Анатолий Азольский - Еврейская песня Страница 3

На нетактичного старьевщика набросился Григорий из Одессы. Завязавшуюся перепалку прервал Борис на правах не только хозяина дома, но и человека, близко знавшего тетушку Берту.

— Хочу напомнить: на лицевой стороне этих знаков портрет как полярника Франклина, так и некоего Гранта. А он, мне кажется, — Борис-билетер усмехнулся, — личность незаурядная, хотя и менее чтимая, поскольку рядом с ним число 50. А не тот ли это капитан Грант, детям которого посвящен знаменитый роман Жюля Верна?

Все погрузились в раздумья. Первым вышел из них Зяма, бесплатно получавший талоны на произведения классиков. Он уверенно предположил, что на знаках не может быть отпечатан литературный герой, тем более что в знаменитом романе капитан Грант описан так: “Высокий, крепко сложенный человек… черты его кроткого и вместе с тем отважного лица выражали…”

Что выражали — Зяма сказать не успел, потому что важное дополнение внес Борис.

— Это скорее всего Джеймс Огастес Грант, английский путешественник, умерший в 1852 году. Только у него может быть кроткое и вместе с тем отважное лицо, которое все вы сумели оценить… Видимо, пятидесятилетие со дня смерти его и было отмечено выпуском памятных знаков.

Вновь некоторые сомнения выразил Зяма.

— Не следует исключать и другой вариант: Грант — это советский латышский писатель, настоящее имя его Екабсонс, вот в честь его…

— Ты свои одесские шуточки брось! — возмутился профессор из Одессы. — Будут тебе в честь какого-то латыша выпускать коллекционные крупногабаритные марки! Да он и жив еще, этот твой латышский еврей Екабсонс! А живых у нас не любят!

Короткий диспут завершился тем, что кандидатура латыша была отклонена решительно, несмотря на то, что тот — член КПСС (национальность решено было не принимать во внимание, поскольку в исторической общности, называемой советским народом, все равны — и латыши, и эвенки, и евреи, и русские). Одновременно Григорию Сагайдачному сделали внушение: негоже заострять ситуацию, а то можно напомнить, что профессор вовсе не Сагайдачный и вообще не Григорий, а…

Профессор тут же извинился, а затем изменил тему, поставив вопрос о том, что изображено на обратной стороне памятного знака, посвященного смелому полярному исследователю Гранту.

Ответ дался не сразу, все долго размышляли, строя догадки, пока Борис-билетер не глянул на часы и не произнес:

— Величественное здание, что на обратной стороне знака, это, безо всякого сомнения, Музей Арктики. Да, Музей Арктики.

Молчание выразило согласие с такой трактовкой… Затем профессор дал вздохом понять, что кое-что его тревожит.

— Меня, — промолвил он, — смущает изображенное за спиной Франклина здание… Никак церковь?

— Ошибаетесь, профессор, — решил блеснуть эрудицией Фима-ядерщик. — Музей. Атеизма. Как Казанский собор в Ленинграде.

Облегченный вздох последовал немедленно… Воодушевленный профессор предложил выпить и первым поднял тост (коньяк стоял на краю стола) за мужество первопроходцев.

— На жалких суденышках входили они в толщу льдов, круша торосы. Этим отважным людям, то есть Джону Франклину и Джеймсу Огастесу Гранту, далеко, конечно, до покорителей целины, по зову партии и правительства вступивших в неравный бой со стихией непаханой степи. Да, им далеко до них, но тем не менее — честь и хвала смелым и отважным, прапрадедам тех, кто был некогда нашим союзником в битве с фашизмом и оказал кое-какую помощь в смертельной схватке нашего народа с фашизмом.

— Уважаемый коллега, — почтительно заметил Фима, — разделяя вашу точку зрения, хочу все-таки внести небольшое уточнение. Как мне кажется, следует говорить не “кое-какую помощь”, а — “кое-какую незначительную помощь”!

Предложение было принято без голосования… Борис-билетер слушал с кислой улыбкой. Мановением руки он предложил Фиме закончить речь, и тот высказал предположение, что Франклин, Грант и его сотоварищи руководствовались в плавании по северным льдам некоторыми идеями Ломоносова.

— Дорогой коллега! — поднялся Григорий Сагайдачный, — выражая полное удовлетворение, целиком и полностью согласный с вами, я тем не менее…

Он мог бы говорить дольше, но Зяма нетерпеливо напомнил, глянув на стол:

— Время, время, а время, сами понимаете…

Наступило долгое молчание, все чего-то ждали, уставясь на хозяина. А тот рассматривал коньячную рюмку, вертя ее в пальцах. Все понимали, что наступает решающая стадия.

Фима откашлялся, волнение, видимо, стянуло его горло.

— Я, как вы знаете, живу в отрыве от цивилизации, в закрытом городе, до нас газеты часто не доходят… Хочется узнать, сколько за памятный знак в честь Франклина дадут таких же знаков в честь… эээ… сына одного инспектора учебных заведений города Симбирска?

И уставился на Бориса-билетера.

Тот пожал плечами.

— Смотря где. Официально в магазине для коллекционеров за сто единиц Франклина дадут восемьдесят знаков с сыном инспектора, не помню уж его фамилию. Но… — Билетер закурил. — Но в толкучке около магазина — за одного Франклина дадут десять уроженцев Симбирска, если не больше: он ведь очень популярен среди жителей земли, отдающих ему свою любовь за смелость в полярных льдах.

И Борис приступил к решающей стадии. Вновь произведены были манипуляции с потайными кнопками в письменном столе, выдвижной поднос предъявил наследникам найденные в айсберге сокровища. Всего на полминуты — и в волнении вставшие наследники сели. Вопрос “сколько на одного?” витал в воздухе, но так и не повис на языке кого-либо.

Борису-билетеру надоело ждать.

— Ну?

На роль вычислителя вызвался Зяма, но получил отвод — из-за его профессиональной склонности обсчитывать население и подменять цельную, пригодную к сдаче посуду на битую.

Пошевелив тонкими губами, заговорил Фима.

— На каждого приходится следующее: дата рождения тетушки Берты, возведенная в квадрат, затем деленная на корень кубический из числа “пи” и помноженная на подинтегральное…

Профессор Сагайдачный в изнеможении поднялся.

— Фима! Ты не на партсобрании. Говори прямо.

На клочке бумаги Фима вывел цифры, с которыми остальные согласились. После чего содержимое стола разделилось на четыре доли. Фима с омерзением швырнул пачки в свой портфель, туда же полетела и древнееврейская книга. Зяма и Григорий сунули знаки за пазуху, туже затянув брючные ремни. Борис свою долю отправил в дальний ящик стола.

— По тому, как лежали пачки памятных знаков и в какой уплотненности, вы могли убедиться: ничего более того, что есть, нет. В глазах некоторых я читаю вопрос: а не находил ли во льдах Арктики полярный исследователь, то есть супруг нашей дорогой тетушки Берты, памятные знаки с изображением личностей, которые неразрывно связаны с историей многих западных государств? Отвечаю: нет! Супруг тетушки Берты был наичестнейшим человеком, и все помыслы его были направлены на освоение Северного морского пути, по которому грузы доставляются из Мурманска и Архангельска в порты Дудинка, Владивосток и прочие…

Не лишенную пылкости речь выслушали с полным вниманием. Вопрос казался исчерпанным, однако неугомонный Зяма расширил тему, спросив, не заходил ли на заправку топливом и едой корабль полярника в порты Англии, не хранятся ли где-либо в квартире памятные знаки о посещении этих портов; высокообразованный полярник мог чтить память как королевы Великобритании, так и лучших сынов страны Альбиона — Шекспира или Диккенса, к примеру. Да и порты Норвегии мог удостоить посещением уважаемый полярник, а уж там взять на память знаки с изображением математика Абеля или драматурга Ибсена…

— Упомянутый вами полярник по бедности и бережливости стеснялся заправляться топливом в иностранных портах, полностью ориентируясь на советское Заполярье… Или у кого-либо из вас есть сомнения в патриотизме полярника и его полном неумении транжирить государственные средства на личные нужды? Тогда прошу обыскать всю квартиру. И не ссылайтесь на неумение искать и копать. Вы, Григорий, одно время работали в угро, а москвич Зиновий до сих пор штатный понятой в райотделе милиции и знает не только, как искать, но и что подбрасывать. Что касается вас, Ефим Маркович, то…

— Я попрошу!.. — с гневом воскликнул Фима, но продолжать не стал, потому что Боря дал знаком понять: все, я понял, умолкаю…

Воцарилось молчание. Затем Борис Иванов мягко попросил:

— Чтоб уж ваша совесть и моя тоже не пробуждалась темными ночами, прошу написать мне расписку. Примерно такого содержания: я, такой-то, при розыгрыше лотереи и викторины в честь освоения Арктики получил памятные знаки, чем доволен и к организаторам лотереи претензий не имею. Дата, подпись. Вот бумага, авторучка должна быть у каждого.

Расписки были дружно начертаны — кто на коленях разложил бумагу, кто примостился к столу.