Сью Таунсенд - Ковентри возрождается Страница 3

У Нормана напряглось лицо, пальцы ног в рабочих башмаках похолодели.

— Небось, им трудно приходится, раз ее продвигают, — огрызнулся Паркер. Он залпом выпил остаток пива, стараясь спешно что-то придумать, но в голову ничего не лезло. На выручку пришел Джеральд:

— Всем известно, как твоя жена получила повышение.

— А как? — спросил Норман, который и вправду не знал.

— Лежа на спине, ясное дело, — сказал Джеральд ободряюще, стараясь поймать взгляд Нормана, однако Норман смотрел в сторону.

Грета заказала две водки с апельсиновым соком для себя и для Морин и портвейн с лимоном для Ковентри. М-р Пател целиком погрузился в отмеривание напитков, стараясь не привлекать к себе внимания. Он думал: «Я бы убил того, кто посмел бы так оскорблять мою жену, хотя бы и бывшую. Я бы изрубил его на мелкие кусочки и скормил золотым рыбинам, плавающим в красивом бассейне, который шурин соорудил в холле своего ресторана».

Помрачнев, Норман обернулся к Джеральду и спросил:

— А ты откуда знаешь?

Джеральд цинично рассмеялся и сказал:

— Да кто этого не знает, Норман. Недаром же она известна под прозвищем Большой Каньон.

Норман не отличался глубокими познаниями в географии, но он почуял в словах Джеральда чудовищное оскорбление и треснул его по плечу.

Палец м-ра Патела уже набирал первую из трех девяток[6]. Ковентри поднялась, чтобы уйти, но Грета усадила ее обратно со словами:

— Допей. Портвейн, знаешь ли, на деревьях не растет.

Ковентри села и подумала: «А вот и растет на деревьях... вначале».

Морин, обожавшая борьбу, подбадривала криками Нормана, который колотил Джеральда по плечам. Джеральд пытался укротить задетую гордость Нормана (и уберечь костюм от преждевременного износа), повторяя:

— Я просто пошутил, Норман, просто пошутил.

Но тут Норман саданул его кулаком по шее и тем пресек попытки Джеральда образумить противника. Джеральд был вынужден принять ответные меры. По весу и комплекции мужчины были друг другу под стать, и они не прекратили драки даже тогда, когда в бар вошли два прыщавых полицейских, держа под мышками свои фуражки, как мячи для регби.

Грета уселась поудобнее, довольная и счастливая. До крови дело не дошло, но не исключен арест, а потом и судебное разбирательство, где она выступит главным свидетелем. Она наденет костюм в мелкую черно-белую клеточку. Он будет прелестно смотреться в зале суда на фоне стен, обшитых темными панелями.

Тот полицейский, что был попрыщавее, влез между Джеральдом и Норманом, и драчуны обрадовались, что вмешались высокие власти и освободили их от необходимости самим завершать драку. Ковентри снова встала, чтобы уйти, но менее прыщавый полицейский сказал:

— Посидите, сударыня, пока мы не разберемся, что к чему.

— Но я к ним никакого отношения не имею, — запротестовала Ковентри.

— Еще как имеешь, лживая корова!.. — закричал Норман. — Ты же любовница Джеральда Фокса, целый год уже с ним спишь.

Надо сказать, что в баре «У Астера» сидели в тот вечер и другие посетители; о них прежде не говорилось ни слова потому, что до сих пор они не играли существенной роли в нашем повествовании. Все они ясно расслышали заявление Нормана. У тридцати процентов были свои трудности, и они пропустили эту информацию мимо ушей. Остальные семьдесят процентов не только не пропустили, но стали ее смаковать и передавать другим. Таким образом и стало известно всем в районе муниципальной застройки Темные Тропинки, что Ковентри Дейкин и Джеральд Фокс — любовники, они устроили свару «У Астера», — вот кошмар, у нее ведь двое детей и приличный муж, да и у него четыре прелестные девочки, а у жены расстроены нервы, она даже не может смотреть фильмы ужасов по телевизору.

Грета ушла из бара разочарованная. М-р Пател не желал предъявлять каких бы то ни было обвинений, так как не хотел ненужного шума. Молодые полицейские бесстрастно отчитали Нормана и Джеральда. Они прибегли к разнообразным грязным ругательствам, дабы доказать, что они люди опытные, и ушли, отвергнув бесплатные булочки с сосисками, предложенные м-ром Пателом. В машине они обсудили Ковентри Дейкин и пришли к выводу, что Джеральду Фоксу повезло. Из-за бесконечных сверхурочных дежурств оба они почти не имели дела с женщинами. Они дождаться не могли, когда их наконец переведут в Отдел Нравов.

3. Я ПОКИДАЮ РОДНОЙ ГОРОД

В среду днем я уже наполовину прочистила дымоход и вдруг бросилась через дорогу в соседский дом, открыла дверь, схватила первый попавшийся под руку предмет, игрушечного солдата в форме, и со всей силы опустила его тяжелую головку на выпуклый затылок Джеральда Фокса.

Фокс немедленно перестал душить жену и свалился замертво. Туловище куклы еще какое-то время болталось на шарнире, потом замерло. Я выпустила ее ноги, и маленький солдатик упал на ковер и лежал там в неестественной позе, подняв в воздух пластмассовые ручки. Из левого уха Джеральда Фокса вытекла струйка крови. Соседские дети выползли из-за драной тахты и прижались к матери, а я сама открыла входную дверь, вышла из дома и пустилась бежать. В одежде, в которой обычно чищу дымоход. Я была вся в саже и без сумочки.

Вначале мой маршрут пролегал путями для пешеходов. Я бежала по пандусам вверх-вниз. Я скрывалась под землей в переходах. Я становилась то больше, то меньше, в зависимости от размеров окружающих зданий. Рядом с небоскребами я превращалась в пигмея, а среди одноэтажных домиков пенсионеров вырастала в колосса. Я торопливо шла мимо заколоченных досками витрин торгового центра «Лесные колокольчики». Мимо бетонной церкви св. Осмонда со шпилем из нержавеющей стали; в свое время я присутствовала там на пяти, увы, злополучных венчаниях. Вперед и вперед, на Совиный проспект, который ведет из нашего района в центр города.

Пробежав проспект до половины, я остановилась перевести дух. В близлежащем доме семья собралась поесть. Комната была залита светом, точно спортзал Мэдисон-сквер. Их было пятеро, они расселись на всех трех предметах гостиного гарнитура. У каждого на коленях дымилась тарелка с едой. Солонка, перечница и бутылка кетчупа едва держались на ручках дивана. Их внимание было приковано к телевизору. Семейство молчало. Они словно жвачку жевали. Я подивилась их готовности демонстрировать столь интимное занятие случайным прохожим.

А позади, в моей покинутой кухне, остался стол, накрытый скатертью, которую всегда стелят по средам. Расставлены четыре прибора. Ровно в середине стола — судок. Против каждого прибора современный стул из гнутых труб. Папа Медведь, Мама Медведица, два подростка Медвежонка. Но Мама Медведица сегодня домой не вернется.

В семейных связях есть что-то невыразимо печальное. Узы крови столь хрупки. Их так легко порвать.

Когда я бежала по тротуару вдоль мостовой с движением в обе стороны, мне показалось, что я вижу лицо мужа, который смотрит на меня со второго этажа переполненного в час пик автобуса. Но это, наверное, был другой мужчина средних лет, с мрачной физиономией и в шляпе, которая ему великовата. Теперь я двигалась навстречу потоку людей, возвращавшихся из центра к себе на окраины. Мало кто шел в моем направлении. Да и кому нужно отправляться в шесть часов вечера из пригорода в центр? Разве что уборщикам или убийцам, удирающим с окраин.

Я бежала, потому что очень боюсь полицейских. Некоторые испытывают отвращение к змеям или паукам, другие отказываются ездить на лифтах или самолетах, а я избегаю полицейских. Когда я была маленькая, мне снились черно-белые кошмары про Диксона[7] из Док Грин. Вид стража закона, одиноко прогуливающегося по залитой солнцем улице, наводит на меня ужас. Я виню родителей за этот необъяснимый страх. (Хотя теперь, в нынешних обстоятельствах, он был вполне объясним.)

Я все еще была на окраине города. Вдалеке, приближаясь с каждым моим шагом, виднелся красный кирпичный корпус больницы, где когда-то я кричала так, что лопнул сосуд в глазу — я рожала сына. За высокой трубой больничного крематория стояла бывшая трикотажная фабрика, ныне колледж, где вышеозначенный сын получал образование в надежде на лучшее будущее.

Я пробежала детскую игровую площадку, много лет назад я качалась там на качелях, пока моя мать наслаждалась очередным визитом к врачу; она регулярно посещала великое множество поликлиник. «Все-таки я хоть куда-то хожу», — приговаривала она, убирая до следующего раза обратно в комод свое самое нарядное белье.

Гладкие деревянные сиденья качелей заменили пластиковыми нежнейших цветов. Я села и попыталась отдышаться. Непроизвольно я оттолкнулась ногами от земли и стала раскачиваться, взлетая все выше и выше. Вечерний ветерок развевал мои волосы. Я встала на сиденье ногами и с этой новой выгодной позиции увидела часы на башне вокзала. Я решила сесть на поезд — на любой. На первый попавшийся. Я готова была уехать куда угодно, лишь бы подальше. Подальше от полицейских, расследующих причины насильственной смерти Джеральда Фокса.