредди изнемогал от шума, он сосредоточивал все внимание на своей большеглазой прилежной жене, и теще оставалось только погрузиться в раздраженное молчание великомученицы.

Прошло два изъеденных москитами, пропыленных месяца, и Фредди наконец привел своих измученных буйволов на плодородные земли Пяти Рек.

Семейство миновало богатые деревни, окруженные зелеными полями пшеницы и бледно-желтыми горчичными полями, провело несколько дней в золотом городе Амритсаре и в конце концов прибыло в Лахор.

В Лахор Фаредун Джунглевала влюбился с первого взгляда. Теща, углы рта которой опускались все ниже по мере того, как близилось к концу путешествие, безразлично рассматривала людные, шумные улицы. От замечаний она пока что воздерживалась, радуясь возможности отдохнуть после изнурительной тряски.

Фредди с утра до ночи носился по Лахору, и с каждым часом этот старинный город все больше нравился ему. Сначала семья расположилась под тенистым деревом вблизи мечети Бадшахи. Горизонт принимал заходящее солнце в розовые взбитые облака, купы грациозных белых куполов окрашивались нежнейшим румянцем, и в сердце Фредди нисходил мир. Умоляющий, жалобный, чувственный крик муэдзина взлетал в затихающее небо над минаретами. В крохотном индусском храме, укрытом тенью мечети, позванивали колокольчики. Сикхская гурдвара под вызолоченной крышей мерцала в сумерках как драгоценность. Фредди, всегда готовый откликнуться на зов любой духовности, покорился очарованию вечернего часа.

Рано утром, окончательно решив сделать этот город своим и попытать в нем счастья, Фредди попросил, чтобы жена выдала ему золото. Путли, задававшая буйволам корм, настороженно огляделась по сторонам.

— Даже у деревьев есть уши, — строго напомнила она и, предостерегающе положив ладонь на руку Фредди, вошла с ним в палатку на подводе.

Малышка мирно посапывала в уголке. Джербану, скрестив ноги, сидела на своем матрасе, отбиваясь веером из пальмовых листьев от удушливой жары. При виде Фредди она наморщила нос, показывая, как нестерпимо страдает от базарных запахов, и еще быстрее замахала веером в знак молчаливого неприятия города.

Сердце Фредди затрепетало. Раздражение тещи укрепило его в решении, принятом импульсивно. Как наседка садится на яйца, так мысли Фредди обосновались на кучке заманчивых планов. В тот миг он дал себе клятву до самой смерти не покидать этот город.

Повернувшись спиной к теще, чтобы не видеть спектакль, разыгрываемый для него одного, Фредди стал смотреть, как жена расстегивает чоли. Путли едва доставала головой до его плеча. Чувствуя себя укрытой от чужих воровских взглядов, Путли вытащила узелочек, который прятался между ее грудей с самого начала путешествия. Бережно вручив узелок Фредди, она снова застегнула тесную холщовую кофточку-чоли. Фредди огорченно следил, как стягивает и закрывает дешевая ткань упругие полушария. Он даже было потянулся к ним, но суровый взгляд жены напомнил ему о присутствии тещи, и Фредди отдернул руку.

В насмешливых глазах Путли, широко расставленных на ее треугольном личике, была какая-то неподвижность, которая часто обескураживала и злила Фредди. Эта неподвижность исчезала из глаз Путли только в постели. Тогда ее веки с длинными ресницами тяжелели от чувственности, и такое желание загоралось в ее глазах, такая готовность наслаждаться и дарить наслаждение, что Фредди становился ее рабом.

Как только Фредди ушел, Путли с неистовым жаром набросилась на работу. В минуту буйволы были напоены, в жаровне разведен огонь, на огонь поставлен котелок с чечевицей и другой — с овощами. Все это было проделано с такой экономностью движений, с такой ловкостью, что Джербану, не выдержав, поднялась и стала помогать дочери. Взяла из рук Путли мисочку с рисом и принялась кормить ребенка.

Четыре семьи парсов жили в Лахоре, и Фредди должен был по очереди наведаться ко всем: к Пивовалам, к Банквалам, к Вискивалам и к Чайвалам. Ни одна из семей не занималась делом, которое соответствовало бы ее фамилии: большая семья Пивовалов содержала процветающую чайную, в то время как Чайвалы владели баром, мистер Вискивала работал кассиром в банке, а мистер Банквала давал уроки бальных танцев.

Парсов мало, и занимаются они, как правило, коммерцией. Одна из прекрасных черт этой крохотной общины — развитое чувство долга по отношению к любому единоверцу. Парсы живут как единая, дружная семья, радуются успехам друг друга и сплачиваются, когда нужно помогать в беде. В стране, кишащей нищими, нищего парса найти невозможно. Стоит же парсу разбогатеть, он сразу берется за строительство школ, больниц, сиротских домов, дает деньги на благотворительные нужды, учреждает стипендии и прочее.

Парсы, о скупости которых ходят анекдоты, проявляют удивительную щедрость, когда нужны деньги на полезное дело.

Четыре лахорские семьи обрадовались появлению в городе новых парсов и очень сердечно отнеслись к Фредди.

Ровно через два дня Фредди с семьей устроился в квартире на втором этаже над продовольственной лавкой в доме, расположенном на одной из самых людных торговых улиц Лахора.

Уже на следующий вечер Фредди в накрахмаленной белоснежной рубахе с завязками на горле и на талии, в свежеотутюженных широких штанах и тюрбане подъехал к резиденции губернатора.

Фредди привязал своих сытых, вычищенных буйволов рядом с неспокойными лошадьми извозчиков и твердым шагом подошел к щеголеватым часовым у громадных кованых ворот. Часовые почти сразу впустили его, и Фредди записал свое имя в книгу посетителей.

Воздав, таким образом, дань почтения Британской империи, представившись и продемонстрировав преданность «королеве и короне», Фредди почувствовал себя готовым к встрече с будущим.

Глава 2

Пенджабцам пришлись по душе и мужественная внешность Фаредуна, и его обходительность. У Фаредуна было удлиненное лицо красивой лепки, с твердым подбородком, с изящной горбинкой на носу; его большие карие глаза под слегка нависающими веками обладали какой-то таинственной способностью располагать людей. Кожа его была светлой и чистой, одежда всегда опрятной. Ко всему, он был парсом, честность и добропорядочность которых вошли в пословицы. Поэтому Фаредун сразу занял заметное место в квартале. Дела пошли хорошо, в семье появился достаток, и даже удавалось кое-что отложить. Фаредун взял за правило по пятницам раздавать милостыню. Его жена и теща всегда появлялись на людях в плотно повязанных платках-матхабанах, закрывавших лоб до самых бровей, в ритуальных поясах и кофточках, с подобающей скромностью опущенных на бедра. Обе женщины, прямые и строгие, держались с таким достоинством, что кто бы их ни увидел — индус ли, мусульманин или христианин, — не мог не испытывать глубокого уважения и к ним, и к главе их семьи.