Александр Проханов - Теплоход "Иосиф Бродский" Страница 30

Глава девятая

Франц Малютка и Луиза Кипчак едва оказались вдвоем в своем великолепном люксе, тотчас же принялись разбирать груду занесенных в каюту подарков. Разбросав по сторонам невесомые наряды, блистая ослепительной наготой, Луиза выхватила из футляра подарок Куприянова — огромный изумруд «Слеза изумленного бога». Мгновение казалось, что она не знает, как поступить с драгоценным камнем, ищет достойное ему применение. Затем с силой и ловкостью погрузила волшебный камень в свое сокровенное лоно, отчего из жаркой тьмы потянулись наружу зеленоватые, словно морская вода, лучи. Луиза чувствовала в себе изумруд как чудесный плод, восхитительно тяжеливший чрево. Поводила бедрами, направляя лучи на потолок и на стены, где выводила загадочные письмена и орнаменты. Франц Малютка не мог оставаться безучастным к игре изумрудных лучей. Его вечерний костюм небрежным комом валялся у порога, его туфли были разбросаны по сторонам могучим взрывом. Всей силой любящего, неутомимого тела, всей страстью воина, стремящегося взять осажденную крепость, с упорством кладоискателя, знающего цену сокровищам, он пытался вернуть утраченный изумруд. То угадывал его в глубине бездны. То вновь терял ускользающее чудо.

Нырял за ним, набрав воздух, еще и еще, до изнеможения, старался вырвать звезду из преисподней. Наконец каким-то чудом ему удалось нащупать камень. Нырнул за ним, скрывшись из вида, долгое время оставаясь под водой, так что ловцы жемчуга на соседних пирогах уже решили, что он утонул — не выдержало сердце, разорвались легкие. Но через полчаса, когда друзья уже стали его оплакивать, направляя ладьи к побережью, он в буре брызг, словно кит, вырвался на поверхность, держа изумруд. Озарял пространства, возвращая светило небу.

— Милый, будь осторожней с камнем. Любая царапина снизит его цену на аукционе «Сотбис». А у тебя все такое острое и колючее, — утомленно произнесла Луиза Кипчак, подымаясь с пола и перебираясь на кровать.

Однако любовь, если она истинна, не терпит пауз. Были востребованы следующие два подарка — губернатора Русака и волшебницы Толстовой-Кац. Луиза извлекла из музыкального ларца золотой фетиш, воздетый, как зенитное орудие. Это был языческий бог любви и плодоношения, идол, которому поклонялись сонмы любовников, кумир, перед которыми падали ниц великие сладострастники и куртизанки. Царственный, лучезарный, гордо подняв свою небольшую, прекрасно сформированную главу, он вызвал у Луизы Кипчак религиозное восхищение. Не зная, как угодить божеству, следуя инстинкту, унаследованному от прародительницы Евы в пору ее бурного романа со змеем, она схватила фетиш и ввергла в свое лоно. Божество, ощутив себя в храме, принимая знаки обожания, стало расти, вздыматься, источая свет торжествующего злата. Это был внутренний свет, который льется из глаз, давая понять, что носитель этого света испытывает неземное блаженство. Глаза Луизы стали золотыми, и она ладонями заслонила двери храма, куда проникло желанное божество.

Между тем Малютка исповедовал тот же культ, но поклонялся иному кумиру. Это была египетская статуэтка из голубой яшмы — обольстительная Нефертити, или, быть может, Клеопатра, или сама Изида, растворившая точеные ноги, открывавшая доступ к своим несметным сокровищам. Малютка, привыкший погружаться в шахты, там находя источник нескончаемых радостей, и на этот раз испытал влечение бездны. Створ, куда он устремил свое нетерпеливое естество, был окружен белоснежными лотосами и целомудренными лилиями, в лепестках которых трепетали золотые тычинки и блестели капли нильской воды. Молитвенно, закрыв глаза, он ринулся вглубь, как падают в затяжном прыжке парашютисты, упиваясь смертельной сладостью, испытывая блаженство падения.

Оба они, Луиза и Франц, соединились через акт богопознания, поклоняясь разным богам, но в одной и той же кумирне. Божества, которым приносились жертвы, переливали в них прану. Лишь изредка, из разных углов каюты они переглядывались, посылая друг другу воздушные поцелуи.

Золотой идол, которому исповедовалась Луиза Кипчак, переполнялся ее откровениями, взрастал, ярился, менял обличья. Превратился в гневного волка, метавшегося взад-вперед по клетке. В круторогого овна, наносящего тугие удары в стенки загона. В неистового скакуна, брызгающего пеной, стеклянного от пота, крушащего копытами преграду. Бог-оборотень стал моржом, чьи бивни резали и кололи лед. Африканским слоном, чей кожаный хобот ломал и валил деревья. Внезапно он стал Колоссом Родосским, который был виден из моря. Александрийским маяком, посылавшим свет кораблям. Петром Первым работы Церетели, которого с опаской облетали самолеты. Красноярским столбом, на вершине которого свил гнездо орел. Наконец он достиг размеров «Эмпайр-стейт-билдинг» — в студеной синеве, среди стеклянных вершин Манхэттена, на плоской крыше знаменитого небоскреба лежала обессиленная Луиза Кипчак. Ее бурно дышащий живот был окружен золотым свечением.

Малютка тем временем летел в спиралевидном пространстве, как в восхитительном и жутком аттракционе — так выглядело лоно богини, куда его занесла судьба. Вначале пространство напоминало тесный забой, где мерцал антрацит, переливались окаменелые стрекозы, отпечатки хвощей и папоротников. Затем ход расширился и превратился в пещеру. Пространство еще расширилось, кругом горели самоцветы, россыпи драгоценных камней, застывшее цветное стекло, словно эти вазы и чаши сотворил волшебный стеклодув. Стало еще просторней. Он влетел в огромный объем, напоминающий храм — золотые столбы, мозаики и фрески на сводах, дивные изображения и статуи. В центре храма, из голубой яшмы и зеленой бирюзы, возвышался алтарь. На нем, окруженный нимбом, лежал жертвенный агнец — он сам, Франц Малютка, голый, с выпуклыми запечатанными глазками, перевитый пуповиной, с ножками, поджатыми к лысой лобастой головке. Эмбрион, которому еще предстояло родиться, вырасти в шахтерском бараке, войти в разбойную банду, перестрелять конкурентов и стать богатейшим олигархом России.

— Франтик, помоги, он застрял, — жалобно произнесла Луиза, и Малютка, ухватившись двумя руками, неохотно выполнил свои супружеские обязанности.

Страсть, если ей одержимы пассионарии, не терпит простоя. Луиза Кипчак схватила родовую реликвию — подаренный маменькой поясок, вырезанный из хобота слона, коим приводились в движение могучие силы жизни, заставлявшие великого демократа неутомимо служить России. Луиза намотала конец ремешка на крепкий кулачок, а другим концом взгрела суженого. Малютка взвыл, ощутив на волосатой спине ожог, хотел было воспротивиться, но ременная плеть хлестнула по ягодицам, нанеся красный рубец.

— Папочка плохой, очень плохой!.. — приговаривала Луиза, охаживая суженого. — Папочка мамочку плохо трахает, совсем обленился!.. Папочка мамочке глубоко не засаживает, просто беда!.. Если так будет дальше, мамочка уйдет к Куприянову!..

Ремешок посвистывал, Малютка взвизгивал, крутил исхлестанными ягодицами, покуда не ускользнул от рассерженной мамочки. Забился под кровать и выл оттуда, покуда госпожа не смилостивилась и не кинула ему сладкую косточку.

Настал черед благодарить Словозайцева. Его авангардные туалеты пришлись впору обоим. Луиза обмотала вокруг шеи, грудей и бедер жемчужную нить, пропустила ее в теснину розовых ягодиц, куда почти никогда не заглядывало солнце и царил вечный сумрак. Поправила на животе колючую морскую звезду, которая великолепно смотрелась рядом с бриллиантовым пирсингом. Стала похожа на иллюминированное дерево, усыпанное огоньками, что стоит перед входом в кабачок, где собираются неудачливые клерки, исписавшиеся литераторы и увядшие развратники. Франц Малютка, почесывая исхлестанный зад, напялил галстук, узкий, как водоросль, на конце которого переливалась перламутром острая раковина, накрывавшая сонного моллюска. Морская звезда и раковина узнали Друг друга. Они враждовали еще на дне Эгейского моря, и былая вражда не утихла. Напротив, здесь, среди вод канала Москва — Волга, она вспыхнула с новой силой. Раковина метнулась к звезде, пронзая ее колючей иглой, будя при этом моллюска. Звезда свила щупальце и больно ужалила раковину, причиняя страдания моллюску. Тот очнулся от летаргии, гневно отбросил перламутровый панцирь. Гибко, сочно, взбухая от негодования, вторгся в звезду, нанося ей невосполнимые разрушения. Звезда разъяла щупальца, раскрыла сердцевину, и моллюск погрузился в звезду, наполняя ее пульсирующей силой, заставляя звезду выбрасывать импульсы света.

Дерево у входа в кабачок трепетало, страстно мерцали огоньки, горела в ветвях пентаграмма, и подвыпивший литератор Дмитрий Быков, автор учебника по орфографии, блаженно повторял: «Времечко, стремечко, бремечко…»

Малютка душил галстуком Луизу Кипчак, доводя ее до посинения. Хрипел над ней: «Люблю тебя, дорогая!» А она отзывалась гусиным сипом: «Туже затягивай, сука!»