Тимофей Круглов - Август Страница 30

Толян содрогался всем телом, поперхнувшись сигаретой, а Саня Анчаров изобразил короткую пантомиму, представив, как Петров завязывает в узел Бориса и бросает за борт — компания чуть не легла на палубу от дружного смеха.

— Люсю с Андреем в обиду не дадим! Они наш талисман в этом рейсе! — грозно подытожил Муравьев срывающимся голосом, но все же погрозил аспирантам пальцем, которым мог бы, казалось, при желании проткнуть борт теплохода.

— А что Борис? Поверил? — живо поинтересовался, отсмеявшись, Анчаров.

— Не знаю, — пожал плечами Дима.

— Во всяком случае, больше за ними не подглядывает! — довольно улыбнулся Илья.

На горизонте уже показались жилые высотки Петрозаводска.

Глава пятая

Автобусы поджидали теплоход на площади перед речным вокзалом. День клонился к вечеру, а успеть надо было много. Андрей все-таки не выдержал и, как только показался на берегу Петрозаводск, занял пост на палубе рядом с Люсиным окном. Окно, плотно задернутое занавеской, уютно дремало, и признаков жизни за ним никто не подавал. Уже начали швартоваться, когда Петров решительно постучал первый раз в дверь заветной каюты.

Люся долго не отзывалась, потом из-за двери сонно пропели:

— Кто-о та-а-а-м?

— Люся, это я, Андрей! Скоро уже экскурсия, я хотел составить тебе… вам… компанию в общем, если ты… вы… не возражаете.

— Андрей Николаевич! Как хорошо, что вы меня разбудили, я проспала все на свете, а ведь день продолжается! Я сейчас, сейчас, только.

Повернулся ключ в замочной скважине, дверь чуть-чуть приоткрылась, и в щелке показались половина смущенного лица, розовая голая коленка и край махрового полотенца.

— Только я не могу сейчас тебя впустить, понимаешь?

— Понимаю, — засмущался Петров, невольно отпрянув.

— Да ты не пугайся, Андрюша! Я просто умыться должна и одеться. Я ждала тебя после Кижей! Ой, мамочка, что же я несу! Я одетой тебя ждала, а потом заснула, ой!

— Люся! Люсенька! Я тебя на пристани подожду, ладно? Только ты никуда не исчезай без меня! Хорошо?

— Подойди!

— То есть?

Дверь распахнулась чуть шире, в щель просунулась голая рука, притянула Петрова за ворот легкой ветровки поближе. Люся, завернутая в полотенце, высунула голову в коридор, увидела, что никто на нее внимания не обращает, быстро чмокнула Андрея куда-то в нос и тут же захлопнула дверь с такой быстротой, что нос и пострадать мог нешуточно, хорошо, что курносым был Андрей Николаевич.

Не любила Люся брюки! В легкой юбочке до колен выбежала на пирс, тонкая шерстяная кофточка расстегнута, блузка невесомой ткани обрисовала грудь: женственнее самых джинсово-затянутых девиц в откровенных топах была его Люся!

— Комары не съедят? — испугался Петров за нежную белую кожу, за стройные ножки и за ушки, чуть розовые, в сережках с изумрудами, за шею лебединую с золотым крестиком на тонкой цепочке, открытую вечернему, прохладному воздуху. — Мы ведь почти в тайгу поедем — на водопад, в заповедник!

— Надо соответствовать красоте природы, Петров! — засмеялась, задышала глубже (оценил!) Люся. — А комаров отгонять у меня кавалеры есть! Вон вас сколько! — взмахнула она рукой, показывая Андрею за спину.

Петров обернулся чуть не в ярости, и тут же расслабился, от страха, что Люся успела заметить его неожиданную ревность, на которую он не имел никакого права. Да и расстраиваться повода не было. Андрея с Люсей терпеливо поджидали у одного из автобусов Муравьев с уцепившейся за его локоть двумя руками напряженной Дашей и Анчаров, цепко ухвативший за руку, как ребенка, сияющую Глафиру. Из открытых окон автобуса высовывались улыбающиеся лица Вячеслава Юрьевича с неразлучными аспирантами, они, видимо, заняли всем места и теперь стойко их обороняли.

Комфортабельным был автобус! Окна пришлось закрыть, но кондиционер зато работал отменно. Проехали быстренько через Петрозаводск, толком не успев рассмотреть не очень уютный, показалось, но чистый город. Выехали на шоссе и понеслись по трассе, спеша успеть на водопад до закрытия музеев заповедника. Проезжали, кстати, и Кондопогу, даже надпись успели прочитать на одном из заборов: «Кондопога — город-герой!».

Сидели уютно, болтали тихонько между собой, лишь бы не слышать пожилую женщину — гида. Не повезло с экскурсоводом на этот раз! Унылым, ужасно назойливым голосом увядшая дама рассказывала туристам о том, что они могут увидеть из окон автобуса.

— Посмотрите направо! Посмотрите налево! У нас растут сосны и ели! Сосна — это такое дерево. Ель — это такое дерево. Ромашки — это такие цветы, бурундук — это такой полосатый зверек, вроде белки. Вепсы — это гордость Карелии! — и дальше тысяча слов про вепсов. И как они поют и пляшут, и какие пекут пирожки с манкой и пшенкой уникальные, и как пироги эти называются. И даже эпос у вепсов есть, правда, существующий только в изустных преданиях, но зато какая бесценная народная культура и как важно ее сберечь, как главную ценность нашего края!

— Я не могу больше, — схватившись за голову, со стоном раскачивалась в своем кресле Даша! — Остановите ее, смените ей пластинку! Анатолий Александрович, сделайте что-нибудь с этим, пожалуйста! Я знаю, что такое ромашка! Я выросла под елками, в конце концов! Мне нафик не нужно знать, чем отличаются вепсы от нормальных русских людей!

— Да ничем они не отличаются, Дарья! — Толян вежливо освободился от очень активной руки, слегка обнявшей его за спину. Не сказать, чтобы это было как-то неприятно Муравьеву, но отвык он уже от молодых забав с их стремительными, по современной моде, прелюдиями. Да и мысли его заботили совсем не эротические, судьбу всей оставшейся жизни надо было решать сейчас. А девочка хороша и даже, кажется, неглупа и главное — своего не продаст, — глаза всем выцарапает!

— Вепсы эти загадочные, Даша, скорее всего и сами давно забыли, что они вепсы, а не русские, пока яйцеголовые дяди мультикультуралисты им об этом не напомнили. А там и до самостийности недалеко, с российской-то страстью к суверенитетам. Да и финны рядышком не дремлют, подогреют, если что, интерес к теме. А американцы с англичанами гранты дадут и у себя в гостях многому научат бывших русских, а теперь гордых сыновей финно-угорского братства. Проходили мы это уже. А экскурсовод наш — простая русская дура, которой всегда кого-то пожалеть и кем-то погордиться хочется. Лишь бы не мужем своим.

— Умный вы больно, Анатолий Александрович, — загрустила Даша, но освободившуюся руку пристроила как-то незаметно на широкую прохладную ладонь Толяна и теперь ласкала каждый бугорок и шрамик на ней нежными, чуткими пальцами.

— Да ведь и вы, Даша, не дурочка, не прикидывайтесь, право! Неужели, в ваши 25 лет, вам интересен побитый молью мужик, годящийся вам в отцы?

— А может, я без отца росла?! — девушка с вызовом посмотрела Толе прямо в лицо, выдержала спокойный ответный взгляд, не сморгнула, отчаянно стараясь переглядеть — и переглядела! Дрогнул Муравьев чуть не первый раз в жизни перед женским взглядом, смутился, отвел холодные глаза, выдохнул гулко, как будто дерево в лесу могучее упало.

Глафира привалилась уютно к жилистому, худому Анчарову, как кошечка пригрелась рядом с хозяином, только что не мурлыкала, слушала внимательно его рассказ о себе. И вспоминала Питер. Радость девичью провинциальную от встречи с красотой гранитной и величием имперским, о котором читала — грезила над любимыми томами классиков еще в Костроме. Забиралась на сарайчик под яблоней, расстилала старый матрац, впитывала жаркое солнце округлившимся женственно тельцем, а в потрепанных книжках из детской библиотеки пронизывающие снежные ветры гуляли над Невой. Строились полки на Сенатской площади, горела Зеленая лампа в кругу поэтов. А потом. Потом белые ночи, Прекрасная дама, Кузмин, Гумилев, Белый, Мережковский, Георгий Иванов — все подряд читала Глаша и не могла пресытиться чтением. Мокрая сирень в Катькином садике, мороженое в Летнем саду, из общежития поперли, стипендию не дали, платить за обучение нечем, жрать хочется, колготки драные, трусы застиранные, тампаксы — роскошь, косметика — украденная у состоятельных сокурсниц. Пиво, коктейли в банках, техно в ночных клубах по флайерам, экстази на халяву, первый секс на Петроградке в съемной квартире. Любовью это не назовешь. Конкуренция с профессионалками, первая сытость и первые платья из бутиков. И при всем этом: учебники и библиотеки, Интернет в кафе между «съемом» и сдача сессии перед первой эскорт-поездкой за границу с пивным королем Петербурга.

Очередь к Казанской Божьей Матери в торжественно гулком соборе, слезы жгучие на мощах Иоанна Кронштадтского, лбом вжиматься в кирпич часовни Ксении Блаженной и молить о прощении и снисхождении.

Чудом подвернувшаяся работа в рекламной газете, порядочная тетка-редактор, первые честные деньги, позволяющие сводить концы с концами. Позабытая грязь, привычка душ принимать по три раза в день, в сауну мчаться, как только премия или гонорар незапланированный. И солями ароматическими, губками натуральными сдирать с себя кожу остервенело целый год. Потом психоз прошел, жизнь устаканилась. А усталость осталась. И любовь к Северной столице ушла. Но и Кострома родная манила только Ипатьевским монастырем. Родители несчастные догадывались, что не все ладно у дочки в Питере, да деньгами помочь не могли. А ласки одной — не хватило. И редко бывала дома Дашка, за родителей ей стыдно было, что не удержали, за себя, что не удержалась. Понимала — виноватить некого, а плакать хотелось, стоило только залезть на совсем уж покосившийся сарайчик под иссохшей раскидистой яблоней. И вот диплом на носу. А внутри все выгорело, прощай Медный всадник, прощайте белые ночи, не могу я больше.