Людмила Бояджиева - Сборник рассказов [искусственный сборник] Страница 3

Как же не отчаяться попавшим в черные списки, как стать смелым, если силенок, как у воробья? Так ведь то тело немощно, а дух — крепок! Каждому подсказывает он свой путь, свой секрет сражения с отчаянием. Многие, даже атеисты, перед лицом обреченности обращаются к Богу, к вере. Тем, кому удается сделать это с открытым сердцем — намного легче. Хуже тому, кто взбунтовался, не сумел примириться с навалившейся бедой. За что? — спрашивает он. — За что карает судьба именно мне? Почему, когда мои сверстники разъезжают по миру, плавают в теплом море, наслаждаются концертами, магазинами, прогулками и даже влюбляются, мне осталась тумбочка, полная лекарств, холодный пот от каждого физического усилия, и ужас ожидания следующего приступа, который может оказаться последним? Где же любящий Отец наш, как допускает он такую несправедливость? Почему нагло ухмыляются в телекамеру убийцы и маньяки — здоровые, мордатые, а среди обитателей больниц полно чудесных, добрых, никому не вредивших людей?

Говорят: «Бог посылает испытания тем, кого больше любит». Не понимаю! Не могу смириться с такой «любовью»! И создаю свою версию. Ведь чувствую душой, каждой клеточкой своего существа, что есть некий Высший творец, создавший этот мир и меня, и каждого из нас — сестер и братьев. Но не для мучений, не для испытания «на прочность», а для любви и радости. А значит, есть и враждующее с ним зло. Зло уносит, коверкает жизни молодых, истребляет и уродует Землю. Моя болезнь — торжествующее зло и моя ответственность перед собой и Творцом — противостоять этому злу, сопротивляться из всех оставшихся сил. Как же сопротивляться затравленному болезнью, обреченному?

За окнами моей больницы простирался пустырь, на пустыре обитала стая собак, кормящихся у помойки пищеблока. Несчастные, замученные холодами, голодухой, преследованиями людей существа. Но вот пригрело пустырь апрельское солнышко и вижу чудную картину: среди сухого бурьяна, мусора и кустиков желтенького первоцвета нежится собачья компания. Драные бока подставлены теплу, зажмурены от наслаждения глаза, лишь чуткое ухо настороже, привычно контролируя опасность. Этакое блаженство и этакая злосчастная судьба! Не многие из них переживут лето, отстрелы и поимки санитарных служб, не всем удастся даже дотянуть до него. Но есть этот час — час весны и покоя и по нему ровняется сейчас вся собачья жизнь.

Вот и моя жизнь — круг покоя и благополучия здесь и сейчас. Печально, так ведь другого не дано. Но дана забота ближних, тепло друзей, дано дело, за которое хватаешься как за соломинку. И много–много такого, к чему привязались глаза, руки — моя любимая чашка, мой любимый плед, моя любимая картина с андерсоновским рождественским городком, любимые книги. И расчудесный, горячо обожаемый кот. Кто сказал, что все эти мелочи способны радовать меньше, чем полный удовольствий быт здоровяка? Глупец, ничего не знающий о жизни.

Год назад у меня появился Доктор, который учит не сдаваться. Я никогда не видела его, но той любви и той силе сострадания, которая исходит их его книг, доверилась целиком. Это огромное облегчение — довериться другу, не чувствовать себя наедине с болью.

Не стану врать, что страхи и бунты совсем покинули меня. Но когда я думаю о тех, кто загнан болезнью в угол, когда вижу чужую беду — самую разную, коверкающую жизнь, или как сейчас — говорю с вами, я не боюсь и не бунтую. Я хочу помочь вам. Я даже почувствую себя счастливой, если от этих коротких слов прольется на твою жизнь, дорогой мой Человек, хоть капелька света.

Прошу тебя, не унывай! Постарайся создать свой маленький мир — мир на расстоянии комнаты, квартиры, вытянутой руки. Создать и беречь его. Это не так уж мало, поверь. Прими сердцем мудрость греющихся на солнце собак — великую мудрость всего живого: учись быть выше ужасов жизни и старайся выжить несмотря ни на что. Пойми, важно не то, чтобы иметь много, а то, чтобы того, чем владеешь, было достаточно. И кто решил, что лук, стройно поднявший поросль в стакане, важнее апельсинового сада?

И не так уж бессилен ты, если умеешь плакать и радоваться. Радоваться вопреки всему здесь и сейчас, в этой, еще удерживающей нас в своем тепле жизни.

«Дочки–матери» Попытка взаимопонимания

Да, у меня внуки, но я далеко не старуха. Совсем недавно я стояла в актовом зале школы, волшебно преобразившемся для выпускного бала — тонкая, трепетная, несуразная. Зеркальные зайчики, брызжущие от вертящегося шара, шуршащая тафта пышной юбки, растерянные близорукие глаза, взмокшие ладони… Он прошел по паркету — ошеломляюще элегантный в новом взрослом костюме, он опустил застенчивые глаза и смоляной чуб упал на вдумчивый лоб серебряного медалиста. Притаившаяся в начальном призыве Музыка пронзительно взвилась, заманивая в омут. По волосам прошло ледяное дуновение и сердце остановилось. «Маленький цветок»!

Танцевальные ритмы могут встряхивать, заряжать, разряжать, быть чувственными, спортивными, беснующимися. А иногда они наделены таким высоким колдовством, что чувствуешь как судьба проходит сквозь тебя, вроде рентгена. Случается нечто огромное, от чего можно умереть, отчего умирали и будут умирать, называя погибель страстью, любовью, роком. «Спутник в ночи», «Падает снег», «Естердей»..) Фрэнк Синатра, Адамо, Битлз, Элтон Джон… Музейная антиквариат, привязанность к которому выдает пуще морщин.

Вам, бесконечно юные, даю ценный совет. Ума не приложу, от чего будут балдеть ваши дети лет через тридцать, но умоляю, молчите о том, что торчали от Децла, Эминема или Киркорова. Вас не поймут.

Не поймут, отчего вы яростно худели и выматывались на тренажерах, сражаясь за мальчишескую узость бедер, округлую крепость икр. Не думаю, конечно, что повинуясь закону контраста, предметом восхищения станут коротконогие толстухи. Но внимание переключится на иную часть тела. Может, в моду вновь войдет талия?

В пору моего первого бала без талии ловить было нечего. То есть, прямо–таки на людях не появишься. Эталон фигуры — молоденькая актриса Людмила Гурченко и дамы света в фильмах с корсетно–стройным Жаном Маре. ((Блестящие аристократки и дерзкие куртизанки, осиный стан которых был почти прозрачен, почти не мешал рассматривать камины, букеты, позолоту умопомрачительных покоев эпохи Монте — Кристо.)) Девчонки затягивались до обморока. В широкий пояс для жесткости всовывали рентгеновскую пленку, накрепко пришивали крючки сантиметров на пяти дальше реальной возможности, выдыхали и… Талия должна была вместиться в обхват мужских рук.

У меня была такая талия. Да она есть, есть и сейчас! Только теперь это называется «область подреберья» в которой расположены печень, поджелудочная железа, селезенка, почки и всякая анатомическая дребедень, с каждым годом все наглее дающая о себе знать. Страшно подумать, чтобы затянуть поясам без приговора верховного суда и присутствия реаниматолога. Кстати, дамы исторического прошлого, применявшие мускулистую горничную для шнуровки корсета, на склоне лет — в тридцать с гаком, страдали патологической деформацией внутренних органов.

Как славно, что этой проблемы у вас нет, есть голенький животик, выглядывающий между топом и поясом. Поздравляю.

Ну что, скажите, путного может вырасти из особи женского пола, десять школьных лет носившей форму? Обвислое коричневое платьице, робко скопированное с облачения дореволюционных гимназисток. Фартук, белые манжеты, воротничок обязательны. Девиз: скромность, усердие, невинность. Проблемы: ожидание принца, прыщи, борьба за аромат чистоты и свежести даже после урока физкультуры. Да не было тогда тональной пудры и дезодорантов не было! Разумеется тот, с цыганистым чубом, шел не ко мне. Он покачивался с другой в сверкающей метели затемненного зала, не ведая, как стенает от боли моя душа, измученная обидой и тисками пыточного пояса.

Потом талии и невинность потеряли актуальность. Важнее стали колени и понятие «чувственность». Произошла важнейшая революция — впервые в новой истории женщина решилась задрать подол выше колен и тем самым без обиняков заявить о своей привлекательности! Сколько горячих диспутов сотрясало воздух, сколько родительских оплеух ждало дерзких защитниц мини. Но какое наслаждение вышагивать загорелыми длинными ногами по летним тротуарам под магнетическими взглядами ошеломленных джентльменов. Не прогулка, а акция протеста и самоутверждения. Это ж страшное дело — показать всем запрещенную к демонстрации часть тела! На экране телека голые ноги можно было увидеть лишь раз в год в передаче «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» в семь часов новогоднего утра. Выдерживали, высиживали и были вознаграждены — офигенно заграничный Карел Гоот фонтанировал шлягерами в окружении голенастого кордебалета! На страницах прессы голые ноги «носили» только наши чемпионки по легкой атлетике. Метательницы ядра в сатиновых трусах с мускулатурой мощного качка, конечно, давали представление об идеале, но не волновали воображение. К счастью, прорвалось в эпицентр культурной жизни фигурное катание. Страшно международное, страшно праздничное и чувственное зрелище. Полагаете, бывает и круче? Тогда мы не знали этого. Смутно слышали что–то про «Мулен руж», Недели высокой моды, конкурсы красоты, не пробовали гамбургеры, кетчуп, чипсы, не ведали о голых пляжах, секс–шопах и молчали, как партизаны, о «трудных днях».