Admin - Торжество возвышенного Страница 3

— Тарик… Что сказать?.. Так лучше для нас обоих. Судьба и предопределение!

— Это абсурд и сумасшествие.

— Мне стоило самой сказать тебе…

— Но я не верю… Открой…

— Нет… Я поступаю с тобой честно…

— Да ты просто шлюха!

— Хорошо… И оставь меня в покое…

— Этого никогда не будет.

— Мы все равно поженимся.

— Школьник… безумный… полуслепой…

— Я искушаю свою судьбу.

— Открой дверь, ненормальная.

— Нет… Все кончено.

— Этого не может быть!

— Это произошло.

— Ты можешь познать любовь только со мной!

— Так не может продолжаться всю жизнь.

— Ты не в том возрасте, чтобы отчаиваться. Зачем делать глупости?

— Давай расстанемся по-хорошему… Прошу тебя…

— Это ложный приступ отчаяния!

— Нет.

— Я знаю, что делать, не ты одна переживаешь кризис.

— Да простит тебя Господь.

— Ненормальная… Когда ты только успела измениться?

— Я не сделала тебе ничего плохого.

— Поиграла — и хватит.

— Не пытайся спасти то, что обречено…

— Ну ты и дрянь!..

Но она уже закрыла дверное окошко.

Некоторое время я жил в доме Карама Юнеса. Он занял место отца-суфлера после того, как тот отказался от этой работы, довольствуясь приличным доходом от своего дома. Сначала атмосфера накалялась, но вмешался Сархан аль-Хиляли, он прошептал мне на ухо:

— Не порть нам вечер… Подумай… Умм Хани ты вернешь одним махом… Она зарабатывает намного больше, чем Тахия…

Аль-Хиляли с ума сходил по женщинам, но что такое любовь, он не знал. Один или два раза он был с Тахией. Он не верит рассказам о любви и любовных муках… Любовь у него начинается и заканчивается так, будто это формальное мероприятие, и поэтому он требует его быстрого проведения. В его благих намерениях по отношению к себе я не сомневаюсь. Сколько раз он давал мне шанс на сцене, но все летело в тартарары из-за моей бездарности. Однако в пьесе Аббаса он верит в мой успех. Он уже обрадовал Умм Хани — костюмершу труппы — моим возвращением. И я к ней вернулся, спасаясь от одиночества и чтобы поддержать свое жалкое материальное положение. И это до того, как я оправился от горького опыта. Я не ожидал, что у брака Тахии будет какое-то продолжение, что из него что-то получится. У нее всегда было много связей, которые поддерживали ее скромный заработок. Она не любила никого, кроме меня, невзирая на мою бедность. Она обманула мои ожидания и оставалась в браке до самой смерти. Но пьеса раскрыла ее тайну. В пьесе она признается — лежа на смертном одре — что продала свое тело заезжему иностранцу. И тогда ее муж — по пьесе — решает убить ее, заменив необходимое лекарство обычными таблетками аспирина. Значит, мои ожидания оправдались, а я и не знал. И убил ее тот, кто навязывал нам свой идеализм, тот, кто, как я надеюсь, не уйдет от расправы.

На что я наделся?!

Я стою лицом к лицу с Аббасом в его квартире, которая когда-то принадлежала Тахии. Я направился туда в тот же день, когда и встречался с его родителями в лавке. Теперь он драматург, проживает в квартире один. В конце концов, он стал драматургом после того, как не одна дюжина его пьес была отвергнута. Липовый драматург, бесстыдно ворующий сюжеты у правды. Его удивил мой приход. Не удивляйся. Что было, то кануло в Лету. Но события прошлого снова не дают покоя. Нас когда-то примирил аль-Хиляли, и мы заключили мир, но то недоброе, что затаилось в сердце, — не выкинешь. Мы сидели в его кабинете — в квартире две комнаты и прихожая. Смотрели друг на друга в молчании, пока я не произнес:

— Ты, наверняка, спрашиваешь себя, что меня привело?

— Надеюсь, ты пришел с доброй вестью.

— Я пришел поздравить тебя с пьесой.

Он холодно произнес:

— Спасибо.

— Завтра начнется репетиция.

— Директор от нее в восторге.

— Но не режиссер.

— Что он сказал?

— Что герой мерзок и отвратителен до тошноты. Публика не будет ему симпатизировать.

Он безразлично пожал плечами, хотя лицо его помрачнело. Я сказал:

— Тебя не было на читке.

— Это мое дело.

— Тебе не кажется, что сюжет пьесы вызовет поток сплетен в твой адрес?

— Меня это не волнует.

— Люди могут вообразить, и не без основания, что ты убийца и предатель своих родителей.

— Мне до этого бреда…

Я потерял самообладание и бросил взволнованно:

— Какой хладнокровный убийца!

Он с презрением посмотрел на меня и пробурчал:

— Ты всегда будешь таким же жалким, как сейчас.

— Сможешь оправдаться?

— Я не обвиняемый, чтобы мне это требовалось!

— Тебе предъявят обвинение скорее, чем ты думаешь.

— Ты и правда дурак.

Я встал со словами:

— В любом случае, она заслуживала смерти.

И вышел, бормоча себе под нос:

— Но и ты заслуживаешь виселицы.

Я подставил голову под поток ругательств аль-Хиляли. Его гнев подобен разыгравшейся буре. Клыки сверкают. Я вижу, как горят его вылезающие из орбит миндалевидные глаза. Он орет:

— Ты, ты, сколько тебе лет? Придурок! Если бы не был таким идиотом, достиг бы актерских высот. Подумать только, он во что бы то ни стало желает перевоплотиться в помощника прокурора! Зачем ты вчера ходил к Аббасу Юнесу?

Успел ли этот мерзавец нажаловаться? Я предпочел промолчать, пока буря не утихнет. Он все надрывался:

— Ты никогда не сыграешь свою роль с полной отдачей!

Я спокойно промычал:

— Мы начали сегодня…

А потом еще тише:

— Но не менее важно, чтобы виновный понес наказание.

Он вскричал, усмехаясь:

— У кого из нас на совести нет грехов, за которые можно упечь в тюрьму?

— Но мы еще никого не убили.

— Как сказать. Если это правда, что Тахию убили, то в этом участвовал не один человек, и ты в первую очередь.

— Он не достоин, чтобы ты защищал его.

— Я не считаю его виноватым. У тебя есть хоть одна улика против него?

— Пьеса.

— Где ты найдешь пьесу без преступления? Прокуратуре нужны доказательства другого рода.

— В пьесе он совершил самоубийство.

— Значит, на самом деле он этого не сделает. И, на наше счастье, будет жить и писать.

— Он не написал ни строчки и никогда не напишет. Ты знаешь это как никто другой, ты ведь читал другие его пьесы.

— Тарик Рамадан, не будь занудой. Займись делом. Не упусти свой шанс, он не появится во второй раз…

Я репетирую роль в пьесе, написанной убийцей. Заново переживаю свою жизнь с Тахией, начиная с того, что произошло за кулисами.

Я в своем старом доме у щебневого рынка. Любовь в комнате. Разоблачение измены. Рыдание на похоронах.

Салем аль-Агруди обращается ко мне:

— Ты играешь как никогда, но выучи текст назубок.

— Я повторяю так, как было на самом деле.

Он рассмеялся:

— Забудь о реальности и живи спектаклем.

Тогда я попросил его:

— Ведь, к счастью, у тебя есть право внести изменения.

— Я уже поправил, где было надо, и вырезал сцену с ребенком.

— У меня идея!

Раздраженный, он уставился на меня, но я продолжил:

— Героиня, отходя в мир иной, просит встречи с ее бывшим возлюбленным…

— Каким возлюбленным? Кто из актеров театра не влюблялся в нее в свое время?

— Я имею в виду возлюбленного, роль которого играю я. Он приходит к ней, она просит прощения за измену и умирает у него на руках.

— Но для этого потребуется внести изменения в сущность образа, да и в отношения между мужем и женой.

— Пусть так.

— Ты предлагаешь совсем другую пьесу… Героиня и не вспоминала о своем бывшем любовнике.

— Это невозможно, противоестественно.

— Я же сказал тебе, живи пьесой, забудь о реальности. Или ты предпочитаешь переписать пьесу, ведь сейчас кто угодно по воле случая или прихоти может стать автором…

— Но ты же вырезал роль ребенка?

— Это другое дело, он не связан с сюжетом. Убийство невинного младенца чревато тем, что лишит героя симпатии публики.

— А убийство его несчастной жены?

— Послушай, масса зрителей в глубине души мечтают прикончить своих жен…

Разве это не Карам Юнес? Точно. Он выходит из кабинета директора. До премьеры осталось всего две недели. Я стоял у входа в буфет и разговаривал с Доррией, звездой труппы, каждый из нас держал в руке чашку с кофе. Когда он, в старом костюме и черном шарфе, намотанном на шею почти до висков, поравнялся с нами, я произнес:

— Какая честь нашему театру!

Он посмотрел на меня искоса и сухо ответил:

— Уйди с глаз долой…

Он поздоровался на ходу с Доррией и ушел. Доррия прервала свой разговор о подорожании чего-то на рынке и поинтересовалась: