Эльвира Барякина - Женщина с большой буквы «Ж» Страница 30

— Хочу быть знаменитой как кока-кола! — жаловалась я Леле по телефону. — Я делаю из людей звезд, а сама как была никем, так и осталась. У меня автограф просили всего один раз в жизни!

— Когда это? — не поверила Леля.

— Да месяц назад. Какой-то тинейджер подошел и спросил: «Это вы вчера из тюрьмы сбежали? Я ваш фоторобот по телику видел».

Леля задумалась.

— В президенты тебя не возьмут — у тебя родина неподходящая. В писатели тоже… Писать надо уметь. Иди в спорт.

— В какой?

— Езда на офисном стуле с препятствиями. У тебя получится.

— Я серьезно спрашиваю!

— Ну, устрой в Америке революцию. Только изобрети достойный повод.

Повод нашелся очень быстро: Президент Буш решил, что в Ираке есть оружие массового поражения и ему срочно нужно перебить кучу людей, не имеющих к этому никакого отношения.

По телику крутили войну, а я тушила капусту. В голове вертелись недодуманные мысли. Мне отчетливо представлялось, что это я сижу в бомбоубежище: земля трясется, вокруг орут очумевшие дети. Хотелось плакать и драться.

Потом показали рыдающую девчонку-американку, которая только что вышла замуж за военного. Вчера ее мужа отправили в Ирак.

— Если его убьют, я не переживу!

Наташка Смирнова, школьная подруга, прислала имейл: «Я ненавижу вашу Америку! Я была бы рада, если бы всех американцев разорвало на куски! Тогда бы вы узнали, что такое бомбить мирных жителей! Хоть бы у вас было еще одно 11 сентября!»

Это были слова не темной бабушки из деревни, а молодой женщины с высшим образованием. У нее только что родился сын.

С утра я была в парке у Тихого океана. Мамашки с детьми, влюбленные парочки, пенсионеры на лавочках… Наташа искрене желала им смерти. Интересно, она бы обрадовалась, если б ей принесли оторванные руки-ноги американцев в качестве трофея?

Люди ненавидели друг друга скопом, не разбирая, кто прав, кто виноват. А повод для ненависти был самый банальный — гражданство и национальность.

— Что делаешь? — спросил Макс, позвонив мне после обеда.

— Шью боевое знамя. Завтра в Даун-Тауне будет проходить марш протеста.

— И ты собираешься пойти?!

— Мне не нравится этот мир! Я хочу построить новый — шаг за шагом, как в компьютерной игрушке.

Макс на секунду оторвался от трубки:

— Брюс! Продавай на хер все акции Electronic Arts![11] Мардж опять в их дурацкие игры наигралась. Видеть их больше не желаю!

Плохому меня научили вовсе не компьютерные игрушки, а Дин Салливан — пухлый вертлявый парень с яркой харизмой. Раз в две недели он чистил мой аквариум в спальне. Дин был поэтом, и всем, кому ни попадя, пытался продавать свои стихи — на вес, по 100 долларов за фунт. Поэзия расходилась плохо.

— Может тебе скинуть цену? — как-то намекнула я.

Дин окинул меня высокомерным взглядом:

— Если уж я не продам мои стихи, то хотя бы не продам их за большую сумму.

Я была в восторге от каждой извилины в его кудрявой башке. Дин был прирожденным революционером и боролся за все, что под руку подвернется: экологию, свободные аборты, гомосексуальные браки, права профсоюзов и т. п.

Когда изобрели проблему глобализации, у Дина наступил праздник души. Он работал от зари до зари, расчищая рыбьи говна, копил деньги и несся на очередной Давос — поорать и повозмущаться политикой транснациональных корпораций.

У него была масса последователей — десятки некрасивых девочек и мальчиков, любящих читать книги, но не любящих ходить в школу. Я один раз была на их «партсобрании». Действо проходило в подвальной забегаловке, украшенной диктаторами в музейных рамах. Под потолком вилась колючая проволока. В меню значились «ГУЛАГ-пицца», коктейль «Молотова» и сэндвичи «Оружие пролетариата». Марихуана, гогот, пиво…

Взобравшись на стол, Дин громил капитализм. Толпа рукоплескала.

Эти люди были объединены особым душевным родством. Дружба — это несколько не то. Друг любит и ценит лично тебя, а ты любишь и ценишь его. Здесь же любили всех, кто верил в Высшую Идею. Ради этой Идеи они могли пожертвовать всем: временем, деньгами и жизнью — как своей, так и чужой.

Я завидовала их сплоченному братству. Нападут на одного, и на защиту поднимутся все. А меня защищать не придет никто, даже Макс. Он считал, что я и сама справлюсь.

Мы отправились протестовать с самого утра. Солнце пело на небесах. В центре творилось невообразимое: дороги были перекрыты, на перекрестках сидели демонстранты, не давая никому проехать. Стрекот вертолетов, хохот, барабаны и дудки… О, Сан-Франциско!

— Нет войне! Нет войне! Нет войне! — скандировали тысячи голосов.

Народ был самый разный — от седеньких бабулек до зеленоволосых панков. Мимо проплывали плакаты: «Буш воюет — ты платишь!», «Нет нефти в обмен на кровь!» Множество разрисованных лиц.

Мало-помалу чувство праздника охватывало даже самых скептичных. Мы были силой, и правительство должно было считаться с нами.

Дина аж подбрасывало от возбуждения.

— Каково, а?! Мощь! — вопил он, хватая меня за руку. — Ох, мы и натворим сегодня!

Его друзья уже ждали нас на перекрестке Третьей улицы и Ховард Стрит. Глаза у них были — как у солдат перед атакой.

— Вот, держи, — сказал Дин, вытаскивая из кармана бандану. — Повяжешь на лицо, когда дело запахнет керосином.

— А оно запахнет? — удивилась я.

— О, да!

Мое знамя с надписью «Бомбить ради мира = трахаться ради девственности!» привлекало массу внимания. За час я успела сфотографироваться с дюжиной демонстрантов и договориться на интервью с телекомпанией.

Корреспондентка встала на фоне знамени:

— Многие удивляются — кто именно вывел на улицы этих людей? Как нам стало известно, инициаторами марша протеста стали более трех десятков различных организаций. Это и афро-американцы, борющиеся за свои права, и лесбиянки, и геи, и коммунисты, и пацифисты…

В этот момент толпа загудела, приветствуя Дина, взобравшегося на мини-автобус.

— Мы — народ, от имени которого управляется эта страна. Мы говорим «Нет войне!» и Буш обязан нам подчиняться! Блокируйте улицы! Не давайте чиновникам просочиться в центр! Долой войну! Американцы не будут убийцами!

Улица встала на дыбы. Бросив меня, журналистка ринулась к Дину. Но ему было не до интервью. Он заметил в стороне нескольких мальчишек с самодельными плакатами «Поддержим наши войска!»

— Ба! Политические противники! — закричал он.

Все взоры обратились на милитаристов.

— «Долой войну!» — звучит классно, — воскликнул старший из них. — Но война уже началась! Мы не можем просто собрать вещи и поехать домой. Иначе весь мир будет считать, что Саддам сделал Америку. Вы этого хотите?

Толпа недоверчиво молчала.

— Если мы прекратим войну, то террористы уверуют, что нас можно задавить! Нас всех! Они не будут разбирать, кто из нас выступал против войны, а кто «за». Мы для них враги просто потому, что мы американцы!

— И что ты предлагаешь? — насмешливо спросил Дин. — Пусть война продолжается?

Тот отступил на шаг.

— Тут надо придумать какое-то здравое решение.

— Оно у тебя есть?

— Нет, но…

— А у нас есть! — гаркнул ему в лицо Дин. — Наше решение — это гражданское неповиновение. Мы не можем поехать в Ирак и встать на пути завоевателей. Но мы можем встать на пути чиновников, принимающих решения за солдат. Мы можем не пустить их в их офисы! Мы можем не дать им работать!

Толпа взорвалась аплодисментами. Милитаристов толкнули. Кто-то вырвал их плакат и десятки рук разодрали его в клочья.

В этот момент я поняла, что мне никогда не стать настоящим политиком. Для этого нужно уметь передергивать карты. Тебе задали вопрос, на который ты не можешь ответить? Смени тему на нечто понятное. И тогда не останется неразрешенных проблем.

— Полиция! — вдруг завопил кто-то.

Со стороны Тёрк Стрит на нас двинулась фаланга полицейских со щитами. Я оглянулась на Дина.

— Держи копов на своем углу! — кричал он в мобильник. — У нас сейчас будет столкновение — не дай им подбросить резерв! Делайте баррикады! Пусть Жульет сагитирует своих йогов помедитировать на мостовой.

Дин заметил мой взгляд.

— Надевай бандану!

— Немедленно освободите проезжую часть! — гудел полицейский громкоговоритель. — В случае неповиновения мы вынуждены будем арестовать вас!

— Город Сан-Франциско сегодня не работает! — заорал Дин, доставая из рюкзака упаковку с яйцами. — Все закрыто до прекращения войны!

Яйцо сочно чмокнуло по полицейской каске. Желтые сопли потекли по забралу.

Вдохновленная толпа принялась швырять в копов булки, газеты и собственные кроссовки.

Довести полицейских не стоило особого труда. Они начали хватать демонстрантов. Народ бросился на выручку, завязалась драка.