Анатолий Алексин - Если б их было двое... Страница 3

— Отдаться ему всем существом своим… так же, как шесть лет назад отдалась мне.

Покорность и оголтелость моих чувств секретом для него не являлись.

— Шесть с половиной, — поправила я.

— Какая разница, шесть или шесть с половиной? При чем тут цифры?

— Это не цифры.

Он отмахнулся:

— Право, сие эфемер! — «Право», «сие», «эфемер»… Псевдоизысканные слова выражали неудовольствие. — Важно, чтоб страсть, которой ты отдаешься, была такой, как тогда. Или даже более несусветной… Не обязательно при этом отдаваться в буквальном смысле. Хотя если… У меня не будет претензий.

На что еще он собирался подвигнуть меня во имя своего Эвереста?

— Это вы говорите?

— Я не говорю — я прошу. Умоляю…

«Любить по-своему» — это, получается, означало совсем не любить. Его тиранство в тот день утратило свою обаятельность. Он полностью соответствовал своему прозвищу. Но убийственно, что нравился мне и таким! Неужто любовь — это неволя? Особенно если она безответна…

Считалось, что он живет для искусства. Правда — ради погружения в образы и характеры, — он жил и с исполнительницами женских ролей «второго плана». Что выяснилось позднее… Не могу сказать, чтобы и это мне нравилось. Но я не устроила ему ни единой сцены. Потому что бесполезные сцены следует вычеркивать — из пьес, сценариев и вообще…

Ну а его отношения с неизменной исполнительницей главных женских ролей не определялись словом «живет». Так как мы состояли в законном браке. Или это не считается жизнью?

Любовь чем сильней, тем беспомощней. Даже все понимая, она поделать с собой ничего не может. А мои претензии на иронию лишь выдавали мое бессилие. Но я впервые осмелилась ему возразить (в том разговоре все случалось впервые):

— Я не сумею воплотить ваш режиссерский замысел. Достоверность постараюсь вам обеспечить. Но не теми приемами… которые вы предлагаете.

— Тогда ничего не выйдет! — Он заполнил своим басом все окружающее пространство. — Учти: достоверность нужна ошарашивающая! Тем сокрушительней станет диссонанс с умиранием чувств. Поэтому если ты в запале перейдешь грань… это не будет грехом. А пойдет лишь на гигантскую пользу искусству и нам обоим, нашей с тобой семье. — Похоже, он таким образом намеревался нашу семью укрепить. — А охладившись — сценарий, как известно, это предполагает, — ты душою снова вернешься ко мне. На это ты, я надеюсь, согласна?

В данном случае надежда его не была убеждением: он знал, что чувства не возвращаются. Значит, готов был ими пожертвовать. Или это для него не было жертвой?

— Картина докажет, — упоенно продолжал он, — что Джульетта и Ромео в наш век, увы, невозможны. — В отличие от Шекспира он словесно ставил Джульетту на первое место, хоть таким образом стараясь проявить себя джентльменом. — Родится фильм о психологической трагедии нашей эпохи!

— Вы собираетесь развенчать великую любовь, ставшую символом?

— Я развенчаю то, что приговаривает ее к гибели. Если хочешь… развенчаю бездуховность, безнравственность… — Это было уж слишком. — Только не приписывай мне грехи настоящих тиранов, полагавших, что и низкие средства для высоких целей годятся. Не путай искусство с политикой. Я добьюсь, чтобы на экране была не изображенная, а реальная страсть. И вы с Ромео это осуществите!

Он без конца повторял, что мы с моим партнером призваны стать Джульеттой и Ромео нашего времени — на студии, как и в фильме, нам присвоили их имена в качестве прозвищ.

— Вы и Ромео попросили о том… о чем попросили меня?

— Его просить, а тем более уговаривать не пришлось, — удовлетворенно сообщил мне Тиран. — Ты сама, помимо воли, убедила его, что не влюбиться в тебя нельзя. Он же приходит не на репетиции — он приходит к тебе. Кажется, лишь один человек на студии этого не заметил. Хотя он тебя непрерывно гипнотизирует.

— Никогда не поддавалась гипнозу.

— Но на этот раз поддаться обязана! Если любишь меня.

Он приказывал мне соединить несоединимое… Как это случается с альпинистами, он готов был использовать любой ледяной отрог и морозом скованный выступ, чтобы ухватиться и добраться до цели.

Тиран был согласен с театральным корифеем и реформатором в том, что режиссеру надлежит раствориться в актере. Но справедливо считал, что для этого необходим высококачественный растворитель. Таким и был мой партнер по заветному фильму. Красота не заслоняла его таланта, а талант не заслонял красоты. То и другое было из ряда вон выходящим. Тех, кто находился в «ряду», Тиран к своим фильмам не подпускал.

Ничего не скажешь, Ромео был красив и талантлив… Других «особых примет» я в нем не обнаружила. Как и того, что он, оказывается, следовал за мною, словно бы околдованный. Общепризнанные красавцы всегда оставляли меня равнодушной. Они ассоциировались с манекенами в дорогих магазинах и фотографиями в дешевых журналах.

— Не уверен, что дорога в ад вымощена одними лишь «благими намерениями», — сказал нам обоим Тиран. — Думаю, та дорога выложена разнообразными проявлениями людских грехов и страстей. Но сегодня… на этом этапе нашего восхождения я не согласен и с тем мудрецом, по мнению коего о людях надо судить не по результатам, а по намерениям, ибо результаты-де не всегда от них зависят. — «Этап восхождения…» Альпинистская терминология не покидала его. — Мне необходим исключительно результат. И он зависит от вас двоих. Отсутствие результата будет означать отсутствие вас в моей жизни.

Последнее относилось ко мне. Выхода у меня не было. Трудно поверить, но он и таким мне нравился…

Тиран ввинтил недокуренную сигарету в пепельницу с особым нажимом, будто потрясшее его убеждение.

— Позволю себе обратиться к хрестоматийному факту… Хрестоматийность, с одной стороны, раздражает, оттого что обозначает привычность, накатанность, но с другой… Как и классические примеры, годящиеся на многие случаи жизни. Помнишь, когда в бальзаковской повести умер отец Горио, и у самого Бальзака не обнаружили пульса. Он не описал судьбу Горио, а сделал ее и своею собственной. И потому вместе с ним лишился всякой судьбы. Пусть на время или мгновение… Общие системы — нервная, кровеносная, кроветворная — образовались у творца и его сотворения. Ты тоже не изобразила наваждение, а обрела его. Значит, испытала в реальности то… о чем я просил? Сумела, да?

— Да, — солгала я.

В его глазах возникло подобие замешательства. Неужто возревновал?!

— Но ведь тебе предстоит с той же достоверностью охладиться.

Нет, его заботила не я — он был во власти сюжета. Уловив эту мою догадку, он ее опроверг:

— Чтобы вы оба остыли, требует не сценарий, а смысл того бытия, которое вы воссоздали. Предполагается даже, что вы потихоньку начинаете наставлять друг другу рога. Вчера перечитал сценарий — и на эти рога напоролся. Чересчур ветвисты и выпирают… Это допинг, без которого надо бы обойтись. В вашей истории не новая любовь уничтожает любовь прошлую — убивает ее тот факт, что ток высочайшего напряжения чувств как бы уходит в землю. Заземление получается!.. Противопожарная ситуация? Но только в электросистемах. А в людской ситуации происходит наоборот: тление, полное сгорание, пепел. Гибель страсти сама собой, без всякого допинга, призвана сотрясти так же, как и ее разгул, ее потерявшая голову кульминация. Ты сумеешь? — Он ввинтил в меня вопрошающий взгляд, как ввинчивал сигареты в пепельницу. — Я уверен, что сможешь! Потому что до сей поры ты была в картине Сарой Бернар! По абсолютности воплощения… Не знаю, обнажала ли и она себя на сцене до такой степени? Индивидуальность твоя выглядела синонимом неповторимости.

Синоним! Неповторимость… Сара Бернар… Такой захлеб показался мне воспитательным. Что-то он собой предварял.

— Тебе предстоит и охлаждение не изобразить, а испытать.

— Охладиться? Это пожалуйста. Это — в два счета!

Опять возникло подобие замешательства.

— Не в два счета. И не в три… А с той иезуитской постепенностью, как если бы игла без медицинской стремительности и анестезии вонзалась в тело. И с какой поэзия чувств утопляется прозаизмом обыденности. Ты и не в силах будешь освободиться от Ромео так вдруг… как тебе чудится.

Он не желал, чтобы я была «в силах». Какая уж ревность? А я вознадеялась!..

Тиран добавил:

— Надо быть справедливым: Ромео тоже заслужил приз. Испытал наваждение по собственной воле. Без моих просьб… И продолжает испытывать.

— По-моему, если мне чудится, то вам грезится.

— Нет, нет! Твое безумство было ответным. Ты не смогла устоять. К счастью…

Но я-то почти и не всматривалась в чары Ромео. Я возгоралась и сжигала себя ради Тирана. И вновь предстояло сожжение ради него.

Ромео же охладевать отказался: