Джон Чивер - Буллет-Парк Страница 3

Клиент Хззарда следовал за миссис Хизкап из комнаты в комнату, и по мере того как она открывала и закрывала двери, щелкала выключателями и спускала воду в уборных, чувствовал, как угасает его интерес к дому; к концу осмотра его апатия приняла отчетливые очертания тоски. Впрочем, это дом как дом, уговаривал он себя, — светлый, просторный и удобный, — почему бы в нем и не поселиться? Правда, над ним нависла тень мистера Xизкапа, ну да разве есть дома, в которых бы не витала чья-то тень?

— Пожалуй, этот дом нам подойдет, — сказал он. — Завтра привезу миссис Хэммер, пусть решает.

Хэзард подбросил мистера Хэммера на станцию. Нынче некому поддерживать порядок на железнодорожных полустанках. Вот и здесь всюду царил разгром, и ветер врывался в разбитые стекла окон. Циферблат станционных часов был покалечен, стрелки отсутствовали. Проектируя станцию — когда это было! — архитектор задумал здание, которое соответствовало бы романтическому настроению человека, пускающегося в странствие. Но от творческих находок художника не осталось и следа, все было побито, изуродовано и напоминало послевоенные развалины.

Хэммер развернул газеты. «В прошлый четверг, — прочитал он, — в ресторане „Харвей“ состоялся ежегодный банкет клуба „Лизгоу“. Торжество открылось „парадом любимых“ — жен членов клуба; после парада миссис Леонард А. Аткинсон исполнила танец „хула“; супруг миссис Аткинсон аккомпанировал ей на гавайской гитаре…»

«Клуб „Горный ручей“ устроил бал в честь семнадцати девушек, впервые вступавших в свет. Все дебютантки были одеты в…»

«Вчера вечером погиб от ожогов мистер Люис Харвич. Пожар произошел вследствие взрыва банки с горючей жидкостью во время пикника у костра, устроенного в саду мистера Харвича на Рэдберн-серкл, 23. Пламя охватило его одежду…»

«В скором времени ожидается повышение школьных налогов».

Мистер Хэммер уехал поездом 7.14.

II

Воскресенье. Ранняя обедня. Через две недели великий пост. Нейлз шепчет слова молитвы, прислушиваясь к стрекоту сверчка за алтарем и к барабанной дроби дождя по крыше. Церковный календарь для него связан не столько с заповедями и откровениями Священного писания, сколько с погодой. Так, на святого Павла бывает метель, на избрание двенадцатого апостола — оттепель. К исцелению прокаженного и браку в Кане Галилейской все еще топится котел, но фрамуги витражей приоткрыты, и в церковь врывается резкий весенний воздух. (Удаляйся от плотских похотей. Содержи сосуд свой в чести.) Иисус покидает пределы Тирские и Сидонские к концу лыжного сезона. А к распятию санки заброшены и валяются где-нибудь в саду подле клумбы; веревка от них запуталась среди нежных стеблей ранних фиалок. К воскресению Христову можно уже удить форель в реке. Багряница Пятидесятницы и чудо обретения инаких языков открывает плавательный сезон. День святого великомученика Иакова и откровения Иоанна возвещают первое летнее тепло, когда в воздухе разливается аромат роз и одинокая заблудившаяся пчелка с жужжанием залетает в божий храм, и с таким же жужжанием из него вылетает. Троица вводит нас в самую гущу летней жары и засухи, а притчей о добром самаритянине нас утешают при переломе погоды, когда вместо нежного шороха летней ночи в саду раздаются металлические звуки ранних холодов. Апостол Павел взывает к «несмысленным галатам» под запах горящих листьев в саду, и тогда же мертвые восстают из гроба. А тут уж святой Андрей, рождественский пост и снегопад.

Нейлз всегда бывал несколько рассеян во время службы. Началось это еще в детстве, когда его тоскующий взгляд путешествовал по высоким спинкам дубовых скамей передних рядов. При соответствующем освещении из полированной поверхности дуба проступали стройные и связные картины. Так, на третьей скамье справа, рядом с купелью, можно было ясно различить скачущих во весь опор всадников Чингисхана. А еще дальше, впереди, разлилось широкое озеро — или даже небольшое море, в которое вдавался полуостров, увенчанный высоким маяком. По ту сторону прохода на одной скамье славные воины бились в смертельной схватке, а на другой мирно паслось стадо овец. Это неумение сосредоточиться не смущало Нейлза. От него ведь не требовалось, чтобы, входя в церковь, он оставлял себя за дверьми, отрешался от собственной памяти. И мысли его во время богослужения бывали заняты по большей части чем-нибудь посторонним, житейским. Так, в это зимнее утро он отметил про себя, что благочестие миссис Трэнчем не утратило своей воинственности. Миссис Трэнчем недавно перешла из унитарной веры в епископальную, гордилась точным знанием всех обрядов службы и как истая прозелитка несла не мир, но меч. Не успевал раздаться голос священника из ризницы, как она уже вскакивала на ноги и, опережая остальных прихожан, строгим и зычным голосом выпаливала «аминь» и «господи, помилуй». Можно было подумать, что для нее обедня — нечто вроде церковных состязаний. Она преклоняла колена с прилежной грацией, свое «верую» и молитву покаяния произносила без единой запинки, а в слова «агнец божий» вкладывала всю душу. Стоило же миссис Трэнчем почуять соперницу — а таковые нет-нет да маячили на ее горизонте, — как она несколько раз осеняла себя крестным знамением в доказательство превосходства своего религиозного рвения. Миссис Трэнчем была создана для побед.

На алтаре, украшенном пурпурным покрывалом, стояли хризантемы и, символизируя собой плоть и дух, горели две свечи. В церковь вошел Чарли Стюарт и сел на одну из передних скамей. Что-то в его облике смутило Нейлза. Пиджак висел на нем, как на вешалке. Он, должно быть, сильно похудел — интересно, на сколько? Фунтов на сорок, не меньше. А то и на все пятьдесят. Как уныло выглядит его спина под этим просторным пиджаком, как он похудел, как изможден… Рак?.. Впрочем если бы это, Нейлз, наверное бы, уже знал, ведь его жена дружит с женой Чарли. К тому же слухи о раке, все равно — ложные или достоверные, обычно разносятся с быстротою ветра. Вид заболевшего приятеля навел Нейлза на тягостные раздумья о таинственных силах разрушения и смерти. Мысли о смерти, в свою очередь, напомнили ему о том, что отец Чарли полгода назад погиб где-то в Южной Америке в авиационной катастрофе. И тут Нейлза вдруг осенила утешительная мысль: ну, конечно же, как он не подумал об этом раньше — Чарли просто надел костюм покойного отца! Нейлз так и просиял от победы житейского практицизма над смертью.

В эту минуту в церковь вошла незнакомая пара.

Горстка мужчин и женщин, имевших обыкновение приходить к ранней обедне, была немногочисленна, и Нейлз всех их знал наперечет. Новички являлись редкостью, и любопытство Нейлза было совершенно оправданным. Вновь пришедшим, и ему и ей, было, вероятно, немногим больше сорока: в его каштановых волосах не было еще и намека на седину. Эта чета могла служить рекламой здорового моногамного брака. Женщина преклонила колена перед распятием — собственно, это было не столько коленопреклонение, сколько глубокий реверанс. Мужчина ограничился коротким кивком головы. При упоминании приснодевы Марии она еще раз присела, он же продолжал стоять неподвижно. В молодости она была, должно быть, очень хороша, и чувствовалось, что ей до конца жизни удастся сохранить ту власть, которую ей даровала природа, наделив ее красивой наружностью. У мужчины был вид добропорядочный, холеный и — если бы не живые глаза — довольно ординарный. Оба звонко и отчетливо произносили «аминь».

«Как она хороша, как грациозна, — подумал Нейлз, — супружество для нее, верно, окружено немеркнущим ореолом, и она так и купается в его лучах». Нейлз не обнаружил в ее лице и намека на разочарование или запоздалые сожаления. Страстная жена, тактичная хозяйка, мудрая мать, любящая подруга — во всех этих ролях она, должно быть, совершенна, решил Нейлз. Самый институт брака, казалось, специально придуман для таких, как она.

Быть может, им, таким, как она, институт этот и обязан своим существованием. Что до нового прихожанина, то наблюдатель менее благодушный, чем Нейлз, увидел бы в нем определенный тип человека, который, достигнув верхних ступеней на общественной лестнице, может вдруг оказаться мошенником, присвоившим вверенные ему два миллиона для утоления своих чудовищных сексуальных потребностей и связанных с ними расходов на вымогателей, грозивших выдать его тайну. В жене его все тот же скептик увидел бы смертельно скучающую злючку, тайком потягивающую шерри и грезящую каждую ночь о мужском гареме. Однако Нейлзу в это дождливое утро новая пара казалась воплощением всех добродетелей. Все в этой паре было подлинное, непритворное — высокое чувство чести, жар души и зрелая ясность ума. И пусть жизненный путь их не усеян розами, они умеют принимать все, что им выпадет — будь то успех или неудача, — с неистребимым здравым смыслом.