Грэм Джойс - Дом Утраченных Грез Страница 30

Когда он вновь поднял голову, пылающий человек входил в море, огонь постепенно гас в черной воде.

23

Так что же произошло? Приехала еще женщина, и это сулило неприятности для всех них. Будто мало того, что в этом доме жил дух шлюхи-баламутки.

Иногда Манусос смотрел с горы на дом и на бестолковый сад перед ним с полуодичавшими кошками, охотящимися в кустах; курами, копошащимися в пыли; ослом, щиплющим траву; голубями, взлетающими и садящимися обратно на крышу… Все они оставляли трепещущие следы в саду, извилистые, витые, спиральные, перекрещивающиеся следы, которые читал Манусос. Сад был для него как карта судьбы.

Сегодня, когда молодая пара еще спала, большой ястреб описал круг в небе и опустился возле водяного насоса. Если бы он прилетел с востока, гордый ястреб заговорил бы другим голосом. Но он прилетел со стороны гор, появился из-за левого плеча пастуха.

Узы будут разорваны. Дружба охладеет.

Странные это были времена. Манусос поглядывал со своего поста на того, кто стоял на краю утеса и наблюдал за морем. С каждым днем он стоял там все дольше и ждал, ждал. Бог явится. Что же, так он и будет ждать, пока смерть не придет за ним? А в смертный миг подумает, что исполнилось его предвидение? Безумие и смерть. Шлюха-баламутка.

Эта другая женщина захватила его врасплох. Манусос всегда видел узы, связующие Ким и Майка, жену и мужа, серебристо-голубую нить, невидимую для обыкновенного глаза, сверкающую, как рыбья чешуя, трепещущую, утолщающуюся, когда они были вместе, растягивающуюся и истончающуюся до прозрачности, когда они расставались, прочную, как стальной трос, но гибкую, как бечева кнута, и на вид надежную. Надежную и несокрушимую. Манусос понимал эти нити как нити любви; он видел их всю жизнь. Конечно, годы прошли, прежде чем он понял, что не каждый замечает эти нити, не каждому дана способность видеть, как они свиваются, и играют, и исчезают, и возникают вновь, как это происходило сейчас. В давние времена они приносили ему много страданий; иногда они были во благо, а однажды спасли ему жизнь.

Но потом появилась эта другая англичанка, и все изменилось: он различил иную изменчивую нить, связывающую ее и Майка. Даже издалека, со своей выгодной позиции на горе, ему было понятно, что между ними есть или была любовная связь. Их нити любви, хотя тонкие и непрочные, может даже уже умирающие, все же были отчетливо видны.

И вот теперь он боялся, что эти нити могут пересечься, и тогда посыплются искры. Потому что, если такие нити пересекаются, нити одной женщины и другой, тогда, ну, тогда они становятся как электрические провода, если их замкнуть.

И уже произошло что-то между Ким и Майком. Что-то, чего не выразить словами, что пригасило блеск их собственных нитей любви после появления этой женщины. А потом приехал новый мужчина, и он явно был мужем этой второй женщины и имел свои трудности. По-по-по!

Манусос надеялся помочь Ким и Майку в этой истории с домом. Но тут, тут были целиком человеческие трудности. Сердечные дела! Он никогда не понимал людей и их отношения и не претендовал на понимание. Он не видел, что можно было бы предложить им.

Манусосу было грустно, потому что он испытывал необъяснимую любовь к этим двум английским детям. Его привязывала к ним не просто филия – нормальное чувство симпатии и дружбы; и не эротас – страстное и плотское влечение; даже не сторги – чувство нежной родительской и семейной заботы; те нити были иного цвета. Его любовь к ним была подлинная агапэ – христианская любовь-милосердие, когда он мог видеть все лучшее и все худшее в них, высшее и низшее. Он любил их так, как любил самое жизнь. И не мог бы объяснить почему. Он и не сознавал своей любви, но она была в нем.

Вот почему ему было печально – потому, что он не мог помочь им в этих простых и немыслимо сложных вещах. А все гнусная шлюха-баламутка; ему оставалось только наблюдать со стороны.

24

Майк распахнул ставни в комнате Криса, и гильотина солнца разрезала темноту. В комнате было не продохнуть: пахло сном, шибало в нос потом и сладковатой вонью перегара. На ночном столике под включенной лампой лежали громадный ключ и грязные скомканные драхмы. Крис разлепил веки, посмотрел на незваного гостя и снова закрыл, почувствовав позыв к рвоте.

– Уже поздно, – сказал Майк.

Крис без единого слова поднялся и пошел через коридор в ванную. Майк услышал, как его выворачивает.

– Молодец. Теперь наряжайся.

Майк сел на пластиковый стул снаружи, под раскидистой розовато-лиловой бугенвиллеей, ожидая, пока Крис постарается привести себя в человеческий вид. Был полдень, а петух все продолжал горланить. Криса не было долго. Наконец он появился, очень бледный под дорогими темными солнечными очками. Он походил на боксера, который провел все раунды до единого в безнадежном матче. Пришлось очень медленно идти до таверны на набережной, где Майк прописал Крису завтрак, обогащенный кофеином. Палило солнце, из динамиков, развешанных на деревьях, доносилось треньканье бузуки.

– По крайней мере нашел дорогу домой.

– Первый раз, да. Подошел к дверям и вспомнил, что оставил ключ на дискотеке.

– На той жуткой дискотеке? Я уж почти и забыл о ней.

– Потом я нашел его на столике, за которым мы сидели, он лежал возле твоей нетронутой бутылки пива. Но утром ты нашел меня в целости и сохранности. Должно быть, я сделал это в конце концов.

– Да. Должно быть. Попробуй йогурт с медом.

Крис вздрогнул от отвращения, поправил очки на носу.

– Майк, прошлой ночью кое-что случилось.

– Еще бы. Надрался до чертиков и оскорблял меня, – сказал Майк, наливая темный мед из пластикового пакетика в глиняный горшочек с жирным йогуртом.

– Я имею в виду кое-что сверхъестественное.

Майк положил ложечку.

– Там был человек. На берегу. Он был в огне, Майк, с головы до ног. Но не бежал, не кричал. Он просто шел ло берегу.

Майк молчал.

– Ну? – спросил Крис.

– Что ну?

– Скажи, что я был пьян.

– Я уже говорил это.

– Нет, скажи, что я пьяная харя. Надрался до того, что ничего не соображал. Скажи, что все это мне примерещилось.

– Ладно. Тебе все примерещилось.

Крис осторожно закатал до локтя рукава рубашки. Левая его рука была покрыта густым черным волосом, но на правой не осталось почти ни единого волоска.

– Се Исав, брат мой, волосат, а я гол. – Он сунул правую руку под нос Майку, чтобы тот мог почувствовать запах паленого волоса. – Пылающий человек прошел так близко от меня, что опалил все волосы на руке.

– Да. Не укладывается в голове, правда?

– Да? Да? Не говори «да». Скажи: «Брось, Крис, наверняка ты как-нибудь неловко действовал зажигалкой, когда был в пьяном состоянии».

– Ну, если настаиваешь…

– Нет, нет, нет, Майк. Не увиливай. Пожалуйста, скажи, что я рехнулся. И дело с концом.

– Хорошо. Ты рехнулся.

– Что? Ты хочешь сказать, что веришь мне? Ты это хочешь сказать? Если это так, то я дам тебе в зубы.

– Ты злишься, потому что я тебе верю?

– Да не хочу я, чтобы ты мне верил! Я хочу, чтобы ты переубедил меня, чтобы я выкинул это из головы!

– Успокойся.

– Успокойся? Как это, черт, успокойся? Как я могу успокоиться, когда ты СПОКОЙНО СИДИШЬ ТУТ И ВЕРИШЬ КАЖДОМУ МОЕМУ СЛОВУ? Господи!

Майк предложил Крису сигарету, от которой тот отказался.

– Так или иначе, Крис, ты не куришь; никогда, даже если пьян; так что вряд ли ты мог обжечься зажигалкой. Как выглядел этот человек?

– Что? Пылающий человек? Не желаю говорить об этом.

– О'кей.

– Он… он был высокий. В руке палка, посох, тоже в огне. Кажется, у него была борода. А его ботинки… они были… не знаю, как сказать…

– Стальные башмаки?

Крис снял очки и вперился в Майка.

– Да, – сказал Майк. – Я тебе верю.

– Ты тоже видел такое?

– Не совсем такое. Но вроде этого.

Крис потер опаленную руку, вид у него был неважный.

– Опохмелимся? – предложил он.

Майк заказал две порции метаксы. Крис посмотрел янтарный напиток на просвет. Потом сделал хороший глоток.

– Это странное место, – сказал Майк. – Я не могу объяснить подобные вещи.

– А местные тоже это видели?

Майк покачал головой:

– Кто как, у всех это происходит по-разному. Это уже другая тема, не хочу даже обсуждать ее. Когда об этом говоришь, оно, похоже, становится еще реальней. У меня уже складывается своя теория. Эти видения, – думаю, они рождаются внутри нас. Куда собираешься?

– Блевать я собираюсь. Не надо мне было пить это бренди.

Обязанностью Никки было накачать воды в пластиковое ведро и подать его наверх Ким. Приходилось взбираться на три ступеньки приставной лестницы и протягивать ведро Ким, ждавшей на крыше душа. Они наполняли холодной водой бак, роль которого исполняла бочка из-под нефти. Никки уже сломала ноготь.

– Сколько ведер туда входит?