Александр Кулешов - povest o sport kapitane Страница 3

Через каждые полкилометра он делал привал, съедал размокший сухарь, жадно пил, неумело пытался хоть чем-то помочь товарищу: вытирал ему горевшее лицо, смачивал рот, горестно наблюдая приметы ускользавшей жизни.

И снова, яростно скрипя зубами, взваливал на себя тяжелое тело и шел, спотыкаясь, хватаясь за скользкие стволы, проваливаясь в мягкую почву; шел, вдыхая осенний траурный аромат леса — мокрой коры, первых опавших листьев, дождя…

Вышедшие навстречу разведчики нашли его в двух километрах от линии фронта, когда он уже не шел, а полз, упрямо полз, привязав к спине товарища и тщательно оберегая его от толчков, от хлестких ветвей, от ударов. Не ведая о том, что тащит уже мертвого…

Потом их отвели на отдых. В небольшой полуразрушенной деревеньке они отлеживались, грелись, отмывались, в бане, отъедались.

Лейтенанта Монастырского вызвали к командиру

полка.

— Ну, герой, — восхищенно оглядывая могучую фигуру лейтенанта, сказал майор, — тебе и скручивать «языков» незачем. Как увидят — небось сами в плен бегут.

— Так вот не бегут, товарищ майор, — отшутился Монастырский, — все равно скручивать приходится.

— Что, ни разу на такого же не нарвался? — полюбопытствовал командир полка.

— Как не нарваться! У них тоже здоровые ребята есть. Приходилось.

— И как? — спросил майор.

— Так ведь я-то здесь, — усмехнулся Монастырский.

— Верно, ты здесь, а они в аду маются, — констатировал майор и, сделав паузу, задал новый вопрос: — Чем верх берешь? Силищей одной или самбо своей?

— Да нет, товарищ майор, — уже серьезно заговорил Монастырский, — силы одной мало, конечно. Приходилось «языков» и посильней себя брать. Самбо помогает. Нужно же быстро, точно, без ошибок действовать. А если начнешь возиться, кто кого пересилит, — гиблое дело! Довозишься, пока ему подмога не подоспеет. Мы же их все-таки не в нашем расположении берем, а в их.

— Ну ты мастер…

— Перворазрядник, товарищ майор, — Монастырский не любил хвастать.

— Черт с ним, перворазрядник, — отмахнулся командир полка, — я не о том. Один ты такой или все твои гаврики самбисты?

— Никак нет. Есть боксеры, штангисты — разные есть! Самбистов двое. Только самбо я их всех обучил. Такие занятия проводим! Война кончится — хоть по мастерам выступай!

— Сам учишь или помогает кто?

— Сам.

— Так вот такое дело, лейтенант Монастырский. Есть мнение тебя в полковую школу направить. Разведчиков готовить, самбо преподавать. Погоди, погоди спорить! Знаю, что скажешь. Учти, неволить не буду. Но подумай— ты ведь комсомолец. Сделав ребят хорошими самбистами, сколько жизней товарищам спасешь.

— Но есть ведь тренеры…

— Э нет, брат. Ты же их не для соревнований готовить должен — для боя. У тебя опыт. Значит, ты не просто самбо преподавать должен — подножки, подсечки, броски, захваты, а творчески. Автомату фашиста — такой прием, нож — другой. Сугробы кругом — так бросай, коряги лесные — эдак. Ты все тонкости знаешь. И потом; сам понимаешь, одно дело хоть и заслуженный мастер, но пороха не нюхавший, другое дело — ты. Ты каждый раз можешь сказать: «А вот у меня так было…» Это для ребят, как говорится, две большие разницы.

— Товарищ майор…

— Прекратить разговоры, лейтенант Монастырский! Я же сказал — неволить не буду. Идите подумайте. Рассчитываю на вашу сознательность.

Рассчитывал майор, увы, напрасно. Сознательности у лейтенанта Монастырского на то, чтобы отправиться в тыл готовить разведчиков, не хватило. На следующее утро он сам явился к командиру полка и заявил, что категорически отказывается, что отдых действует на него демобилизующее, и попросил поскорей отправить снова на фронт.

Майор укоризненно посмотрел на него, махнул рукой и сказал:

— Поступаешь ты, Монастырский, несознательно. Эгоистично поступаешь. Но что я могу с тобой сделать, раз и сам иначе бы не поступил? Так что с глаз моих долой!

Довольный, напевая, Монастырский вернулся к своим разведчикам, не ведая, что готовит ему судьба.

Через два дня они вернулись на передовую, через три — он пересек линию фронта и углубился в немецкий тыл. На этот раз задание было сложным. Требовалось., добраться до рокадной дороги, по которой, как стало известно, с немецкой аккуратностью в одно и то же время проезжал мотоциклист-курьер с важными документами, и документы эти перехватить.

Их было четверо, а мотоциклистов двое; кроме курьера в коляске сидел автоматчик. Трудность заключалась в том, что дорога была оживленной и улучить момент, когда, кроме курьера, на ней никого не будет, представлялось сомнительным. Да и ездил курьер не ночью, не на рассвете, а в самый полдень. Ежедневно в 12 часов дня, в том месте, где лес ближе всего с двух сторон смыкался у рокады, проезжал мотоциклист с автоматчиком, и именно тут его требовалось атаковать. На исполнение давалось три дня.

Монастырский тщательно все продумал и соответственно подобрал свою группу. В нее входили снайпер, бывший чемпион округа по стрельбе, мастер спорта, еще один мастер спорта по мотокроссу и стайер, до войны занявший третье место во всесоюзном кроссе для юношей. План был таков. Снайпер «снимает» курьеров, мастер-мотоциклист вскакивает в седло, устраняет в случае чего какую-нибудь поломку и гонит в лес. Там они обыскивают немцев, а может быть, и мотоцикл, забирают документы, и стайер «аллюром три креста» уносит их к своим. Остальные прикрывают его.

Это был, так сказать, идеальный вариант. Разумеется, если на дороге возникали танки, колонны машин и так далее, все отменялось. Но ведь могли появиться, скажем, другой мотоцикл или одинокая легковая машина. Как быть тогда? На эти случаи были разработаны разные запасные варианты.

Монастырский отлично понимал, что всего не предусмотришь и что на деле может оказаться как раз тот единственный вариант, которого почему-то никто не предвидел. Так оно и случилось.

Разведчики, благополучно перейдя ночью линию фронта, ранним утром залегли в предусмотренном месте и стали ждать. В тот момент, когда курьер возник на дороге, на ней оказалась колонна танков, конца которой не было видно. Мотоциклист не спеша проехал так близко, что можно было хорошо рассмотреть его красивое молодое лицо, голубые глаза, полные губы, новенький Железный крест на груди.

— Ариец, — проворчал снайпер, но его никто не расслышал — не до того.

На следующий день картина повторилась. Правда, на этот раз была уже не танковая колонна, а пехотная, но она шла еще медленней и была еще длинней.

Оставался последний день.

Они лежали неподвижно под светло-серым ледяным небом. Стекляшки инея кое-где поблескивали на обнажившихся ветвях кустов. Стояла над этой осенней землей ничем не нарушаемая гулкая тишина. Они продрогли насквозь. Вернее, промерзли. Молчали.

Монастырский в сотый раз поглядывал на часы, стараясь рассмотреть через решетчатую крышечку движение времени. Треск мотоцикла, которого они так ждали, к которому так прислушивались, возник все-таки неожиданно. Монастырский осмотрел шоссе: оно казалось пустынным. Лишь мотоциклист быстро приближался. И хотя треск становился все громче, но теперь сквозь него ясно проступал далекий гул: откуда-то двигалась механизированная колонна. Каждая секунда была на счету.

Мотоцикл вырос, казалось, мгновенно. И снова сюрприз. Курьеров оказалось трое. Один в коляске, двое в седлах. Однако разведчики приступили к операции уверенно и деловито.

— Огонь! — тихо скомандовал Монастырский.

Почти сразу же прогремел выстрел. Казалось, мотоциклист как ни в чем не бывало продолжает движение. Только между глазами у него возник третий кровоточащий глаз. И тут же мотоцикл резко свернул, перемахнул через обочину и врезался в невысокую насыпь. За это время снайпер успел подстрелить второго немца, сидевшего позади водителя. А вот третий, невредимый, ловко выкатился из коляски, залег за насыпь и бешено застрочил из автомата. Скорей всего, чтобы придать себе бодрости. В общем-то, ему нечего бояться — через десять-пятнадцать минут здесь появятся танки.

Это понимали и разведчики.

— Вперед! — скомандовал Монастырский, и, пригибаясь, они бросились к опрокинувшемуся мотоциклу. Гранату метать боялись: взрыв мог уничтожить документы.

Снайпера немецкий автоматчик поразил сразу. Он лежал теперь раскинув руки посреди шоссе, устремив неподвижный взгляд в серое небо, сжимая в руках винтовку с оптическим прицелом. Еще одна пуля попала Монастырскому в живот. Сначала он не понял — так, толкнуло что-то, потом почувствовал нарастающую боль.

Однако немец совершил ошибку: он быстро переполз за другой холмик, сменил, как того требовала инструкция, позицию. Но теперь он находился на достаточном расстоянии от машины — документам ничего не угрожало, и через секунду на том месте, где он притаился, вознесся к небу столб земли и огня — граната сделала свое дело.