Игорь Гергенрёдер - Дайте руку королю Страница 3

Мать хмурилась на сына и даже покрикивала. Раньше ни разу на него не заорала. Никогда и не говорила, что любит. Говорила – «ценит».

– Я его ценюбольше Кольки и Женьки!

Колька физически здоров, на два года старше Сашки, но остерегается его раздражать. Младшего Женьку Сашка совершенно поработил. Он и умом превосходил братьев. Обожал читать и открыл, что в книгах многие взрослые – дураки. А тут как-то услышал разговор подвыпивших стариков о том, что "даже учителям не хватает развития". Вот это да! Он давно подозревал. Вот почему он учится плохо, а вовсе не из-за лени. И когда мать ругала его за плохие отметки, заявил: "Да учителя сами тупые! Директор – дубина! Нацепил галстук и думает – умным стал".

Сашка пообещал, что "и сам выучится". Прежде всего, не станет читать то, что велят в школе. Читать он будет только "взрослые" книги. Потребовал, чтобы мать записалась в библиотеку. В конце концов она решилась... В библиотеке ее привлекло имя автора "Рони-старший". (Старший!) Она принесла книгу сыну. Книга называлась "Люди огня". Описание пещерных львов, мамонтов, саблезубых тигров, приключения первобытных людей потрясли Сашку.

Мать у себя в магазине приглядывалась к покупателям: заговаривала с теми, кто казался интеллигентнее. Не посоветуете, мол, книгу, чтобы больному сыну понравилась? "А я уж в долгу не останусь..." Ей дали роман Вальтера Скотта "Ричард Львиное Сердце"... Сашка читал и упивался: "Вот это человек!"

Знали бы писатели, как их благородные произведения причудливо преломляются в иных головах, на что вдохновляют... (Любимым героем закоренелых уголовников в советских тюрьмах был не Ванька Каин, а чудесно исправившийся добродетельный Жан Вальжан).

Мать между тем переживала, что увечье мешает сыну быть "полным человеком". Раз она заявила мужу:

– Теперь ты поставишь его на ноги!

– А? – он вяло улыбался.

– Кто он? – мать показала на Сашку.

– А... Александр.

– То-то! Чтоб я того слова больше не слышала!

Отец надел диагоналевый пиджак с приколотыми медалями, орденами, поехал в Москву к фронтовому другу – не очень большому, но начальнику. И сынка положили в научно-исследовательский институт.

Сашка-король восседает на подоконнике, мускулистый торс обнажен. На голове, защемив прядь волос, блестит складной ножичек из нержавеющей стали. Синеватый шрам поперек Сашкиного лба заключен в черные шпалы акварельной краски. Кожа лба от шпал до висков покрыта зубной пастой, ею же намазаны подглазья, скулы. Над вывернутой толстой верхней губой проведены усики в две полоски: черная и красная.

– У-у, бляди новые! – произнес Сашка-король, глядя на приведенных. – Учи их на ...ю стоять!

Вдруг выбросил руку с вытянутым указательным пальцем – палец нацелен в него, самого младшего.

– Этого!

Поволокли к повелителю, а тот харкнул на палец, щелкнул им – харкотина угодила мальчику в глаз. Захохотали.

– Целуй сапог! – Помогая руками, Сашка выставил ботинок.

Схватили за шею, за голову, прижимали губами к носку башмака.

– Лижи-лижи! Хорошо лижи... падла!

Он пытался вырваться, шея хрустнула – от боли закричал.

– Ф-ффу... писклявый, как скрипка!

И его стали звать: Скрипка, Скрипач, а всего чаще – Скрип.

8

Рано утром, вместо одной, мыть полы пришли сразу три санитарки. Давай и белье менять. Лежачих потащили в душевую, и ходячих подгоняют туда:

– Живо, живо! Не задерживать!

Из разговоров нянек Скрип понял, что "сегодня будут военврачи" и обход сделает сам директор института профессор Попов.

В душевой стало тесно. Тем, кто не мог стоять, не хватало места на кушетках. Тогда санитарки приволокли длиннющую доску, которая всегда выручала. Один ее конец положили на кушетку, другой – на край ванны. Детей раздели и усадили тесно в ряд на доску. Толстая санитарка рассерженно кричала:

– Ну погляди, Муся, ну погляди! Куда их умоешь?!

Та, кого звали Муся, почему-то складывала губы и дула, будто отгоняла дым. Сейчас она особенно сильно дунула и сказала:

– Они не думают, они командывают!

Скрип понял, что это о начальстве.

– Ну, чего нам ждать? – спрашивала толстая. – Нам ждать нечего!

Муся и еще одна, помоложе, налили ведро горячей воды, взяли по куску мыла и стали кухонными ножами состругивать мыло в воду. Толстая санитарка ушла, вернулась с отверткой и сняла с душа похожую на подсолнух шляпку. Потом принесла свернутый резиновый шланг.

– А чего не помыли его? – заругалась толстая: она натягивала конец шланга на трубку душа.

Муся выкрикнула жалобным, тонким голосом:

– Это Людка не помыла! Ее было дежурство, старой карги.

– Я ей уж говорила, что в морду дам, и я ей дам! – пообещала толстая.

Молодая прыснула, скорчилась от смеха. Они с Мусей взболтали стружки мыла в ведре, помешивают в нем ножами. Толстая направила воду через шланг в сливное отверстие в полу и объявила:

– Годить больше нельзя!

Муся и молодая подхватили ведро, подошли к мальчишке, что сидел на доске с самого края. Муся зачерпнула ковшиком мыльную воду, вылила мальчишке на голову. Подбежала толстая со шлангом и обдала его струей.

– Все, что ли? – крикнул он.

– Не задерживай!

Уже другому опрокидывают на голову ковшик, третьему... струя из шланга смыла мыльную пену – готово. Вот и Скрип зажмурился. Струя ударила в ухо, а ошметок пены на лбу как был, так и остался. Глаза открылись – как стало их есть! Муся наспех обтирает его полотенцем:

– Вас вениками парить – рук не напасешься!

Молодая обтирала другого мальчишку:

– Вениками... – и лицо у нее сделалось красным от смеха. В жизни ничего смешней не слыхала! – Их-то... – выдавила и не может говорить, давится.

Толстая толкнула ее:

– Берешь этого иль того? – показала на неходячих мальчишек, схватила одного и понесла из душевой.

Скрип снова в палате, лежит на койке, ворочается. В коридоре сильное гудение: полотерами надраивают паркет. Заблестит – ступи-ка на него! и ноги, и клюшка скользят. Ничего: руки-ноги поломаешь – гипса здесь вдоволь.

А здоровые любят блеск. Сегодня должна дежурить сестра Надя, но ее заменили стройной стремительной сестрой Светланой, про которую няня Люда говорит: "Эх, и форсистая!" Шапочка на сестре Светлане не круглая, а как пилотка. Из-под этой накрахмаленной белоснежной пилотки свисают локоны: меднокрасные пружинки.

Она влетела в палату, звонко приказала:

– Все – по койкам! Лежать смир-р-рно!

На этот раз распахнуты обе створки дверей. Ближе-ближе шаги, голоса. Миг – и в широком проеме возникли белые халаты. Нескончаемая толпа. Впереди – морщинистый доктор в высокой шапочке, из носа торчат черные пучочки волос. Это и есть профессор Попов.

За ним идет врач без шапочки, с ним трое молодых. На всех четверых – халаты внакидку, видны пестрые рубашки, заправленные в брюки. Этим они отличаются от остальных.

Так Скрип впервые увидел военных врачей...

Старший – генерал-майор медицинской службы Глеб Авенирович Златоверов. Тогда ему было чуть за пятьдесят. Ростом немного выше среднего, сухопарый. Темные волосы гладко зачесаны назад, в них ни сединки. Во рту коронки блестят. Лицо вытянутое, тощее, подбородок срезан. Круглые очки в стальной оправе, пристальный взгляд.

С генералом были три капитана: Радий Юрьевич Бебяков, Михаил Викторович Овечкин и Анатолий Степанович Фоминых. Бебяков – небольшой легкотелый брюнет, смазливый, с тщательно подбритой ниточкой усиков. Овечкин повыше, такой же поджарый. Густейшие жесткие темно-русые волосы торчат над низким лбом – точно щетина дикого кабана. Маленькое лицо, круглые глаза близко посажены. Лоб, несмотря на молодость, в морщинах: то и дело собирается в гармошку. Фоминых плотнее коллег. У него какая-то странная челка полукругом, цвета соломы. На плоском простоватом лице – досадливо-недоуменное выражение вроде: "Я щи просил, а что даете?"

Златоверов называл Бебякова Радиком, Овечкина – Михой, а Фоминых – Тольшей. Генерал и эти трое приехали из подмосковного города Загорска, где они работали в засекреченном биологическом институте спецуправления генштаба. Институт условно обозначался "Загорск-6". Первое в СССР производство биологического оружия было организовано здесь в 1947 году. Отчеты об изысканиях Златоверова регулярно получал министр обороны.

Профессор Попов сказал:

– Начнем со случаев ярковыраженной контрактуры, – и подошел к кровати Владика, возле которой стояла, как часовой, сестра Светлана и чуть-чуть улыбалась. Владика принялись щупать, крутить его руку, которая не разгибается.

Попов указал на Прошу:

– Случай тотальной атрофии нижних конечностей!

Так Скрип узнал, что больные мальчишки – всего лишь случаи...

Вот стоят уже и над ним.

– Чрезвычайно интересный случай сколиоза третьей степени и поражения конечностей средней тяжести!