Михаил Гиголашвили - Экобаба и дикарь Страница 3

А ведь его желание видеть меня в этой мини-юбке я тоже никогда не исполняла. А зачем?.. Надеть, чтобы через час опять снять?.. К тому же на людях мы почти не встречаемся, а наедине обычно бываем голыми, так что он толком, наверно, и не знает, как я выгляжу одетой.

Но что же делать, если все наши выходы в город оканчивались какой-нибудь неприятной историей?.. Он пил, связывался с разными типами и раз так страшно выругал на своем языке какого-то доходягу, что тот со страху упал спиной в кусты. Вот поэтому мы встречаемся только наедине.

Но я молода!.. Мне нужны встречи, друзья, отдых, музыка, диско, болтовня до утра, танцы. Почему нет? Студенческие годы. Да, мне нравится танцевать с высокими, рослыми парнями, смотреть на их движения, большие руки, широкие плечи и загадочные ширинки. Ну и что? Я же не больная какая-нибудь, а здоровая нормальная девушка.

А варвар танцевать не умеет, на диско приходил всегда выпивший, ерепенился, никого не подпускал ко мне. Да и старый он для диско, задыхается там в дыму. Кому не надоест? Мне надоело. И я решила ходить с подругами, без него. А если я что-нибудь решаю, то твердо держусь этого. Но ходить одной тоже как-то глупо: у всех партнеры, после диско, ясное дело, всегда куда-то идем, какие-то парни втихаря делают мне намеки, все это злит, раздражает. А потом еще он по телефону начинает донимать глупыми вопросами, где была и что делала. Там была и то делала! Нет сил отвечать на них…

Правда, после последнего скандала он попритих, но вот сегодня опять заклинило… Мне тоже уже все это надоело. Любовь — хорошо, но свобода лучше. Слова нельзя сказать. И что мне было говорить — откуда синяки и красные пятна на коленях?.. В церкви стояла?.. Из автобуса выпала?.. Клубнику собирала?.. Да я просто хотела посмеяться вместе с ним над тем персом, как у него сразу все настроение понизилось после того, как мы с кровати навернулись. А он истерики устраивает!.. Пусть теперь пеняет на себя. Сумасшедший старичок!

Иногда мне кажется, что он настоящий психопат — что он, например, устроил на «Веселой опере»?.. Всем известно, что это очень смешное шоу, все приходят переодетыми и швыряют друг в друга рисом, рулонами туалетной бумаги и обливаются из пистолетов. Так он сцепился там с кем-то, кто его якобы специально обливал и за шиворот рис сыпал, вытащил нож (сколько раз я говорила ему, чтобы он с ножом не ходил — здесь не Кавказ, а цивилизация!). Да так сцепился, что пришла полиция. Еле отвязались. Зачем мне такой дикарь?.. Совсем не нужен, от него одни стрессы, проблемы и опасность. Ну, посмотрим… А сейчас пора вызвать такси и ехать в Ледяной дом — не сидеть же одной в пятницу!..

2

Он оглушенно лежал в оцепенелой тоске, не зажигая света, не в силах закурить, шевельнуться. По кругу бегало замкнутое: «Все, конец. Конец. Этого терпеть нельзя. Это позорно. Конец.». И никакие робкие мыслишки о том, не все ли равно, пусть делает, что хочет, от тебя же не уходит, забудь глупую ревность — не могли растворить мутной уверенности в своей правоте: «Нет. Нет. Нет. Так дальше не пойдет».

Потом он вдруг представлял себе их разрыв и пугался той ямы, куда попадал без неё, когда она уезжала к родителям или отдыхать, «набираться опыта». Но ревность ставила своей угрюмый росчерк: «Нет!».

«Как же убить ревность, если не разлюбить?.. — думал он почти панически. — Выковырять из души, изгнать из сердца, забыть, не думать… Да, было. Да, жаль. Но что делать?.. Забудь… Отрежь… Оторви… Не вспоминай… Вычеркни… Замажь… Закрой… Захлопни… Затвори… Ты же сильный, ты же можешь… Ты же должен. Надо. Что же делать?.. Замуруй… Похорони.»

Ведь с картинами тоже так: вначале влюблен в неё, сходишь с ума, живешь ею, а потом, постепенно, она становится безразлична, начинает надоедать, беспокоить, действовать на нервы, занимать место, путаться под ногами. Картину хоть продать можно, а любовь куда?.. В мусорный?.. Значит, надо разлюбить. И выбросить из души все, что связано с ней. Чтобы убить ревность, надо убить любовь, пока ревность не убила её (иногда вместе с человеком).

И ему стало не по себе: всё, что лепилось и взращивалось, — ломать и крушить; все, что помнилось, — забывать; все, что доставляло радость, — вырывать, корчевать, жечь. Рвать письма и фотографии, пить снотворное, гнать прочь миражи. Но всё равно — шаги в ночи, профиль на стене, губы в тиши… Вот она, нагая и горячая, обдает запахом влажных волос. Но вытянешь руку — пустота вместо плоти…

Разлюбить надо сразу. Разом отрезать, как попасть в тюрьму. Вот стены, бейся

— не бейся о них головой, толку все равно не будет, так что ищи себе место на нарах и живи дальше. Забыть, отрезать, обрубить, заштриховать.

Да и вообще — что делать дальше, с ней или без неё? Продолжать торчать в Германии, пробавляться грошами — что за заработок у художника?.. Или уехать домой, в Тбилиси, забиться в щель и сидеть, как все его друзья?..

Вспомнился один из последних приездов. Город еще не пришел в себя после бойни. Главный проспект был искорежен гусеницами танков. На улицах — мало знакомых лиц, шайки странной молодежи. Рассказы об убийствах, похожие на страшный сон: играли в футбол головами, ложкой выковыряли глаз, зажарили живьем на железном пруте.

Город еще, казалось, дымился. В развалах мусора сидели тощие кошки. Стаи бродячих собак тянулись за редкими прохожими. Света, газа и воды не было. Вечерами, в мглистой серости, улицы напоминали фильмы ужасов. Днем по городу передвигались какие-то личности в защитной форме. Стволы автоматов торчали из машин. А простой люд смотрел друг на друга со страхом и опаской.

На третий день его остановили, обыскали, нашли заграничный паспорт и отвезли в участок, где стояла удушливая вонь, — в арсенале кто-то жарил тушенку с луком. За грязным столом двое мордоворотов устроили допрос:

«Кто?.. Что?.. Откуда?.. Куда?.. Мафия?.. Анаша?.. Опиум?..»

Он с ненавистью следил, как они вразвалку ходят по кабинету, развешивают по крюкам куртки и ремни с пистолетами, по-хозяйски звонят и распоряжаются. В конце концов они потребовали штраф «за нарушение паспортного режима», и он сидел в запахе тушенки до тех пор, пока отец не принес 200 марок.

«Ты отвык от этого! Успокойся! Будь рад, что так отделались! Кругом бандитизм, убийства, грабежи!» — говорил отец.

«Не хочу привыкать! Это уже не по мне!.. Черные очки нацепили, на машинах «Police» намалевали!.. Какая это полиция?.. Это те же грязные, вонючие, жирные, советские менты, собаки!.. Я действительно отвык, что каждая мразь может приставить тебе дуло к виску, обыскать, унизить!..» — возмущенно отзывался он.

И там было тяжело и сумбурно. И в Германии не лучше — всё иное, чужое, странное, чуждое. Вот хотя бы с ней.

«И чего лезет со своей правдой? — остро подумалось ему. — Лучше бы я ничего не знал!»

«Странно. То заставлять ее говорить, где была и что делала, расспрашивать с диким любопытством, а теперь упрекать за правду! Не спрашивай!» — возразил остаток здравого смысла.

— Что же делать? — пробормотал он, садясь на кровати.

Комната была освещена луной. Вдруг он поймал на себе взгляд из угла, с доски: мерцали два большие гайки-глаза, покачивался здоровенный болт-нос и скалился рот из гнутого остова будильника. Гайки засыпаны блестящими шариками и залиты клеем. Болт угрюмо молчит, а во рту полно шестеренок. Это «Бес», начатый недавно.

В последнее время он мало трогал краски, ему стало казаться, что в красках есть что-то лживое, фальшивое, продажное. Больше нравилось возиться с предметами — наматывать грубые нитки на фанеру, выкладывать дорожки из камешков, холмы из пемзы, островки из бусин. Заливать все это прозрачным цепким клеем. Иногда разогревать гудрон в старой кофеварке и лить его, кипящий, на доску. Гудрон шипел, застывая, и была всего минута в запасе, чтобы успеть всадить в него предметы — цветные стеклышки, железки, колесики-винтики.

Рядом с «Бесом» томились другие доски. Берег из горошин. Спящие раковины. Марево из медных опилок. Небо отливает серой дробью. Перламутровая ночь. Ночь над горизонтом. Луна-пуговица.

«Почему всегда только темные, ночные, угрюмые пейзажи?..» — нередко спрашивали его, и он не знал, что отвечать. Да, отрадного мало… Дороги в никуда, далекие пирамидки, одинокие озера, остовы, башни, столбы… За столбы особо упрекал один жизнерадостный искусствовед, трактуя их по Фрейду и видя в них одни черные фаллосы.

«Почему только фаллосы? — вяло сопротивлялся он. — Вон и вагины попадаются… К тому же это есть первые символы. Их еще Дионис таскал с собой на шествиях, так почему бы и не изображать?..»

Было около полуночи. Он не выдержал и потянулся к телефону. Никого. В длинных гудках почудилось что-то омерзительное. Когда они бывали в постели, она тоже не брала трубку. Тут его осенило — да это же перс явился к ней гости!.. Да, приехал, чтоб на другой, более устойчивой кровати попробовать… Ехать недолго, пару часов. Рухнула кровать, пришлось трахаться на полу, на четвереньках, поэтому синяки. Долго, видно, стояла, изгибалась, оборачиваясь, в глаза заглядывала, как она умеет…