Борис Минаев - Мужской день Страница 30

многих местах. И ждали, пока мяч обсохнет. Ждать приходилось долго.

– Ну что мне им, стекла бить, что ли? – тоскливо говорил Колупаев.

– Должен быть какой-то выход! – горячо восклицал Сурен.

Фамилия у Сурена была футбольная – Иштоян. В родном Ереване у Сурена остались бабушка, дедушка, куча двоюродных братьев и сестер, а также друзья детства. Сурен регулярно уезжал к ним на каникулы. И болел поэтому за «Арарат».

Это было золотое время армянского футбола – начало 70-х годов. «Арарат» выигрывал ну буквально у всех. О «Нефтчи» в то время даже и говорить не приходилось – эти плелись в хвосте, в то время как «Арарат» был на самой что ни на есть вершине. И оттуда гордо посматривал на остальных.

Нападающий Левон Иштоян был гордостью армянского народа.

– Он тебе кто, родственник? – хмуро спрашивал Колупаев.

– Родственник! – гордо отвечал Сурен. – У отца спроси!

– Родственник не родственник, все равно ты уже в Москве живешь! – угрюмо говорил Колупаев. – Болей за «Спартак». Не хочешь за «Спартак», болей за «Динамо». Не хочешь за «Динамо», болей за «Торпедо». Ну в крайнем случае за ЦСКА.

– Я за «Арарат» болею, – тихо вздыхал Сурен. – Ничего не могу с собой поделать.

– А ты попробуй! – ввязывался Хромой. – Ты однажды включи телик, сосредоточься, а потом повторяй по себя: «Спартак», «Спартак», «Спартак»!

– Но «Арарат» ведь все равно выиграет! – горячо восклицал Сурен.

Наступала хмурая пауза. Все знали, что Колупаев во время хмурой паузы борется с собой. Ему очень хочется дать Сурену пинка. Но он борется с собой. Он признает его право болеть за свою команду.

– Ладно, болей, раз хочется! – говорил Колупаев, вздыхая. – Только ты со мной об этом не разговаривай. Вот с ним разговаривай, – и он кивал в мою сторону.

Вдохновленный его рекомендацией, Сурен часто и много разговаривал со мной о футболе.

– Бразилия – это нападение, – говорил он, наставительно подняв палец. – Италия – это защита. Германия – это быстрый переход от защиты к нападению. СССР – хорошая физическая подготовка. Особенно у украинских футболистов. Но это не главное. Главное – техника. Бразилия – это фантастическая техника. Италия – это уверенная техника и грамотная тактика. Германия – это техника, игровая дисциплина и воля к победе. СССР – это упорство.

– Вот смотри, – Сурен для наглядности ставил мяч передо мной на землю и делал замедленные шаманские движения, смысла которых я частенько не понимал. – Вот Жаирзиньо. Коронный финт – раз-раз... И защитник за спиной! Понял?

– Не понял, – говорил я искренне, хотя мне не хотелось огорчать Сурена.

– Ладно, потом поймешь. Пеле. Фантастический прием мяча на грудь. Ты видел Пеле?

– Видел, – неуверенно говорил я.

– А ты знаешь, сколько раз Пеле может делать вот так? – Сурен довольно ловко начинал чеканить мяч, легонько подкручивая его стопой и подбрасывая коленкой попеременно.

После десятого раза мяч обычно падал.

– Ну сколько?

– Ну сто... – неуверенно отвечал я.

– Двести! Триста! Четыреста! Тысячу раз!

Сурен замолкал, затаив дыхание и глядя на меня блестящими карими глазами, расширенными от священного ужаса. Его восторг был так велик, что он долго не мог говорить и крутил в воздухе руками.

– Ты понимаешь? – спрашивал он меня. – Что это значит? Пеле придает мячу такие вращательные движения, что мяч словно прилипает к его ногам! Это король футбола... Это король королей!

После непродолжительной паузы Сурен снова переходил к нам.

– Лева! – говорил он убедительным голосом. – Ты должен часами работать, повышая свое мастерство! Понимаешь? Часами! Иначе все напрасно!

– Сурен, – просил я его, – давай поиграем.

– Давай, – соглашался он неохотно.

Играл Сурен плохо. Вернее, хорошо, но мало.

В детстве мама перекормила Сурена какими-то витаминами. Теперь по комплекции ему больше подходила тяжелая атлетика. Но он страстно любил футбол и верил, что тренировки сделают свое дело и он еще станет защитником.

– Ты видел Капличного? А Шестернева? А Ольшанского? Это крупные люди! Это не какие-то там... – он неопределенно крутил в воздухе руками. – Защитнику нужен вес, чтобы крепко стоять на ногах.

На ногах Сурен стоял хорошо. Обвести его было действительно довольно сложно. Только Колупаев мог корпусом оттереть Сурена, да и то только на скорости. Не на скорости они начинали глупо толкаться.

– Судья! Штрафной! – орал Сурен.

– Я тебе дам штрафной, жиртрест! – свирепел Колупаев.

Мы встречались с Суреном рано. В самый солнцепек. Чтобы тренироваться. Сначала тренировали удар. Потом Сурен бил, а я принимал на грудь. Потом Сурен накидывал, а я бил с лета. Потом Сурен отдавал пяткой, а я бил с разворота.

Железная ржавая дверь трансформаторной с нарисованным на ней красным черепом и страшными словами «Опасно для жизни» сотрясалась от Суреновых ударов и слабо вздыхала от моих. Грохот стоял дикий. Перед глазами плыли круги. Солнце пекло наши головы. Вся рубашка у Сурена была мокрой от пота. А мама покупала ему рубашки исключительно нежных цветов. Нежно-голубая Суренова рубашка от жары страшно темнела. Превращалась в темно-синюю, предгрозовую. Но Сурен уже не обращал на это никакого внимания.

– Лева! – кричал он. – Ну я же тебе говорил. Возьми мяч под себя, а потом бей. Не выбрасывай ноги вперед! Ты делаешь одну и ту же ошибку!..

Смотреть на нас наверно было весело. Толстенький неуклюжий Сурен махал руками и кричал на весь двор. Но мы

встречались рано. В самый солнцепек. Когда двор еще спал. Над нами некому было смеяться.

Вся страсть армянской огненной души, как вулкан, выплескивалась на меня. Я словно цепенел, поглощенный этой лавой. Этим страшным потоком чувств.

По ночам мне стало сниться футбольное поле. Изумрудное. Яркое. Белые-белые ворота. И Колупаев в роли судьи. Почему-то он постоянно подставлял мне подножки.

– Колупаев, ты же судья! – задыхаясь от праведного гнева, кричал я ему во сне.

– А пошел ты! – равнодушно отвечал он и показывал красную карточку.

Но это было не главное. Главным был стадион. Стадион ревел! Стадион выбрасывал флаги! Стадион готов был разорваться от счастья и воли, которые есть только в этой игре.

Я просыпался по утрам и мечтал о футбольном поле. Но никакого поля вокруг не было и в помине.

Хотя ворота в некоторых дворах стояли. Вообще вся Пресня, все ее дворы были отравлены футболом. Кое-где играли на земле. Кое-где на траве. Ворота были самоделки, деревянные, из ржавых труб, из ящиков, из проволоки, скрученной втрое. Ворота висели на деревьях или были двумя врытыми в землю столбами.

Но нигде не было настоящего стадиона.

Везде мастерство повышалось в условиях страшной скученности, толкотни и пылеглотания.

Почти взявшись за руки, толкаясь плечами и сиротливо озираясь, мы с Суреном искали настоящий стадион. Мы ходили по всей Пресне. Малыши четырех-пяти лет отрабатывали удар у всяческих стен и заборов. Отцы семейств учили сыновей забивать пенальти. Старики свистели в судейские свистки и разнимали дерущихся в клубах пыли. Здоровые мужики в майках и тренировочных штанах носились на пустырях, страшно ругаясь.

Но нигде не было стадиона.

– Должен быть какой-то выход! – говорил Сурен. – Выхода не может не быть!

Во время наших доморощенных тренировок Сурен разговаривал сам с собой по-армянски.

– Что ты говоришь? – спрашивал его я.

– Я говорю, что ты никогда не станешь футболистом! – сверкая глазами, кричал Сурен.

– Давай поиграем! – говорил я.

– Давай! – неуверенно соглашался он.

Мы ставили по два кирпича, отмеряли между ними по восемь мелких шагов и бросали мяч вверх. После того как он в третий раз стукнется об землю, можно начинать игру.

Я подхватывал мяч и уходил в угол, к бровке или к своим воротам. Сделать это было несложно. Рыча и сверкая белками глаз, Сурен медленно двигался на меня.

Через час мы уже почти не видели друг друга от пота, заливавшего лицо. Мы снимали с себя все. Мама Сурена выносила нам большой бидон кваса или кастрюлю компота. Она подолгу стояла на площадке, уговаривая Сурена сделать перерыв. Он кричал на нее по-армянски.

При счете 41:35 (или 29:19) в мою пользу Сурен начинал делать вид, что забыл счет. Он жульничал по-черному, прибавляя себе голы. Он ставил подножки и толкался локтями. Его неукротимая воля к победе подавляла меня. К концу второго часа я плохо соображал. А в Сурене просыпался зверь.

– Ты разбудил во мне зверя! – весело кричал он.

Мы играли до пятидесяти или до восьмидесяти.

Или до ста одного.

Порой из дома выходил Колупаев и молча внимательно смотрел на нашу игру.

– Может, хватит? – ласково говорил он.

Мы сопели и продолжали.

– Может, хватит? – повторял Колупаев.

Потом он забирал мяч и уходил к себе домой. Мама Сурена кричала ему из окна слова благодарности.

Мы с Суреном находили траву и валились навзничь.