Галина Лифшиц - До свадьбы доживет Страница 3

– Не знаю – был, не был, – ответил тогда Юрка, – мне без разницы.

К тому же выяснилось, что Катя только что вышла замуж. И муж ее оказался богатым дядькой на двадцать лет ее старше. Тина тогда поняла про Катю все и сразу, уж очень типичный случай представляла собой первая Юркина любовь. Ну, понятно же было, почему она отказала своему ровеснику – ей хотелось прочно устроиться в жизни, хотелось всего и сразу, а у Юрки за душой, кроме чувств, не было ничего. Дело вполне житейское, тем более уже обожглась на чем-то девушка. Единственно, что трудно было понять – зачем про рак крови врала. Хотя – тоже не так уж сложно сообразить: ей хотелось, чтобы ее пожалели и чтобы светлое чувство к ней пронесли, так сказать, через годы и расстоянья.

Ничего не было в Кате, что имело бы смысл запоминать.

Неужели это ту самую называет сейчас муж «моя Катя»?

Тину страшно знобило, ноги сами тащили ее домой, она задыхалась, но неслась со страшной скоростью. Юра едва поспевал за ней, но говорил теперь беспрестанно. Его словно прорвало. Видно, многое накопилось. Он сообщил, что год назад Катя пришла на его концерт, а потом зашла в артистическую поздравить. И с тех пор – они вместе. И дышать не могут друг без друга.

– Год? – почему-то переспросила Тина.

– Год! – уверенно и гордо подтвердил Юра.

– А раньше что было? До этого года? Ты начал раньше! – сказала она, плохо отдавая себе отчет, о чем они говорят.

– Раньше я жил в пустоте. Но – никого! Поверь! Я был совсем один! – патетически воскликнул муж.

Тине хотелось спросить: «Что значит – один? У тебя же была я. И я всегда была рядом. Как это – один?» Но она промолчала, потому что понимала, что вопросы ее не имеют никакого смысла. Вот как оказалось: муж жил с ней, ел с ней, спал с ней, но при этом, оказывается, был совсем один. О чем спрашивать?

И все же – так многое нужно было выяснить! Но с кем выяснять? Рядом с ней почти бежал совершенно чужой и недобрый человек, говоривший жуткие вещи, совершенно не считаясь с тем, какую боль он сейчас причиняет той, с которой прожил вполне мирно и любовно двадцать два года. Он зачем-то говорил о том, как прекрасна его Катя, как наконец-то она поверила ему и доверилась. Тине пришлось услышать и о том, что у нее, у этой великолепной Кати, старший сын учится в Вене, а она все еще замужем за тем самым бизнесменом, который старше нее на целых двадцать лет.

– Значит, мужу ее сейчас шестьдесят пять, – зачем-то подсчитала Тина, продолжая про себя спрашивать Юру о самом главном.

– У нее дочь от этого человека. Ей десять лет. Я буду помогать ей растить ее, – муж просто захлебывался от восторга, как мальчик, пересказывающий захватившую его целиком сказку.

Тут Юра словно слегка запнулся, но тут же продолжил:

– Лукерья уже совершенно взрослый человек. Я ее вырастил до возраста совершеннолетия – не только в нашем определении этого слова, но и в мировом. Ей двадцать один уже исполнился. В Америке спиртное с этого возраста разрешено продавать. Так что долгов перед ней у меня нет.

Тина, услышав имя Лукерья, в который раз подумала, что зря она тогда уступила мужу и согласилась назвать дочку именно так. Ну, не подходило девочке это имя – никак. Ладно уж там Луша, Лука. Но Лукерья – какая-то анекдотическая претензия на оригинальность, какие-то лапти с лакированным бантиком для украшения.

Впрочем, это вопрос не актуальный. А какой актуальный? А – вот: Юра, значит, год уже гужевался с Катей, давно все с той обсудил и решил. Сейчас как раз избавлялся от незначительной помехи на их с Катей светлом пути к счастью. И помеха эта она, Тина.

Как он только что сказал? «Я вырастил ее до совершеннолетия». «Я вырастил». Как будто он один растил. Или вообще какие-то серьезные усилия приложил к воспитанию дочери. Деньги давал. Шутил. А чтоб поговорить, утешить, пойти куда-то вдвоем – не было такого никогда за все эти годы. Никогда!

– Но я же сама, – сказала себе Тина, – я же сама с этим соглашалась. Юрочка, мол, натура творческая, ему нужен покой, тишина, чтобы не прерывалось течение его мысли, его внутреннее слушание музыки. Юрочка не сразу стал успешным композитором, которому предложения поступают со всех концов света. А она в него верила и помогала, как могла. Его дело было – творить. А ее – растить дочь, кормить их, веселить, создавать уют в доме.

Впрочем, он в последнее время очень часто произносил «я» вместо «мы». Вот только что в гостях сообщал: «Я был в Греции». Тоже удивительно было слушать. Однако она, услышав эту фразочку, как часто в последнее время, сказала себе, что это всего лишь оговорка, что не стоит даже внимание обращать. Вот они сидят рядом, пришли вместе – что еще ей надо?

Все это ерунда. Ненужные мелочи. Главное было совсем не в этом. И она, задыхаясь от стремительного движения домой, в родные стены, спрашивала и спрашивала себя об этом главном, зная, что с Юрой об этом говорить не будет. Не сможет она об этом заговорить. А главное было – венчание. Они же повенчались семнадцать лет назад! Причем, настоял на этом муж. Тогда время было такое: все широкомасштабно крестились и венчались. Сначала искали свои духовные пути, читали книжки, подчеркивали ключевые фразы. Потом шли в храм и проникались Богослужением. И стремились стать частью общего, влиться в мейнстрим, ожить от духовного обморока. Шло массовое восстановление разрушенных непутевыми предками храмов и строительство новых. Но постепенно православие стало входить в привычку, и те, кто стремился следовать модным веяниям, взялись поначалу иронизировать, а потом и критиковать то, к чему их поначалу прибило девятым валом.

Тина в детстве много времени проводила на море, и любила наблюдать, как оно перед штормом начинает волноваться, словно охваченное единым мощным порывом, как оно ревет, устремляя волны вверх и вдаль. И все, что только оказывается на поверхности бушующей воды, подчиняется ее власти. А потом шторм утихает, и на берегу обнаруживаются всякие клочки водорослей, бревна, даже непонятно как очутившееся в море тряпье и прочий мусор. Все это случайное барахло грозно вздымалось волнами и, казалось, тоже как-то осмысленно участвовало в общем движении. Но это только казалось. На берегу весь этот хлам не мог ровным счетом ничего. Так и с верой: Тина не осуждала тех, кто заодно со всеми устремился в даль светлую, а потом, не имея ни таланта, ни силы духа, чтобы верить, остались, как щепки, выброшенные прибоем, в пустоте. Но был момент в их с Юрой жизни, когда сердце ее заныло: его тетя, сестра отца, недавно спросила:

– Юр, ты по-настоящему веришь?

И он вдруг произнес:

– Не знаю. Я так…

– Вот и я – так, – засмеялась Юрина любимая тетя.

А сердце Тины после этих невинных фраз дрогнуло и затрепетало. Прежде он говорил иначе. И молился по утрам и вечерам, и на исповедь ходил, и причащался. А теперь – «так». Но она и тогда промолчала, не нашла в себе сил говорить об этом. Может быть, боялась услышать что-то страшное для себя?

И вот в тот момент, узнав от мужа о его убийственных планах на их будущее, она все хотела спросить: «А как же венчание?» Ведь он же сам много раз подряд повторял про то, что людям не дано разъединить то, что Бог соединил. Но о чем было спрашивать? И зачем? Если он уже целый год, как ответил сам себе на этот вопрос.

Она очень остро ощутила тогда, что вот оно: предательство. Настоящее, несомненное предательство, которому настолько нет оправдания, что и говорить не о чем. И судить такое предательство нет смысла: это уже не ее дело, а высших сил.

Уже на подходе к дому она услышала еще одну поразительную вещь: оказалось, муж планирует поселиться с Катей и ее десятилетней дочкой в их квартире. Тине тогда показалось, что она ослышалась. Может ли такое быть?

– А я? А мы с Лушей? – спросила она, остановившись.

– Лукерья, если захочет, может, конечно, остаться с нами. Но ведь и ты, и она прописаны на Кудринской. Впрочем, пусть она сама решает, – услышала Тина ответ.

– Не может быть! – вот что хотелось ей закричать – и после этого проснуться в собственной спальне рядом с мирно спящим мужем. Но оказалось – быть может все. И не только в кошмарном сне, а наяву. Причем, явь получается гораздо страшнее и безысходнее.

Вечный вопрос

С квартирой дело обстояло так. Поначалу, когда они с Юрой только поженились, их приняли к себе ее родители. Они вполне мирно жили в небольшой двухкомнатной квартире, плюсом которой было ее центральное местоположение и четырехметровые потолки, потому что в начале ХХ века архитекторы считали, что высокие потолки – это не только красиво и приятно, но еще и жизненно необходимо человеку. Так что в их жилище на Кудринской всегда казалось просторнее, чем было на самом деле. Все было бы хорошо, даже когда родилась Лукаша. Но только один существенный момент мешал их полному счастью: Юрочке негде было творить. Чтобы писать музыку, ему необходим был, как минимум, рояль и к нему впридачу какая-никакая отдельная комната со звукоизоляцией, чтобы его занятия не доводили соседей до белого каления. Вот тут Тина и придумала насобирать денег на хоть какую-то однокомнатную квартиру для Юрочкиных занятий. И ей тогда очень повезло: она тогда только-только начинала заниматься тем делом, которому потом полностью себя посвятила. Она ездила по европейским городам, ходила на блошиные рынки, откапывала всякие антикварные редкости, в которых прекрасно разбиралась. Она собирала все: и одежду, и нижнее белье, и фарфор, и холсты, свернутые в рулоны, потемневшие от времени, найденные на чердаках старых домов. Новые хозяева избавлялись от хлама и задаром отдавали старьевщикам барахло из мансард и чуланов, а те, в свою очередь, распродавали свои дармовые находки за сущие гроши. Тина с упоением рылась в вещах-обломках старой жизни, и ей везло. Она обладала легкой рукой и выуживала порой настоящие сокровища. Ветхую одежду она приводила в порядок и пристраивала в театры, на киностудии или модельерам. Театральные портные интересовались не столько самой разваливающейся вещицей, сколько фасоном и кроем. Они тщательно перерисовывали малейшие детали, чтобы артисты, одетые в точнейшие копии настоящих модных шедевров определенных эпох, чувствовали себя людьми того времени, в которое хотели перенести своих зрителей. Ветхая одежда на блошиных рынках продавалась порой связками: бери это барахло, милочка, и разбирайся дома, что тебе из этого нужно, а что можно смело выбрасывать на помойку. Но на помойку она ничего не отправляла, напротив: аккуратно укладывала в небольшой чемодан и везла в Москву. Таможенники никогда не просили ее показать, что она такое везет. Девушка со стандартным двадцатикилограммовым чемоданом не привлекала внимание.