Томас Пинчон - Винляндия Страница 30

— А то и мама моя думала, что он налево гуляет. Может, я должна была за ним приглядывать.

— Хмм-мм, понятно, с чего бы. — Снимок, на который случилось смотреть Френези, показывал Буку при полном параде, с нашивками и медалями, лычками и fourragères[60], с уже крупноватой восьмимесячной ДЛ на руках, он ухмылялся на солнышке. За спиной пальмы, поэтому уже вряд ли Канзас. — Похоже на то, — сказала Френези, когда они уже могли такое говорить без напряга, — что он переметнулся. Парнишка без тормозов, ставший таким помощником шерифа.

— У-гу, — кивая, лучась. — И угадай, на ком выместил. — Взрослея, ДЛ заметила, что мать её Норлин склонялась к тому, чтоб то быть в их текущей жилищной единице, то не быть в ней, а заниматься таинственными «делами», как она определяла нечто иное, в котором годы спустя ДЛ заподозрила, вероятно, дружков. Среди проблемных областей Буки была практика приносить с собой в дом эмоциональные элементы работы. Наутро после одной потасовки покрупней, ДЛ принялась орать на мать.

— Ты зачем со всем этим говном миришься? — Однако Норлин могла только пялиться полными слёз глазами, поговорить бы с кем, да, но не с собственным ребёнком, которого она, как сама считала, защищает.

— Минуточку, — перебила Френези, — он бил твою мать?

В ответ получила немигающий взгляд ты-откуда-нахуй-такая.

— У тебя про такое ни разу не слыхали?

— А тебя хоть раз пальцем трогал?

Она скупо улыбнулась.

— He-а. На этом всё. — Кивнула, челюсть вперёд. — Сукин сын, видишь ли, даже не разминался со мной — даже на людях в додзё, даже когда мы сравнялись по габаритам и рангу. На татами со мной ни разу не выходил.

— Понимал, что к чему.

— Ой, да я б сильно жопу драть ему не стала… — Она сидела с каменным лицом, а Френези щерилась. — Я серьёзно, там нельзя, чтоб мешали штуки вроде твоего отношения к папочке. Непрофессионально, духу вредит.

— А мама твоя, чего ж она с таким и впрямь мирилась?

Ни на что лучше «У него работа такая» Норлин была не способна, однако ДЛ всё равно не понимала.

— Он нас любит, но иногда ему приходится. — Лицо у неё тем утром распухло, исказилось до того, что девочку напугало, словно мать её медленно превращалась в какое-то другое существо, которое ей и зла желать способно.

— В смысле — его заставляют, что ли?

Норлин ответила тем вздохом, каких ДЛ к тому времени уже научилась опасаться, битой печалящей капитуляцией дыхания.

— Нет, но могли бы. Так вот оно всё. Правят мужчины, нас не спрашивают, лучше, если раньше это поймёшь, Дэррил Луиз, потому что и когда вырастешь, оно не кончится.

— То есть, всем приходится…

— Всем, дорогуша. Ты не достанешь мне вот ту большую ложку? — Но через много лет, в редкий визит ДЛ — мать её к тому времени в разводе и проживая в Хьюстоне, — Норлин ей наконец сказала: — Да мужик пугал меня до присядки. Что мне было делать? Я же не знала даже, как из этих дурацких стволов палить, что он дома держал. И говорю тебе — повезло, что хоть ты добилась того, чего добилась. Я знаю, что-то — Кто-то — за мной приглядывал.

А ДЛ к тому времени уже могла высидеть внимательно, без напряжения всю христанутую рекламную паузу, что воспоследовала, она уже не раз слышала её по телефону. Наконец она признавала за матерью наличие души, ещё одно побочное благо жизни в боевых искусствах. Дисциплина довольно рано отвела её прочь от беспомощности и, рано или поздно, самотравной ненависти, что её поджидали. Где-то дальше по пути, дали ей понять, она обнаружит, что все души, и человеческие, и иные, суть разные личины одного и того же величайшего существа — играющего Бога. Она уважала любовь Норлин к Иисусу, хотя самой ей выпало идти другим путём с детства, ещё не успело Министерство обороны, этот хорошо известный деятель просвещения, даже помыслить об отправке Буки в Японию в приказном порядке.

Случилось это в затишье между Кореей и Вьетнамом, но войска на побывке всё равно не давали Буке очень уж лениться. Норлин часто не бывало дома, занималась этими своими делами, поэтому ДЛ была предоставлена сама себе. Она начала манкировать школой для иждивенцев, намереваясь ходить искать себе наставника по рукопашному бою без оружия, но всякий раз оказывалась где-то возле салонов патинко и заводила сомнительные знакомства, наблатыкиваясь в языке настолько, чтобы обнаруживать встроенных в него правил на целую школу хороших манер для того, чтобы не пропасть тут в смысле общения.

Однажды, среди звонкого стрёкота миллионов стальных шариков, изобретательно навощённых колышков, и «тюльпанов»-сферифагов, она постепенно осознала прореху в паутине, локальное перенаправление интереса. Она огляделась. Одет он был просто, вид имел слуги. Кланяясь, педантично, спросил:

— Собу ешь?

Поклонившись в ответ:

— Угощаете?

Звали его Нобору, и он утверждал, будто у него дар видеть в человеке то, кем ей поистине суждено стать.

— Не пойми меня неправильно! — между хлюпами, — у тебя точно потенциал к седану в игре, но патинко — не твоя судьба. Я хочу, чтобы ты пришла познакомилась с моим учителем.

— Вы — какой-то инструктор по профориентации что ли?

— Долго ищу. Меня Сэнсэй попросил.

— Постойте — я тут по контуру достаточно брожу, я же знаю, это ученик обычно учителя ищет. Что у вас тут за фуфловый расклад вообще? — Но самой ей никакая удача до сих пор не засветила, поэтому, быть может, тут у неё то, что её Тётке Талсе нравилось называть «посланием из-за-туда».

Всё их первое собеседование Иносиро-сэнсэй, как она и опасалась, одну руку держал на бедре ДЛ, а другой прикуривал одну от одной. Уговор простой: либо-так-либо-никак. В салоне патинко его агент Нобору, с его непогрешимым даром, засёк в ней развитую безжалостность духа, кою сам наставник, по воспоследовавшем личном наблюдении украдкой, подтвердил. ДЛ поинтересовалась, сыграло ли вообще тут какую-то роль то, что она уже выше большинства взрослых японцев, а также её весьма приметные волосы.

— Есть такое, что я обязан передать. Навыки, которые никому не принадлежат, но их должно развивать и дальше.

— Я ведь даже не японка.

— Одна из моих главных кармических миссий на сей раз — выйти за пределы японского островного безумия, стать «джёппа-дорюччи» в международном масштабе, иэ? Пошли, — объявил сэнсэй, — мы будем танцевать!

— Ы?

— Посмотрю, как ты движешься! — Они направились, ДЛ щурясь и хмурясь, к точке за углом, где водой торговали, под названием «Удачливый морской ёж», там немного потанцевали закоулочный тустеп, и ДЛ отмахивалась от всего, кроме «7-апа». Клоуны эти не сказать что приставали к ней на самом стабильном этапе её жизни. В школе на военной базе девочкам предоставляли только штрих-пунктирное мнение правительства о половом созревании и юности. У ДЛ и то, и другое, похоже, выглядело каникулами на чужой планете, когда теряешь дорожные чеки. Незадолго до этого у неё наконец настали месячные, идея к тому времени уже навязчивая, плюс уже сколько-то она чувствовала, как её затягивает под долгие, иногда в весь день долготой, валы рассеянности, все смотрели на неё как-то невиданно, особенно мальчишки. Сэнсэй, однако, сочувствовал этому До хмурости мало. В традиционных историях — а перед отъездом из Японии ДЛ наслушалась их в каком-то количестве — ученичество бывало трудным и небыстрым, где-нибудь в живописных горах, ученицу там припахивают к тяжёлой работе на открытом воздухе, она учится терпению и послушанию, без коих не может постигать ничего другого, и одно лишь это, в некоторых сказках, длится годами. А ДЛ от Иносиро-сэнсэя получала скорее модернизированный ускоренный курс. Дядю тут явно время поджимало, да так, что ей и знать не хотелось, она просто решила для себя, что всё дело тут в какой-то романтической смертельной болезни, где-то есть какая-то женщина постарше… По древним тёмным причинам, он не смог вернуться в горы, вероятно, там кого-то угрохал из-за этой самой женщины, а теперь, пока она вдалеке лежит при смерти, он должен тут жить и каяться, приговорённым к земле, в силках этого города, томясь по ней, по туману, по деревьям, вылепленным ветром…

Сэнсэй гонял ДЛ по всей карте непостижимых, кое-кто сказал бы — бессмысленных, дурацких затей. Заклеивал ей глаза лентой, сверху надевал тёмные очки и вывозил на линию Яманотэ, где они по многу часов катались, меняя подземки, наконец он распечатывал ей зрение, вручал камень некой формы и веса, и бросал в полной потере, велев только вернуться к нему в дом до темна, пользуясь лишь этим камнем. Давал ей сообщения, которых она не понимала, для передачи людям, которых она не знала, по адресам, которые следовало жёстко выучить назубок, но они оказывались либо несуществующими, либо по ним находилось что-то другое, вроде салона патинко. Кроме того, он записал её в небольшой додзё по соседству, которым заправлял бывший ученик. Половину времени она тратила на тренировки в традиционных видах и упражнениях, после чего выскальзывала наружу, за угол и по переулку, на рандеву скорее преступное, чем незаконное.