Хулио Кортасар - Прощай, Робинзон! Страница 3

Робинзон. Потому, что она ясно сказала, что приедет сам хранитель музея. Может, завтра… Да, быть может, завтра она сумеет… (Повторяет эти слова себе самому.)

Пауза. Затихают звуки лейтмотива.

Пятница. Ну ладно, если я тебе больше не нужен…

Робинзон. Ты встречаешься с Бананом?

Пятница (с радостным смехом). Как ты догадался, хозяин?

Дверь закрывается. Тишина. Едва слышен лейтмотив. Резкие шаги. Телефонный звонок.

Диктор (поверх общего гула). В тот же день, вечером…

Робинзон. Администратора, пожалуйста. (Короткая пауза.) Да, Крузо. Я познакомился с программой. Безусловно замечательная. Но мне бы хотелось, чтобы в программу включили некоторые вещи, да… Вот, к примеру, я бы желал видеть тот небоскреб, который построили на том месте, где когда-то стояла моя хижина. Разумеется, если можно, согласуйте это сейчас. Уже ждут? Я тотчас спущусь.

Лейтмотив. Слышны попеременно заученные фразы экскурсоводов, которые рассказывают о достопримечательностях острова, слова благодарности Робинзона, следом врывается громкая и пронзительная народная музыка, чьи-то веселые голоса, затем голос и смех Пятницы и Банана на уличном празднике, громкие поцелуи, женский смех и пение. Нарастают звуки грустного лейтмотива, слышны протокольные фразы, тосты, экскурсовод расписывает какой-то памятник, короткие замечания Робинзона.

Диктор (сквозь общий шум). Немного позже в отеле…

Пятница. Добрый день, хозяин. Ты хорошо отдохнул? Глядя на тебя, не скажешь — лицо совсем сонное.

Робинзон. Так оно и есть. Я плохо спал после самой последней поездки.

Пятница. А в те времена, насколько я помню, ты спал в хижине так же хорошо, как и я, а я сплю как убитый, и однажды ты сказал, что никогда не видишь сны.

Робинзон. Да, верно… Почти никогда не видел. Вокруг был такой покой…

Пятница. Но одиночество тебя угнетало, хозяин. Ты сказал тогда, что мое появление тебя спасло от тоски…

Робинзон. Да, очень было трудно жить в то время на острове, Пятница. Я никак не мог смириться со своей участью, однако начинаю думать, что существует другой вид одиночества и он куда хуже, чем та жизнь в полном безлюдье. Дай мне немного кофе, Пятница. Знаешь, вчера вечером меня повезли смотреть небоскреб.

Пятница. Ты ездил с Норой, хозяин?

Робинзон. Нет, с инженером-строителем. Он сказал, что это непревзойденное здание по своим архитектурным и техническим качествам. Я готов верить, но, по мне, оно ничем не отличается от небоскребов Лондона, такое же, как все современные здания. Люди входят и выходят, не сказав ни единого слова, точно чужие друг другу, а в лифтах или в коридорах едва здороваются…

Пятница. А почему ты ждал чего-то другого, хозяин? Ты сам говоришь, что здесь все так же, как в Лондоне и в Риме. Остров по-прежнему пустынный, если можно так сказать…

Робинзон (после паузы). Остров по-прежнему пустынный… Возможно, ты прав. Мой остров по-прежнему пустынный, еще более необитаемый, чем в те времена, когда волны выбросили меня на его берег…

Пятница. Такое трудно себе представить, хозяин. Банан сказал, что на острове живут более двух с половиной миллионов человек и правительство задумывается уже о контроле над рождаемостью населения.

Робинзон (с иронией). Само собой, все кончается этим. Единственное решение, на которое способны правители. А меж тем два с половиной миллиона мужчин и женщин живут, не зная друг друга, а семьи — точно такие же острова. Точь-в-точь как в Лондоне, что и говорить… (Пауза.) Не знаю, наверно, тут могло быть устроено все иначе?

Пятница. Почему, хозяин? Почему здесь, а не в Лондоне или в Риме?

Робинзон. Не знаю, Пятница. Во мне жила смутная надежда, когда я решил вернуться сюда вопреки всему, что говорили. Теперь-то мне ясно: я — глупец, думал, что место моего былого одиночества может стать чем-то таким, где будет все устроено иначе, что здесь свершится великое чудо, когда люди сблизятся, будут улыбаться, разговаривать друг с другом с доверием, делать все сообща… Я надеялся, что моя книга послужит чему-то, покажет людям, как ужасно одиночество и как прекрасно общение, содружество… Знаешь ли ты, что эту книгу читали почти так же, как «Дон Кихота» и «Трех мушкетеров». У меня, собственно, были основания строить какие-то иллюзии, но, как видишь…

Стук в дверь.

Голос служащего отеля. Сеньор Крузо, вас ожидает внизу госпожа Джон.

Робинзон. Нора! (Пауза.) Скажи ей, что я сейчас же спущусь вниз. (Пауза.) Дай мне серый костюм, Пятница. Синий галстук. Живей, милый! Посмотри, начищены ли мои черные туфли.

Пятница (со смешком). Да, хозяин.

Тихая музыка в холле. Звяканье льда в бокалах.

Нора. Это совершенно неофициальный визит, Робинзон. И у меня только пятнадцать минут, потому что мое рабочее время, полагаю, как и ваше, строго нормировано.

Робинзон. Не знаю, как и благодарить вас, Нора. Как вы и подозревали…

Нора. Подозревала?

Робинзон. Да, именно, я совсем не того ждал от своего приезда на Хуан-Фернандес.

Нора. Вы здесь временно в качестве гостя, а я должна тут жить.

Робинзон. Так почему вы все это принимаете? Почему двое людей, почему все мы в конечном счете принимаем это?

Нора. Не знаю, да и начнем с того, что я не знаю толком, с чем мы, собственно, соглашаемся. Хуан-Фернандес — чудесный остров, и наш народ, вы это видели… ну отчасти видели… замечательный народ. А климат…

Робинзон. Умоляю, не разговаривайте со мной как супруга заместителя начальника полиции. Я знаю, почему вы оказали мне такую любезность и пришли сюда поговорить со мной. Вы пришли не только потому, что заметили, как я опечален, как разочарован, но и потому, что сами испытываете разочарование и тоску.

Нора (после паузы). Это верно, но ничего нельзя сделать, нельзя изменить.

Робинзон. Да, боюсь, что для нас, для таких людей, как я и вы, уже поздно. Однако есть совсем другие, и они…

Нора. Другие?

Робинзон. Не смейтесь, но я думал о моем слуге, Пятнице, о его новом друге — Банане, о тех людях, которых, как мы считаем, можно воспитывать, держать под властью, я уповаю на наших приемных, впитавших западную культуру детей, если можно так выразиться…

Нора (официальным тоном). О нет! Эти люди мыслят и чувствуют иначе. У них совсем иные взгляды и заботы, они никогда не смогут понять нас.

Робинзон. Или, наоборот, мы — их. Не знаю, не знаю. Я уже не в состоянии разобраться во всем этом, после того как вернулся на свой остров. Раньше мне все было ясно, Нора. Все для меня было просто. Вы читали мою книгу, правда? Ведь там на каждой странице можно найти слова благодарности Провидению, мудрому порядку, который создал Великий Часовщик[6], безупречной логике существования живых существ и вещей.

Нора. А мне больше всего понравилась глава, в которой вы спасаете жизнь Пятнице и постепенно, ценой больших усилий, подымаете этого отвратительного каннибала до уровня цивилизованного человека.

Робинзон. Еще неделю назад мне тоже очень нравилась эта глава, Нора.

Нора (удивленно). А почему вдруг вы изменили свое мнение?

Робинзон. Потому, что именно здесь я увидел, что все обернулось совсем по-другому. Вы вот говорите, что я вызволил Пятницу из тьмы каннибализма и поднял его до высот цивилизованного человека, то есть христианина, а я уже целую неделю более всего ценю в Пятнице как раз то, что в нем еще осталось от каннибала… О, не пугайтесь, я имею в виду мироощущение, этакое нутряное дикарство.

Нора. Но это ужасно так думать!

Робинзон. Нет! Ужаснее задуматься над тем, кто есть мы: вы и я, вы — супруга заместителя начальника полиции и я — заезжий гость Хуан-Фернандеса. С той минуты, как мы прибыли сюда, Пятница на свой лад не устает показывать мне, как много в нем еще осталось, чтобы не подчиняться порядкам, установленным на острове, которым я вынужден следовать. Я даже уверен, что в эти минуты нашей встречи, к моему великому сожалению слишком короткой, на общем пространстве печали и крушения иллюзий Пятница со своим дружком Бананом весело проводят время на улице, ухаживают за девушками и берут от так называемого технологического прогресса лишь то, что им интересно, — ну, скажем, Jukebox[7], баночное пиво и всяческие шоу нашего ТВ.

Веселая разноголосица и музыка большого народного гулянья.