Галина Щербакова - Эдда кота Мурзавецкого (сборник) Страница 30

– Ты наивен, как человеческое дитя. Ну спрыгнул, увидел, насколько внизу мрачнее и хуже, чем вверху, а как оказаться там, где живешь – не знаешь.

– Знаю, – ответил я и пошел напрямик к дому, серому и такому холодному с виду.

Мурр шел рядом.

– Ты живой и тяжелый, тебе не взлететь на свой этаж. Вот вход в твой дом, добирайся сам, а я тут приметил еще одно окно, за которым читают. – И он исчез. Дверь была открыта, и я вошел в подъезд. Здесь все было непонятно. Ступеньки вели вверх, и я пошел по ним. Я шел долго, но нигде не пахло моим домом. Ступени были холодные и грязные, лестница плохо пахла. Где-то тихо играла музыка. Эта была мне незнакома. И я вернулся вниз и забился в угол, как тот старик с остановки. И почувствовал родственность к этому старику. Ему некуда было идти? Или он, как я, не знал дороги? И тут я услышал его бормотание. Старик просил Бога забрать его к себе, потому как он никому не нужен. И Бог ответил ему очень невежливо: «Если ты есть, значит, ты нужен! Встань и иди». И я не видел, не знал, что старик встал и пошел, и его белые кудерьки светились в ночи. Значит, и я нужен, подумал я и, кажется, уснул. Во сне я опять летел с подоконника в ночь. И это было прекрасно. Я проснулся от громкого стука. Стучало прямо в уши, но было не страшно, а покойно. Я почувствовал себя дома, но не мог понять, как я там оказался. И стоило открыть глаза! Я был на руках у Па, и он целовал меня между ушами. А стучало его сердце. Потом мы ехали в лифте, и мне было так хорошо, как никогда не было. Ма стояла на пороге квартиры, она так выхватила меня, что мне даже стало страшно. Потом я понял, она плачет в мою шерсть, она бормочет какие-то слова, и все это – бегающий вокруг стоянки старик, целующий меня Па и его сердце и эта бормочущая и прижимающая меня Ма – сказало мне о человеке так много, что я решил – я единственная защита этих людей, и я скажу на форуме о том, как надо их беречь – смятенных, испуганных и страдающих. Никогда больше я не уйду от них, как бы ни была соблазнительна ночь, потому что нет ничего важнее их покоя, и если мы все...

– Я нет, – услышал я голос Мурра. Сгустились тени. Он опять был рядом с нами. – Самое неблагодарное существо на свете – человек. Он сентиментален, не больше того. А это еще не любовь, не доброта, не ум. Он еще на грани познания мира, но не переступил ее. Сделать шаг к развитию он должен сам, а там, за гранью, мы его встретим. Пока, малыш, не увлекайся хождением в ночь, можешь и не вернуться...

И он исчез. Я дернулся, чтоб его задержать, но Ма держала меня крепко.

– Я тебя посажу на цепь, – говорила она мне, – маленькая гадина. Это же надо такое устроить, – и она целовала меня в нос, и в глаза, а слезы у нее были такие невкусные.

Как же мы привязаны к этой странной живой природе – человеку. По краям его глупости и злости возникает иногда такая невыносимая доброта и щедрость, что диву даешься. Зная это, мы не покидаем человека. И очень может быть, что люди этим живы.

Нервно, с ошибками на месте отрывного календаря. Слова хозяйки.

С того момента, как он исчез незнамо где, я слегка сдвинулась. Как это говорится? Сдвинулась по фазе. Хотя я не уверена до конца, что это такое и о какой фазе идет речь. Ну да ладно. Сдвинулась так сдвинулась. Но не удержалась, полезла в словарь. Фаза – по-гречески появление. Значит, я сдвинулась на появлении кота из ниоткуда. Абсолютно точно. Хотя все равно это ничего не объясняет. Начинаю ковыряться в слове «появление». Что это? Появившееся явление. Оно же – возникновение. Все снова подходит к ситуации, но все равно ничего не объясняет. Где была эта пушистая драгоценная животина вполне достаточное время, чтобы спятить разумному человеку? Буду следить. Должно же быть объяснение. В конце концов, черт возьми, мы живем в материализме, а не где-нибудь еще.

До меня у них жил перс Том. Из весьма благородных, но больных аристократов. Он в детстве рос в питомнике, где таких, как он, было много. Он, Том, много чего знал! Думал, считал себя философом. А какой кот искони не философ, скажите мне, люди? Мы так давно живем вместе, и мы, коты, так часто смеемся над вашими правилами жизни, я уже не говорю о недалекости вашего мышления. Это, конечно, не относится к Па и Ма. Они у меня и добрые, и умные, а главное – не способны на зло.

Главный же вывод Тома: человек – очень трусливое создание. Очень злое – тоже. И, к горькому сожалению, самое жестокое... Даже ничтожная моль бывает порядочнее человека.

Моль – это, конечно, к слову. Хотя у нас в квартире живет моль, и не одна. Ма бегает за ней с растопыренными ладонями, а моль визжит не от страха, а от смеха. Вот мух-приставучек я тоже не люблю, но липучка, господа, – это стыдно. В конце концов, эта сволочь может прилипнуть и ко мне, и получается, что разума придумать что-то толковое от мухи у человека нет. Вообще человек абсолютно всегда думает ненужную мысль. От этого он болеет, мучается головой, но найти мысль нужную и правильную ему слабо€. Я еще расскажу потом почему. Вдруг мы, коты, когда-нибудь решим покинуть человека навсегда. Мы на наших форумах уже подымали этот вопрос, это двуногое создание просто рухнет на своих двоих. Это не я придумал, хотя убежден: это вам скажет каждый известный людям кот. И тот, что в сапогах, и умница кот Бегемот, и королевская аналостанка, хотя у нее особенная, отдельная позиция от всех нас, и тот примитивный, но очаровательный по-своему кот, который идет то налево, то направо, то с песней, то со сказкой, и многие-многие другие коты.

Но в целом мы – все – давно засомневались в человечестве. Какой это идиот назвал его венцом природы? Ну, сообразите, кто еще на земле истребил столько себе подобных? Кто? Да никто!

Вот я и решил, я не Мурр, я даже не кот Баюн, я простой домашний кот, из норвегов. Хотя родословной у меня нет, но стать есть. Я норвег, это точно. Я-то знаю! Хотя уже здесь, в России, я приобрел барскую фамилию Мурзавецкий, но никакого отношения к барыне Островского и ее идиоту-племяннику не имею. Я – Мурзавецкий из неизвестных. Дома меня называют ласково – Мурзик. Такова судьба всех Мурзавецких на русской земле, и еще свойство этой страны – все превращать в ничтожество. Тут даже цари, становясь царями, мгновенно становятся чванливыми полудурками – Грозными, Великими, Освободителями. Им кажется – это круто, а это – глупо. Мне слово «Мурзик» тоже не очень нравится, но когда так говорят Па и Ма, все обретает другой смысл. Смысл любви. Если бы все люди были такими, но я уже сказал: в большинстве своем человек весьма несовременен. Весьма. Вот это я и хочу объяснить. Мы на форуме дали России еще десяток лет, и если нынешняя опричнина тут не кончится (маловероятно, ничтожно мало на это шансов), мы покинем эту страну одновременно и сразу. Мне, конечно, будет жалко Ма и Па, и мы допускаем возможность, что некоторых людей мы возьмем с собой. Именно отдельных, а не состоящих в разных обществах. Мы научим людей жить самостоятельно, независимо и счастливо, не кормясь смертью. В стаде же пусть остаются люди-бараны. И они сгинут без нас на раз-два.

Но все же для людей, если у них хватит ума развиваться, мы оставим с Мышкой мою эдду «Взгляд на человека со стороны норвега скальда Мурзавецкого». Успеют ли прочесть ее люди, которые еще не разучились читать?

С противным визгом где-то хлопнула дверь, и оглушительно залаял Тошка. Я, тихонько оставив своих, пошел к нашей двери. Что-то явно случилось. Ма дружит с хозяйкой противненького Тошки. Не спи она, то тут же бы вышла. У них с соседкой глубокий контакт в понимании и сочувствии. Поэтому я скрываю свою нелюбовь к суетливому и егозливому Тошке. Мне кто-то из мудрых объяснил – не помню кто, – что миролюбие – одно из самых важных оснований жизни, но что именно у нас, в России, – его фатальный дефицит. Но, кажется, я уже говорил об этом. Сейчас просто подходящий случай это вспомнить.

Утренний громкий лай и какая-то сильная нервность, просачивающаяся сквозь двери. Ма проснулась. Я кинулся к ней. Я всегда стараюсь быть рядом, когда она встает с кровати. У нее ведь сразу после просыпания кружится голова. Я вижу это: вокруг головы раскачивается из стороны в сторону синеватое легкое облако. Я сразу обхватываю ее ноги. Она шепчет мне свои ласковости, но тихо, ведь Па еще спит. Потом она тихо идет к двери. Я не люблю этот ее наряд – бесформенную ночную рубашку, в которой она мне видится неустойчивой и потерянной.

За дверью все стихло, но ведь что-то было, что-то определенно было. Вы думаете, мне так уж интересно? Нисколько. Просто лишний раз я убедился в невоспитанности Тошки, в его дурных манерах – лаять не вовремя. Встреться мы с глазу на глаз, я бы дал ему пощечину, хотя в данном случае смешно само слово «пощечина». У него вся морда с гулькин нос. Я всегда удивляюсь, сколько шума в этом тщедушном теле. Но тут же я начинаю думать другую мысль: любовь – самая неизбирательная штука. Она захватывает человека, как бандит с большой дороги, и тот падает в эту любовь без остатка. И любит хоть человека-идиота, хоть черепаху, хоть козла, хоть шиншиллу, хоть безмозглых рыб. Это свойство всех людей, и оно у русских в некотором избытке, как и ненависть. Я иногда думаю: может, эта любовь – трос спасения бездумного русского, взявшись за который, он выползет из воплощенной в нем злобы и агрессивности?