Александр Покровский - Мертвые уши. Конспект поэмы Страница 3

Никаких оленей не будет, даже самых что ни на есть хромых и неблагородных.

Будут одни хорьки. Там – хорьки, тут – хорьки.

Патриотичнее меня, надо заметить, только пограничные столбы.

Каждый год – паводок, затопило, а потом жара и леса горят.

И школы не готовы к началу учебного года.

На север уголь не вовремя завезут…

Давно наблюдаю за человечеством.

Не знаю, какие на него виды у Бога, но только я считаю, что свалки за собой хорошо бы убирать.

Иногда хочется всем чего-нибудь подарить.

Какую-нибудь незначительную козявку.

Чтоб всем-всем по козявке.

Легко ли ввести себя в заблуждение? Легко. Только тем и занимаемся. То вводим, то выводим. И всё так воздушно, непринужденно. Будто ни для чего другого ты и не был предназначен.

Желания-то всегда одни и те же. Так что в заблуждение мы вводим себя с превеликим удовольствием. Точно никогда до этого ничем иным и не занимались.

Мало того, хорошо нам там – в нашем густом неведении.

Посмотрите на благодетеля нашего! Нельзя не заметить, как он любит людей. Он идет среди них, улыбается, смеется, пожимает тянущиеся к нему руки, останавливается и дарит вечное веселье двумя-тремя словами, опять идет, опять улыбается и опять дарит. А люди такие милые, такие хорошие, мягкие, лучистые, пушистые.

И это все? Это все, что он делает? Все, на что он способен? Ради чего рожден? На что его воздвигла природа?

Нет, конечно. Он еще думает. Он много думает, он думает постоянно. Он думает: как бы… как бы… нае бы… нае бы…

Все живут в своих трубах. Жители из одной трубы никогда не сойдутся с жителями из другой.

Вот только на время выборов в междутрубье появляются ходы от одной трубы к другой для проведения предвыборной агитации.

Ваше внезапное и неожиданное прибытие, а также сам способ оного, а кроме того, те чувства, что рождаются в душе. Словом, Ваше Превосходительство, позвольте ручку лобзднуть!

Как я пишу? Я пишу по утрам, когда рассвет разве только забрезжит, когда лучи восходящего солнца едва коснутся стекол моего окошка, а дыхание пробуждающейся природы еще только начинает наливаться.

Мне кажется, что политики страдают запалом.

И здесь я имею в виду те свойства их души, когда бурление оной заканчивается лишь испусканием легкого ветра.

У муравьев тоже бывает роение.

В этот период организаторы обзаводятся крыльями и показывают всем свой полет.

Как только все уляжется, они сбросят свои крылышки и заживут как все.

Даже не знаю. Россией управлять невозможно.

Как же ею управлять, если управленческий зуд возникает обычно к 15.00, а в это время в Петропавловске-Камчатском полночь?

Будет ли открыт памятник фразе Карамзина «Воруют»? Если да, то здорово. Подумать только: Нострадамус в выражениях, подобных этому: «И придет мгла. И поглотит она мир. И будет плач. И явится миру человек в образе волка…» – описал будущее «примеряй на что хочешь», а тут человек сказал одно слово, которое на долгие века определяет особую стать нашего родного Отечества.

Должен заметить, что себялюбие никогда не оказывает ни малейшего влияния на наши суждения. Ибо все они посвящены Отчизне, а что есть мы, как не часть ее. Мелкие и низменные интересы никогда не всплывут наверх, не собьют с толку наших высших способностей, не окутают их туманом, смрадом, нечистотами, слизью, гнусностью, мерзостью, густым мраком.

Безо всякого напряжения я приму сердечное участие в сохранении человечества как вида. Я охотно подвигну себя на это, отложив в сторону текущие дела. Об одном прошу спасаемых мною: не открывайте ртов.

От этого страдает утренняя свежесть.

Как неистребимый философ – теоретик, систематик и состязатель в гипотезах – я стоял вечера в Комарово на кладбище поэтов возле могильной плиты, придавившей прах любимой тети поэта Гринштейна, одичавшей, судя по всему, в конце жизненного пути, а потому и упокоившейся среди всех этих птиц небесных, и думал о том, что давно не получал от вас весточек.

Как вы там все?

Я бы награждал чиновников хрустальной розой. Каждому дал бы по розе.

Большому чиновнику – большую, маленькому – малую. Розу в петлицу. Это за то, что оправдал доверие. А если не оправдал – это тоже удобно, вытащил из него розу и по роже его, и по роже!

Чем я занят?

Я занят жизнью – беготней и стенаньями.

Кроме того, я должен: размышлять, собирая сведения, анекдоты и слухи,

вплетать в них свои собственные истории,

пестовать предания, отсеивать чепуху,

наносить визиты важным особам, отбиваться от особ неважных,

а еще – писать панегирики, пасквили и обследовать всякую всячину – документы, рукописи, письма, свитки, изучение которых поминутно требует справедливость.

Чиновник должен воровать по чину. А чинов нет. Как быть? Надо вводить чины. И каждому чину должны соответствовать награды и звания – Владимир на грудь или Анну на шею. Так же легче.

И потом, это выражение «Не по чину берешь» снова обрело бы права на существование.

И это хорошо.

Люблю, когда старина возвращается.

Слово это состоит из двух частей.

Вторая его часть – «блести» – говорит о некотором, по-видимому, нестерпимом блеске.

Первая часть – о том, что надо бы до него, до этого блеска, себя довести. Гм!

Благовоспитанность и праведность – отъявленные чертовки, пройдохи, преопаснейшие и коварные – они в год выманивают больше денег у благонамеренных граждан, чем воры и душегубы.

Видел я тех, кто похваляется этими качествами.

Всякий раз, когда им удавалось уловками склонить добродетель к расходам в пользу праведности или же добродетели, они прыгали и скакали на манер макак, не в силах сдержаться.

Козлы. Жуткое зрелище для неокрепшего ума.

Сердце кровью обливается, когда я слышу печальную повесть о том, какие страдания приходится испытывать небезызвестным членам Законодательного собрания перед тем, как взять в руки первые деньги.

И обливается оно не один, но множество раз – по разу на каждого члена.

С этими муками сравнимы только те терзания, кои испытывают оные, получая вторые деньги.

Третьи деньги уже берутся с шутками относительно тех моментов, что доставили им первые два случая.

Четвертые деньги порождают громкий смех.

Пятые – дружный хохот.

«Производить в вашем возрасте детей – куда как славно!» – сказал бы я.

«Я также знаю, что вы делаете их из принципа!» – заметил бы я.

«Я рабски последую вашему примеру!» – приписал бы я в самом низу.

Под «детьми» я тут понимаю все мысли, все потуги, все идеи, все инициативы, все начинания – словом, все, что за столь краткий период ему удалось наворотить во славу любимого Отечества.

Меня тут чиновники собираются чем-то награждать. Я даже не дослушал чем.

Подарок от чиновника, что укус вампира, – превращение в своего.

Придумал новую присказку: «За деньги можно все». Необычайно успокаивает. Когда ничего не получается, я произношу это про себя – и немедленно наступает гармония.

И главное, совершенно все равно, откуда возьмутся деньги и возьмутся ли они вообще. Происходит приобщение к каким-то незыблемым вещам (все равно как к дубу прислонился) и немедленно затем – примирение с миром.

Мы тут попробовали установить, что Северный полюс весь-весь полностью наш, а нам нервно сказали: «Идите вы на хер!»

Не оценили нашу любовь к научным исканиям.

Я всегда говорил: Россия – страна победившей пошлости.

Правда, побывав в других странах, я как-то мягко и незаметно снял с нее грех первородства.

Все заканчивается болтающимися штанами и шлепанцами второго детства.

А еще перед смертью им захочется любви.

А еще – признания. Досок им захочется. Каменных, именных.

И еще названия улиц в свою честь. Андрей Первозванный по этому поводу выразился совершенно определенно.

Слово то – и в те времена, и в наши – состоит только из трех букв.

Жалко все это бросать.

То есть сеешь, сеешь, а потом вдруг нападет на тебя такая жалось относительно этих брошенных где попало зерен, что подумаешь: а может, лучше все тут прополоть, в смысле того, чтобы всю почву пропустить через сито и собрать разбросанные зерна назад?