Tarjei Vesaas - Pticy Страница 3

При звуке ее голоса у него пропало всякое желание докапы­ваться до истины. Хеге не в духе, вот она и ушла. Может, он сде­лал что-то не так? Может, это из-за седых волос? Неужели все дело в том, что она поседела, а он нет? Но он-то в чем виноват?

Хеге, она кормила его, заботилась о нем. А главное, она была очень умная, и он глубоко уважал ее за это.

Она ушла к себе, не сказав больше ни слова. А он сидел на крыльце, размышляя о разных вещах.

Утром надо походить по усадьбам, узнать, может, где и най­дется для меня какая работа, думал он, и его уже заранее раз­бирала досада.

Вот в чем дело, вот отчего Хеге недовольна. Она кормит меня из года в год. Уже сорок лет, честно округлил он, не желая ума­лять заслуг Хеге.

Кормит меня. Кормит меня.

Слова были горькие, как кора осины.

Год за годом он должен был помнить и повторять их. Оставшись в одиночестве, как сегодня, он безжалостно заставлял себя повторять их и ощущал их горький привкус. Из всех известных ему слов эти были самые горькие.

Завтра утром я пойду искать работу.

Если ничего не помешает, прибавил он, желая быть честным.

В тумане памяти хранилось много случаев, когда он пытался работать. На усадьбах, в поле или в лесу. Но всегда что-то ме­шало, и он ни разу не справился со своим уроком. В поселке ему больше не предлагали работу. Эти, умные, которые умели все и могли дать работу, всегда смотрели на него, как на пустое место.

Ему приходилось возвращаться домой ни с чем, Хеге давно уже привыкла к этому и никогда не сердилась. Но он был для нее тяжким бременем. И понимал это.

Утром надо взять себя в руки. Надо пойти по усадьбам и по­спрашивать насчет работы.

- Когда-нибудь должно же у меня получиться,—сурово ска­зал он в пространство.— Мне надо работать, Хеге уже поседела.

В нем шевельнулась мысль:

Она поседела из-за меня.

Наконец-то до него дошла истина! И ему стало очень стыдно.

5

Время шло. У Маттиса не было привычки ложиться так поздно. И все-таки ему не хотелось идти в дом. Мысли не дава­ли покоя. А когда человека что-то грызет, нет хуже, чем лежать в постели, ворочаясь с боку на бок.

Может, Хеге тоже не спит. Она ушла так рано, просто чтобы не видеть меня.

- И мне это неприятно,— сказал он громко, так громко, что Хеге через стену могла бы его услышать.

Он был очень огорчен.

И вдруг его пронзила внезапная мысль.

Только не бросай меня! — пронеслось у него в голове, он об­ращался к Хеге, скрывшейся у себя в спальне. Что бы с нами ни случилось, с тобой или со мной, только не бросай меня!

Это была далеко не новая мысль, но каждый раз она казалась новой и причиняла боль. И каждый раз он прогоняя ее, убеждая себя, что это чепуха — Хеге никогда, ни единым словом не на­мекнула, что собирается бросить его. Зачем же мучить себя та­кими мыслями?

Однако эта картина продолжала стоять у него перед глазами. Он видел, как Хеге уходит своей дорогой, все дальше и дальше. Все свои пожитки она несла в узелке под мышкой.

Уходишь?

Да, Маттис.

Устала от такой жизни?

Да, Маттис.

И ушла.

Больше Хеге не слышала его слов, она становилась все мень­ше и меньше, пока не превратилась в маленькую черную точку — так она и виднелась там вдали маленькой черной точкой. Исчез­нуть совсем в этой грустной игре она все-таки не могла.

Тут-то и произошло чудо.

Пока Маттис размышлял, глядя, как Хеге уходит своей доро­гой — он сидел на крыльце, на своем обычном месте,— взгляд его скользил по склонам гор, темневших за озером. Вода теперь казалась совсем черной, склоны — темными и угрюмыми. На небе и на земле царили волшебные летние сумерки. Маттис не был безразличен к окружавшей его красоте.

Их дом стоял в неглубокой заболоченной ложбине, прорезав­шей склон до самого озера. Хвойный лес перемежался березами и осинами. По дну ложбины бежал ручеек. Порой Маттису каза­лось, что это самое красивое место из всех, какие он только ви­дел здесь поблизости.

Может, и сейчас он думал об этом — во всяком случае, он не отрываясь смотрел вдаль, следя за сумерками, пока они не пре­вратились во что-то нежное, чему он не знал имени.

В это мгновение и случилось неожиданное.

По эту сторону ветра совсем тихо, подумал Маттис, глядя на сухие вершины осин, темнеющие на ночном небе. Между ними что-то струилось, воздух был такой прозрачный, что Маттису ка­залось, будто он видит это движение. Не ветер, а какая-то воз­душная струя, хотя было так тихо, что даже на живых осинах не трепетал ни один листок.

Неожиданно родился странный слабый звук. Невнятный зов. Маттис уловил в воздухе над собой мерные тревожные взмахи крыльев. И снова тихий зов на беспомощном птичьем языке.

Что-то пронеслось прямо над домом.

И сквозь Маттиса. Он сидел ослабевший, растерянный, заме­рев в немом восторге.

Может, что-то сверхъестественное?

Нет, самое естественное, но...

Это был вальдшнеп. В такое время суток это не могло быть случайностью: над домом Маттиса тянул вальдшнеп!

С каких пор?

В прошлые годы тут тяги не было. Во всяком случае, в те годы, крторые остались у Маттиса в памяти. Чуть ли не каждый вечер он подолгу сидел на крыльце и не мог бы пропустить тягу, если б она здесь была.

Сегодня вечером вальдшнеп тянул прямо над домом, над ним самим, над Хеге. Отныне он будет тянуть здесь каждое утро и каждый вечер.

Маттис поглядел на свой дом, дом как будто изменился, те­перь Маттис смотрел на него другими глазами. Тяга — это было нечто необычайное, происходящее далеко за пределами его мира. Но вот сегодня она оказалась здесь, просто взяла и перемести­лась сюда.

А может, ему только почудилось? Маттис знал, что с ним та­кое бывает. Интересно, случалось ли, чтобы тяга перемещалась с места на место? Он никогда не слыхал ничего подобного. И по­чему вальдшнеп стал тянуть именно здесь?

Маттис ждал, затаив дыхание. Если это и в самом деле тяга, значит, вальдшнеп сейчас вернется, он летает над одним и тем же местом, туда и обратно, все то недолгое время, что длится ве­черняя тяга. Маттис знал об этом. На заре вальдшнеп опять тя­нет в том же месте, это Маттису рассказывал один охотник. На высохших лужах Маттис видел иногда следы клюва и рядом изящные отпечатки птичьих лапок.

Он замер в ожидании, ему казалось, что прошло очень много времени, сомнение его росло.

Но — чу! — вот он! Мелькающие крылья, смутные очерта­ния птицы, летящей над домом уже в противоположном направ­лении. И снова она исчезла, поглощенная мягкими сумерками и спящими верхушками леса.

Маттис сказал взволнованно:

- Все-таки это тяга!

Он и сам не знал, зачем произнес эти слова. Но он должен был хоть что-то сказать или сделать... тем более здесь его никто не слышал.

Наконец-то что-то завершилось, кончилось долгое и трудное время — такое у него было чувство.

Первым побуждением Маттиса было рассказать обо всем Хеге, он хотел тут же бежать к ней. Спит она или нет, ее нужно сейчас же посвятить в это... Но Маттис сдержал себя. Если все, что он видел,— правда, вальдшнеп скоро вернется сюда в третий раз; Маттис был так не уверен в себе, что решил дождаться и третьего раза. Он ждал, счастливый.

Если я увижу его три раза, Хеге придется поверить мне. Всем придется мне поверить.

Чу! — опять.

Снова, как в прошлый раз,— взмахи крыльев, быстрая, скольз­нувшая в сумерках тень и этот дивный, истомленный зов, кото­рого, может, никто и не слышал. Зов, явившийся из бесконечно­сти, здесь, прямо над их крышей.

Значит, это правда. Теперь уж точно, Маттис больше не сом­невался. Он почувствовал себя другим человеком.

А Хеге спит.

Теперь и она тоже станет другой.

6

Хеге спит. Хеге, которая с быстротой молнии вывязывает сложные цветы с восьмью лепестками и целые кофты, которой все по плечу. Но сейчас Маттис не был уверен, действительно ли из них двоих главная — она. В это мгновение он был склонен поставить на первое место себя.

Он шумно вошел к ней в спальню.

Это было глупо. Хеге давно легла и наверняка заснула — он разбудил ее не вовремя. Голос ее звучал резко.

- Что там еще у тебя? — выпалила она прежде, чем он ус­пел хоть словом облегчить свое переполненное сердце. Маттис хорошо знал этот голос. Конечно, она уже спала, когда он с топотом ввалился в ее комнату. Но он знал и другое — то, что по­следует за этим. Хеге виновато кашлянула, чтобы смягчить рез­кость своего раздраженного вопроса.

- Что тебе, Маттис? — спросила она тихо, устало и покаянно.

Новость Маттиса была огромна. Он даже не знал, с чего на­чать. Надо было говорить все, как есть.

- Над нашим домом тянет вальдшнеп! — сдержанно произ­нес он.

Стоя возле кровати Хеге, Маттис чувствовал себя почти чу­жим.

Хеге сразу уловила его возбуждение. Язык Маттиса запле­тался от благоговения и восторга. Но ей слишком хорошо были известны все чудеса, с которыми он прибегал к ней. Они быстро тускнели, переставая быть чудесами.