Анатолий Иванов - Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе Страница 30

Выскочив из райкома, Вера Инютина глянула на заваленное тяжелыми облаками небо и быстро пошла за деревню, к громотухинской протоке.

Едва миновала опоры электропередачи — ударил первый раскат грома. Сзади, над Шантарой, уже моталось рваное пепельно-серое полотнище дождя. Сняв туфли, она побежала. Но стена дождя была все ближе. И вот первые редкие капли, как пули, тяжело и глухо ввинтились вокруг нее в дорожную пыль, дробью хлестанули по спине, по шее.

— Э-эй, рыбаки, где-е вы?! — закричала она, оглядывая пустынный берег Громотухи.

Из-под яра выскочил Семен, замахал руками. Ударила ослепительно молния, растеклась сотней изломанных ручейков по всему небу и потухла. Стало темно, и в этой темноте тихонько почему-то гугукнул гром, и тут же с шумом, с ревом обрушился ливень.

Семен что-то кричал, карабкаясь на яр. Он подбежал, грубо схватил ее, промокшую до нитки, толкнул вниз по скользкому уже обрыву, заволок под затравеневший земляной козырек.

— Под грозой, в голой степи?!

— Это верно, расколола бы молния головешку-то надребезги, — сказал Колька и хихикнул.

— Поболтай у меня! — прикрикнула Вера на брата, строго оглядела безмолвно стоявших у земляной стены Димку и Андрейку, обдернув платье, туго облепившее ноги, тоже стала к стенке, касаясь плечом Семена.

Река молочно пенилась под дождевыми струями.

Так они стояли долго. Вера чувствовала сквозь мокрое платье горячее тело Семена, голова у нее чуть кружилась.

Наконец дождь кончился. Димка, Андрей и Колька тотчас побежали к воде и замахали удилищами.

Продавив лучами рыхлые, обессилевшие комья облаков, расшвыряв их в стороны, показалось солнце. Громотуха снова засверкала и заискрилась. Речной галечник, быстро просыхая, дымился по всему берегу.

— Удочку тебе смастерить, что ли? — спросил Семен у Веры. — Леска у меня запасная есть. — И вдруг обнял ее, притянул к себе.

— Еще чего! Ребятишки-то вон… — сердито воскликнула она и пошла по берегу прочь, вверх по течению.

— Вера!

Она не откликнулась, ступила вдруг в воду и побрела через протоку на остров. Глубина в том месте была небольшая, вода доходила ей всего до пояса. Но она шла, почему-то высоко над головой подняв туфли.

Семен сел на теплые камни, закурил, посматривая на Веру. Она перебрела на остров, вышла на песчаную косу, сняла и выжала платье, развесила его на ветках кустарника и легла на песок. Смуглое, загорелое тело ее почти сливалось с рыжим песком, было незаметно.

Семен не мог понять, любит он Веру или нет. Они всю жизнь прожили рядом, на виду друг у друга, учились в одном классе. В детстве Семен часто поколачивал ее, потому что Верка всегда совала свой конопатый нос куда не нужно, всегда выведывала их мальчишечьи секреты. Побои она переносила молча, никогда не жаловалась. Это вызывало у Семена уважение к ней, ему было после драк всегда стыдно. Верка, видимо, чувствовала это, смело подходила, стараясь заглянуть в глаза, говорила:

— Ну что ты, не надо. Ты думаешь, я такая, да? А я — не такая.

А вот это Семену уже не нравилось. И то, что она понимает его состояние и что уверяет, будто она какая-то не такая. «Что у нее гордости, что ли, нету?» — думал он. И еще он думал, что она, наверное, хитрая.

Когда у Веры начали вспухать бугорки грудей, Семену было почему-то стыдно, он избегал встречаться с ее круглыми, как воробьиные яйца, глазами. И опять она все понимала. Поймав на себе его случайный взгляд, она, сама до ушей наливаясь краской, кричала:

— Чего глаза пялишь? Бесстыжий!

«Хитрая», — решал Семен, хотя, как и прежде, не понимал, в чем ее хитрость, да и есть ли она в ней вообще.

Года через два Вера превратилась в хрупкую, красивую девушку. Ноги ее стали стройными, крепкими, тонкие, всегда бесцветные губы припухли, зарозовели, круглые глаза удлинились, словно прорезались в стороны, и уже не походили на воробьиные яйца. От всего ее прежнего облика остались только веснушки вокруг носа, но и их стало меньше.

— А знаешь, Верка, если бы веснушки совсем исчезли, мне было бы жалко, — однажды неожиданно для самого себя сказал Семен. Была весна, он и Вера оканчивали десятилетку, через три дня начинались экзамены. Весь их десятый класс решил устроить коллективный поход за Громотуху, в заливные луга, за цветами, чтобы украсить классы, где будут проходить экзамены.

— Чего? — обернулась Вера, набравшая уже большой букет. И лучисто улыбнулась. — Вот чудак…

Ее подбородок был измазан цветочной пыльцой.

Когда переправлялись на пароме в село, Семен стоял у перил, смотрел на мутную, еще не успевшую посветлеть воду и видел там, в этой воде, Верины лучистые глаза и ее подбородок, измазанный желтой пыльцой.

— Слушай, Сем, — услышал он ее шепот. — Давай удерем сегодня в кино?

— А экзамены? Готовиться надо же…

— Подумаешь… Сдадим, — все так же заговорщически прошептала девушка.

Семен еще никогда не ходил в кино с девчонками. В клуб он вошел как в пыточную камеру, ему казалось, что все с удивлением и осуждением смотрят на него.

— Вот чудак, — опять, как днем, сказала Вера, толкнула его незаметно кулаком в бок. — Да ты чего? Подумаешь…

Обратно они шли молча. За Шантарой где-то розовела еще узенькая полоска неба, но быстро таяла, гасла, как догорающая спичка. Над головой мигали, покачиваясь, белые крупные хлопья звезд.

Они дошли до дома и остановились под плетнем. Надо было прощаться, но Семен не знал, как это сделать,

— Я думала, ты умрешь в клубе со страха, — сказала Вера.

Это Семена разозлило.

— Я? Я? — Он схватил ее за плечо. Она сразу подалась, прижалась к нему. Чувствуя коленями ее мягкие ноги, он ткнулся губами в ее щеку.

«Вот и все… А дальше что?» — застучало у него в голове. Он стоял, не отпуская Веру, и она не собиралась освобождаться.

Он не раз слышал рассказы деревенских парней, как они смело и решительно обращаются с девками, и решил, что теперь, видимо, надо взять Веру за грудь. Он это и сделал, ощутив, как часто и сильно колотится под ладонью ее сердце.

— Ну-у, а это, Семушка, еще рано, — спокойно произнесла она, сняла его руку. И то, что она сказала это ровным, хозяйским каким-то голосом и что не откинула его руку, а просто взяла и сняла ее тихонько, обидело, оскорбило Семена, чем-то замарало вроде. — А ты не такой уж и стыдливый, — промолвила она, прислонясь к плетню. — Правда, когда темно. — И хохотнула. — Пойдем походим маленько?

Не дожидаясь согласия, взяла его за руку, потянула.

Неприятное чувство к Вере быстро прошло, ему снова захотелось обнять ее. Но он боялся спугнуть в себе состояние покоя и тихой радости, вдруг охвативших его. И ему казалось, что Вера испытывает то же самое.

— Что ты собираешься делать после школы-то? — спросила она.

— Не знаю. В армию ведь скоро. А пока отец советует в МТС податься. На курсы трактористов.

— А что? Неплохо. Тракторист в деревне — первый человек. А мне вот никто ничего не присоветует. Счетоводом, может, куда пойду. Или секретарем-машинисткой. А целоваться, Сема, вот так надо… — И она взяла Семена за голову, крепко поцеловала.

Семену опять стало неприятно, он почти оттолкнул ее.

— Сема, да ты что?!

— Ничего… Где так целоваться-то научилась?

— А, вон что! — В темноте глаза ее блеснули пронзительно и ярко. Потом уткнула голову ему в грудь. — Ах, Семушка, Семушка… Ну, я какая-то… Вижу все поглубже, чем ты. Но ты ничего такого не думай. Я — честная. Я берегу себя для кого-то. Вот для тебя, может. Ты… ты любишь, что ли, меня?

— Не знаю я…

— И я не знаю, — произнесла она. — Видишь, я ведь сама к тебе… на тебя повесилась. Это я все понимаю. Нехорошо, может. Но ты мне нравишься. А люблю ли — не знаю.

Такая откровенность Семену понравилась…

И вот они встречаются уже два года. От призыва в армию Семен получил отсрочку, потому что в Шантарской МТС не хватало механизаторов.

— Может, и вовсе не возьмут, — радовалась Вера.

Однажды (было это в прошлом году, в звездную августовскую ночь), когда они нацеловались до боли в губах, Вера вдруг вырвалась, отбежала и, присев на землю, заплакала.

— Не прикасайся ко мне! — закричала она, когда Семен подошел. Успокоившись, сказала задумчиво:

— Знаешь, Сем… Я будто бы люблю тебя. А ты?

— И я вроде тоже… Тянет меня к тебе.

Она вскинула искрящиеся в жидком лунном свете глаза и опустила их.

— Ну, тянет — это еще не любовь. Твоего отца и мою мать тоже тянет… — Но умолкла на полуслове, испугавшись.

— Как — тянет? Куда — тянет?