Геннадий Сазонов - Марьинские клещи (сборник) Страница 3

Когда он разворачивал пулемёт в сторону фрицев и выпускал очередь за очередью, страх исчезал мгновенно, будто и не бывало. И он уже ничего не боялся.

Так повторялось из боя в бой.

Три дня назад фашисты, атакуя и не считая потерь, всё валили и валили — нахлынули в наши окопы, у Миронова кончились патроны, пулемёт замолк. Он схватился за штык, но немец ногой выбил штык из руки. Другой кто-либо на его месте, может, и получил бы в этой схватке смерть. Миронов не впал в истерику. Изловчившись, пулемётчик сорвал каску с фашиста и ударил в лоб тяжёлым кулаком, оглушил. Обернувшись, он успел ухватить за горло другого фрица, спешившего на помощь тому, оглушённому, и придушил второго. Откуда взялась дикая сила? Александр и сам не мог понять, как не мог объяснить после и то, что вышел живым из рукопашной схватки.

Атака была отбита.

Он прятал в карманы тяжелые ладони — до войны Александр махал молотом в колхозной кузнице. На правой скуле у него рдела полоска от сорванной кожи — дурная пуля чиркнула в том бою, а если бы прямо полетела — голова пулемётчика была бы дырявой.

Всё же одна ощутимая потеря для Миронова случилась в том бою. Пока он бился врукопашную с фашистами, в пулемёт, оставленный на бруствере, угодили осколки снаряда, пулемёт надо было ремонтировать или заменять.

— Не переживай, Сашок, — успокоил Прохоров. — Побудешь пока у меня вторым номером. Когда получишь новый пулемёт, встанешь на своё место.

— Давай так, — согласился Миронов.

Тем более, что его помощника — рядового Яковлева тяжело ранило.

На смех Прохорова рядовой отреагировал без обиды, но с шутливым упрёком.

— Вы-то тоже хороши — ильменские ушкуйники! — сказал Миронов. — Мы хоть бы и тучи подпирали — ну, и ладно. Кому от того плохо? А вы-то людей обирали, притесняли по Селигеру да по Волге, да по Северу до самого Урала. Дед мне, тоже в детстве, про вас говорил: «Такали да такали и русскую свободу всю протакали — ищи ветра в поле». Вот так, Иван Силантич!

— Глубоко ты пашешь, Сашок, ой, глубоко! — изумленно поглядел на него Прохоров.

За это он и любил Миронова, и подружились-то они потому, что были по родовым землям соседями — сержант до войны недолго работал бригадиром в колхозе под Старой Руссой.

— Ладно, чего старину ворошить, а то до самой ночи найдём, что в костёр бросать, баек хватит, — примирился сержант. — Открою тебе, Сашок, один секрет. Самоё лучшее в непогодь — в баньку пойти! Вот, представь, ветрище гудит на улице, как вон этот у нас наверху, дождь холодный хлещет, с кепки и с плаща течёт, настроение — сумрак. А ты идёшь по тропке через сад к баньке, заходишь, значит, в предбанник, одежду долой, и голый открываешь дверь в саму баню.

Прохоров замолчал, представляя, как заходит в баню, и довольная улыбка появилась на губах.

— Под ноги — пар клубами, в нос — аромат от веников березовых, запаренных в тазу, — продолжал сержант. — Из ковша плеснёшь на горку камней красных — оттуда столбом пар. Сидишь да веничком хлещешь бока! Вот так, вот так!

Иван даже показал, как он хлещет себя веником.

— После придёшь в избу, само собой, чистого самогона примешь стаканчик. Чистого, ядрёного! Чтоб, значит, банька пошла на пользу. После, само собой, в кровать к желанной бабе подкатишь, да чтоб у неё поуже была! Эх, красота!

— А у меня в деревне тоже есть банька, — поддержал товарища Миронов, но его прервал другой боец.

— Иван, кончай душу травить, нутро всё выворачивает! — обернулся рядовой Семенцов, слышавший их разговор. — А то я зарыдаю!

— Нежный какой! — бросил сержант. — Спасибо сказал бы, что тебе согревают душу, а ты ещё хорохоришься…

Иван не договорил.

Он вдруг примолк.

Сержант тревожно взглянул на Миронова, приподнялся, запрокинул голову, оглядывая темнеющее с проклюнувшимися звездами небо, прислушался.

Никакого ветра на улице не было!

Повисла тишина, застыло безмолвие.

Воцарилась полная неподвижность в природе.

На западе на какой-то миг засияло небо, тусклые лучи пронзили облачную накипь и тут же потонули в густеющих сумерках.

Чувствовалось, как воздух всё больше становился холодным.

Из него на траву падал едва заметный, похожий на мелкий бисер, иней. Наступал осенний вечер. Звучали команды на вечернюю поверку.

Прохоров и Миронов поспешили к себе в землянку.

Личный состав подразделений 19-й армии, занявшей рубежи на подступах к Вязьме, отходил к краткому фронтовому сну.

На огромных просторах Советского Союза — от южных степей Причерноморья и до берегов Финского залива под Ленинградом — война не затихала и ночью. Оперативные группы красноармейцев шли в тыл к немцам, совершали там диверсии. Наши разведчики пересекали фронт, чтобы взять «языков», в небо поднимались «ночные тихоходы».

Не дремали и фашисты. Они также нередко использовали тёмное время для своих операций.

Для шести армий, а также и резервных подразделений Западного фронта, державших оборону на протяжении 340 километров — от Осташкова до Ельни, уходящие сутки выдались «спокойными» в отличие от соседей на Брянском фронте. Там фашисты прорвали оборону, проутюжили танками 60 километров и заняли город Севск.

По радио из Москвы несколько раз читали сводку Совинформбюро: «В течение первого октября наши войска вели бои с противником на всём фронте».

Теми же сутками в Москве, казавшейся многим и из-под Вязьмы очень-очень далёкой, закончилась конференция, где Англия и Америка дали обязательство поставлять в СССР (до июня 1942 года) ежемесячно — 400 самолётов, 500 танков, 200 противотанковых ружей, тысячи тонн алюминия, свинца, олова, молибдена, броневых листов для танков; зенитные пушки, противотанковые орудия.

Англосаксы и американцы, похоже, были довольны, что у них открылась халява — хапнуть большие деньги на бойне, которую они же и устроили, подтолкнув немцев на войну против Советского Союза.

Это был излюбленный политический приём «цивилизованного Запада», который сработал и летом 1941 года.

Советское правительство в ответ на помощь намеревалось предоставить США и Англии сырьё для выпуска вооружений, а также оплачивать их поставки золотом из казны.

А пока здесь, далеко от Москвы, в долинах и перелесках вяземской земли, ощущался осенний заморозок.

Завтра наступал уже 103-й день Великой Отечественной войны.

На календаре было 2 октября 1941 года.

Разбрызгивая редкие лужи на сельской дороге, в сумерках, не включая на всю мощность фары, катили две легковые машины подчинённые Западному фронту. Задумавшись о чём-то, на переднем сиденье ехал сам командующий. Ещё и месяца не прошло, как Иван Конев, получив очередное звание генерал-полковника, вступил в новую должность. Пока он не успел освободиться от старых привычек, приобретённых во время, когда командовал армией. Они проявлялись в том, что Иван Степанович любил лично вникать в подробности обширного хозяйства 19-й армии. Бывало, что он не доверял отдельным офицерам, перепроверял их, выезжал на позиции. И если командарм обнаруживал ложь в донесениях, либо неточности о состоянии войск, то он мог круто наказать виновных.

Теперь, похоже, кто-то из штабистов тоже получит на орехи, судя по суровому выражению на лице командующего.

Вместе с другими руководителями Западного фронта он возвращался в штаб после осмотра расположений действующих армий под Вязьмой, а также позиций, куда прибывали, где окапывались дивизии народного ополчения, наскоро сформированные в Москве, присланные для подкрепления армейских соединений.

Много чего увидел Иван Степанович Конев за целый день. В душе у него гнездились противоречивые чувства. Нет, он не усомнился в боевом духе солдат, генералов, младших офицеров, горящих желанием громить врага ополченцев. Дух соответствовал тому, чем обычно заканчивал он приказы, будучи командармом: «Славные воины! Вы уже нанесли фашистским собакам сокрушительный удар! Вперед, к новым подвигам! За Родину, за Великого Сталина!».

Так призывал он в кровавых, жестоких боях под Витебском. Туда срочно перебросили 19-ю армию, и Конев прибыл раньше своих частей. Он с небольшим отрядом охраны отыскивал штаб Западного фронта. На шоссе генерал столкнулся с потоком отступающих — солдаты и офицеры шли в беспорядке, связь со штабами у них была потеряна, они не знали обстановки, не могли точно определить, где свои, где неприятель.

Конев вышел из машины. Снял плащ, чтобы все видели знаки различия в петлицах, чтобы все поняли, кто к ним будет обращаться. Выбирая взглядом в толпе кадровых бойцов и офицеров, генерал спокойно, но сурово потребовал:

— Приказываю прекратить отступление! Построиться в колонну!

Уверенный тон генерала, его воля, которая сквозила в приказах, его решимость подействовали на тех, кто отступал. Они стали останавливаться, собираться вокруг Конева, постепенно образовалась целая колонна военных.